Политическая история и культура Ольвийского полиса

Министерство образования РФ
Стерлитамакский Государственный Педагогический Институт


Кафедра всеобщей истории



«Политическая история и культура
Ольвийского полиса»
Курсовая работа

Научный руководитель:	Денисов И. В.	Введение
1.1 Архаическая эпоха	на рубеже VI-V вв.
(V – I вв. до н.э.)
эллинизма (IV – первая половина III в.)
(вторая половина III – первая половина II в. до н.э.)
2.3 От Скилура до Буребисты
3. Культура Ольвийского полиса

Заключение
Список используемых источников


Введение

Ольвийский полис – одно из самых значительных античных государств Северного причерноморья. Среди многочисленных колоний Милета Ольвия выделяется необычайным богатством памятников материальной культуры, нумизматики и особенно эпиграфики, позволяющих с желаемой полнотой воссоздать ход ее исторического развития, политический строй, социальную структуру и культурный облик.

Интерес ученых к Южной России вообще и к Ольвии в частности стал проявляться в отечественной науке после включения Крыма и Новороссии в состав Российской империи. В конце XVIII в. туда отправляются П. Сумароков и П. С. Паллас, правильно локализовавшие в своих трудах местоположение Ольвии у села Ильинское (соврем. Парутино) в низовьях Буга и описавшие остатки ее развалин.

Первая попытка создать краткий очерк истории Ольвии на основании известий древних авторов и данных нумизматики принадлежит голландскому эмигранту И. П. Бларамбергу. Практически одновременно с ним выпустили свои труды Д. Р. Рошетт и П. Кёппен, не бесполезные для своего времени главным образом тем, что они ввели в научный оборот новые эпиграфические памятники.

Однако все перечисленные работы, несмотря на отдельные удачные наблюдения, ни по охвату источников, ни по методическому уровню их изучения нельзя признать в полном смысле научными исследованиями. Первым, кто поставил изучение ольвийских надписей и свидетельств древних авторов о городе на подлинно научный уровень, был "отец греческой эпиграфики", выдающийся немецкий историк и эпиграфист Август Бёк, который в вводной главе к надписям Сарматии своего "Корпуса греческих надписей" дал монографически связный очерк истории Ольвии.

Образцовые для своей эпохи в археологическом и нумизматическом отношении сочинения А. С. Уварова и Б. В. Кёне в своих исторических разделах выглядят очень слабыми и не соответствуют даже уровню современной им науки.

В целом антикварный период не прошел для науки бесплодно: он положил начало собиранию, систематизации и публикации нумизматических, эпиграфических и археологических памятников из Ольвии. В эту пору предпринимаются и робкие попытки проводить раскопки на Ольвийском городище ", а также первые опыты обобщения ее истории.

Начало систематического изучения Ольвии и ее истории происходило в 1885-1917 гг. 1885 год ознаменовался крупным событием в науке о классических древностях Юга России: недавний выпускник Петербургского университета, питомец школы Ф. Ф. Соколова, тридцатилетний ученый Василий Васильевич Латышев, которому Русское археологическое общество в 1882 г. по возвращении его из командировки и Грецию поручило собрать и издать греческие и латинские надписи античных городов Северного Причерноморья, выпускает том I своего корпуса "Inscriptiones antiquae orae septentrionalis Ponti Euxini Graecae et Latinae", включивший эпиграфические памятники Тиры, Ольвии и Херсонеса.

«Исследования об истории и государственном строе города Ольвии» стали образцовым трудом, в котором использованы все и наличествующие к тому времени письменные источники, включая эпиграфические, извлечен из них максимум информации и на основании ее построена предельно возможная историческая картина развития Ольвии от основания колонии до ее окончательной гибели.

Большую роль в развитии изучения истории Ольвии и всего Северного Причерноморья сыграла составлявшаяся много лет Латышевым хрестоматия "Scythica et Caucasica", вобравшая в себя практически все свидетельства греческих и латинских авторов о Северном Причерноморье и Кавказе.

Эти планомерные изыскания привели к накоплению большого количества нового материала, потребовавшего оперативной обработки и исследования. Латышев регулярно публикует в разных изданиях вновь прибывающий эпиграфический материал.

В советской историографии также предпринимаются попытки составления кратких очерков по истории Ольвии: В. Ф. Гайдукевичем, Д. П. Каллистовым, Т. Н. Книпович, Д. Б. Шеловым. Всех их объединяет одно: они основаны не на собственных исследованиях, но лишь резюмируют выводы предшественников.

Современный этап изучения истории Ольвии качественно отличается от предшествующих неуклонным стремлением не только стремлением к расширению круга источников, но и к совершенствованию методики, к выведению ее на комплексный уровень.

Источники по политической истории Ольвии разнообразны, но не равнозначны как по своему количеству, так и по уровню информативности.

Надо откровенно и с сожалением признать, что свидетельства древних авторов об Ольвии весьма скудны. Из более или менее связных рассказов можно назвать только два: новеллу Геродота о Скиле (Herod. IV. 78-80) и вступительный раздел Диона Хрисостома (Dio Chrys. XXXVI. 1-18). Они бесценны для нас тем, что оба - объективные свидетельства очевидцев, однако целью их не было специальное описание города: для «отца истории» Ольвия служит декорацией, перед которой разыгрывается драматическая история скифского царя-вероотступника, для бродячего ритора-изгнанника из Прусы-это экзотический фон, на котором ему удобнее, как Орфею перед фракийцами, излагать свое философское credo о "хорошо устроенном городе".

Остальные свидетельства отрывочны и разрозненны. Это объясняется тем, что Ольвия за редкими исключениями не была втянута в мировые катаклизмы древней истории.

Наибольшее значение имеют данные греческих надписей, как аутентичные и наиболее объективные. Преимущество их перед свидетельствами авторов еще и в том, что они зачастую заполняют собой лакуны, оставленные античными писателями. Так, например, об ольвийской истории III в. до н. э. мы узнаем исключительно из таких замечательных документов, как декреты в честь Протогена, Антестерия, сыновей херсонесита Аполлония и др. Для воссоздания политической истории наиболее важны постановления, надписи почетные, посвятительные, строительные, каталоги, да и все прочие категории надписей. Особенно же ценны для нас те редкие случаи, когда надписи подтверждают либо даже дополняют нарративную традицию о тех или иных событиях; для Ольвии можно назвать пока только две такие счастливых случайности: декреты в честь Тимесилея и в честь Каллиника.

Тем не менее и надписи, несмотря на всю их объективность, неравнозначны по информативности, а потому и они оставляют пробелы в наших знаниях об ольвийской истории. В силу какого-то магического закона в Ольвии это почти все первые половины столетий: из-за стандартного характера документов они пока скрывают от нас во мгле "событийную" историю первых половин V-II вв., для реконструкции которой мы вынуждены прибегать к другим источникам либо к косвенным данным, что особенно характерно для архаического периода. На помощь приходят здесь памятники малой эпиграфики: многочисленные и как нигде разнообразные по содержанию граффити на керамике, а также уникальные, свойственные почти исключительно данному региону и не такие уж теперь редкие документы - частные письма на свинцовых пластинках. Они дают бесценную информацию о социальной, экономической, а отчасти и о политической истории Ольвийского полиса. Сюда же следует присовокупить и называемое условно "письмом жреца" многострочное граффито на остраконе.

Ольвийское монетное дело уходит своими корнями в VI в. до н. э., а прекращается только с окончательным упадком города в III в. н. э. Отсюда понятно и значение монет: они документируют практически всю историю полиса. Естественно, памятники нумизматики, чутко реагировавшие на любые изменения экономической конъюнктуры, дают бесценную информацию о состоянии хозяйства полиса и его финансов. Но при сопоставлении с другими источниками они могут пролить дополнительный свет и на ход исторического процесса, как, па-пример, это произошло с событиями конца IV и второй четверти II в. до н. э. Однако в исключительных случаях монеты выступают и непосредственным источником по политической истории. Так, преимущественно на материалах ольвийского литья и серебряной чеканки V в. удается гипотетически реконструировать генезис ольвийской тирании и порядок чередования ее с властью варварских наместников. Наконец, сами эти уникальные в античном мире литые фигурные и круглые монеты VI -IV вв. позволяют сделать вывод о культурных контактах между Ольвией и варварским миром, с одной стороны, и греческими полисами Понта - с другой. Не менее важны и результаты, получаемые при изучении денежного обращения Ольвийского полиса: так, наблюдения над притоком туда понтийской меди в эпоху Митридата позволяют уточнить время вхождения Ольвии в состав его панпонтийской державы, формы подчинения ему полиса и дату выхода из-под власти Митридата.

Исходя из исторических источников, мы построим периодизацию на фактах политической истории, которая должна, однако, пониматься как основной итог комплексного исследования всех доступных источников.

История Ольвии от VII в. до н.э. до V в. до н. э.

История Ольвии от скифов до завоевания Митридата (V – I вв. до н.э.)

А также рассмотрим культуру Ольвийского полиса.

В данной работе мы постараемся проследить историю Ольвийского полиса на протяжении первых шести веков его тысячелетнего существования, для каждого периода предлагается реконструкция его внутреннего устройства и взаимоотношений как с эллинистическими государствами Средиземноморья и причерноморья, так и с окружающим негреческим миром. Выявим общее и особенное в развитии Ольвии, ее место и роль в античной истории.

История Ольвии с VII по V вв. до н.э.

1Архаическая эпоха

известно, наиболее активно берега черного моря вообще и северный в частности осваивал Милет, которому в древности приписывалось основание 75 или даже 90 апойкий. Из этой метрополии выселились в низовья Буга и Днепра будущие жители Ольвийского и, по всей вероятности, Березанского поселений.

Об Ольвии как об апойкий Милета единодушно свидетельствуют античные авторы начиная с Геродота.

Евсевий под вторым годом 33-й олимпиады (647/6 г. до н. э.) сообщает, что "в Поите основан Борисфен". Борисфеном в устах средиземноморских греков называлась Ольвия. Вторую дату приводит Псевдо-Скимн (809 Muller, 814 Diller), указывающий, что Ольвия основана "во время мидийского владычества". Большинство исследователей вполне законно понимало эти слова как указание на время существования или расцвета Мидийской державы и датировало, таким образом, основание Ольвии в широких пределах от 709/8 (или 687) до 550/49 (или 559/8) гг.

Иначе обстоит дело в Ольвийском поселении, из которого происходит пока лишь один керамический фрагмент третьей четверти VII в.16 Массовой же керамика становится с первой четверти VI в., причем это отнюдь не малочисленные, как иногда утверждается, керамические материалы: внимательно изучившая их Л. В. Копейкина отмечает "довольно многочисленные фрагменты родосско-ионийских сосудов", "довольно много фрагментов кратеров", "в большом количестве обломки родосско-ионийских киликов первой и второй половины VI в. до н. э." и т. п. Все эти богатые материалы и дали возможность исследовательнице присоединиться к выдвинутой при публикации граффито Ксанфа датировке основания Ольвии рубежом VII-VI вв. или началом VI в. В свою очередь, эта надпись на сосуде местного изготовления свидетельствует о налаженном местном керамическом производстве в первые десятилетия после основания города.

Итак, рассмотренные археологические данные окончательно заставляют отнести основание города Ольвии примерно к рубежу VII-VI, самое позднее - к началу VI в., что укладывается в широкие хронологические рамки сообщения Псевдо-Скимна.

В области эпиграфики следует указать на полное до мельчайших нюансов копирование шрифта и системы письма метрополии, а в языковой — на филиацию отдельных фонетических явлений, свойственных в раннее время только Милету. То же касается и некоторых привычек, вывезенных с родины, и типично ионийско-милетской антропонимии. Аналогичная картина проявляется в некоторых элементах градостроительства и архитектуры. Наконец, наиболее важными представляются заимствования из метрополии березанскими и ольвийскими жителями религиозных и государственных институтов: ольвийский календарь в деталях копирует милетский, подавляющее число типично милетских богов присутствует в березанско-ольвийском пантеоне, здесь же засвидетельствована культовая коллегия мольпов во главе с эсимнетом—городским эпонимом.

Многообразие этнополитической ситуации породило различные способы контактов первых колонистов с аборигенным населением. По всей видимости, в Побужье и Поднестровье встреча милетян с номадами была почти или вовсе бесконфликтной. По крайней мере, фортификационные сооружения Березани не обнаружены до сих пор, а наиболее раннее оборонительное стеностроительство Ольвии фиксируется пока лишь для первой половины V в. до н. э. Ни в одном из остальных районов мы не располагаем пока документальными материалами о наличии в VI в. враждебных отношений эллинских первопоселенцев с автохтонным населением, экспроприации у местных жителей земли и т. п. Вероятно, освоение новой территории велось либо с молчаливого согласия скифов, либо на каких-то договорных началах.

Однако эллины, переселившиеся во второй половине VII и VI в. до н. э. на берега Понта, не явились пионерами подобной колонизационной практики. Выбор для поселения места, защищенного естественными рубежами, при этом с учетом демографической ситуации, характеризует уже самый ранний этап Великой греческой колонизации.

Милетские колонисты, закрепившиеся первоначально на защищенном самой природой полуострове Березань, примерно через полвека после основания колонии проникли по берегу Днепро-Бугского лимана на 40 км в глубь материка, где ими была основана новая апойкия - Ольвия.

Выбор места для нового городского центра был не случаен, но обусловливался рядом соображений принципиального характера.

Во-первых, нигде по побережьям Бугского, Днепровского и Березанского лиманов нет столь удобного в географическом и топографическом плане места: только Ольвийское городище располагает наличием двух террас - верхней и нижней; вторая из них изобилует родниковой и колодезной водой и представляет собой удобную платформу для устройства гавани.

Во-вторых, Ольвия занимает крайне благоприятное местоположение у слияния двух крупнейших водных артерий - Днепра и Буга, служивших великолепными речными магистралями для торговли с лесостепными и степными районами Северного Причерноморья.

В-третьих, крайне важно положение "ольвийского треугольника" и в стратегическом аспекте: он прекрасно защищен естественными рубежами обороны - Заячьей балкой с запада, Северной балкой на севере и берегом Бугского лимана с востока, то есть и здесь повторно применен первый из названных приемов милетской колонизационной практики. Наконец, не случайно к моменту окончательного сложения Ольвийского полиса как территориального единства во второй половине VI в. Ольвия "оказалась" точно посредине его обширной хоры. Это наводит на мысль о первоначальном "программировании", с одной стороны, местоположения города как центра будущего государства, а с другой - и примерных границ будущего государства, что было вызвано, вероятно, предоставлением скифами заранее и строго ограниченной территории для заселения.

Ольвия формируется как урбанистический центр, причем на большей части верхнего плато. К этому времени прокладывается центральная осевая магистраль города, перерезавшая его с севера на юг, распланирована территория теменоса, древнейшие алтари которого - ботросы - начинают функционировать уже с третьей четверти столетия. Выделен участок под общественную площадь, агору и прилегающие к ней с юга и северо-запада административные здания, иными словами, складываются основные элементы монолитной урбанистической структуры, именуемой греческим полисом. С другой стороны, теперь уже никто, пожалуй, не сомневается в том, что во второй половине VI в. происходит не синойкизм, а, напротив, массовое освоение земель Нижнего Побужья путем основания поселений, причем происходило это освоение из двух городских центров - сначала Березани, а потом и Ольвии.

Перейдем теперь к одной из наиболее сложных и остро дискутируемых в науке проблем - вопросу о причинах и целях эмиграционного процесса.

В последние годы исследователи приходят к вполне оправданному выводу, что греческая колонизация была гетерогенным процессом, причины, ее породившие, и цели, ею преследуемые, равно как и организационные формы, призванные служить реализации этих целей, в разных местах проявляли себя по-разному, хотя и подчинялись общим историческим закономерностям, обусловливавшим сходные ситуации в разных регионах.

Многочисленные сельскохозяйственные поселения возникают в интерисующем нас районе по берегам Бургского и Березанского лиманов в архаическое время - в VI в. до н. э. Самые ранние из них, основанные не позже второй четверти VI в., группируются на левобережье Березанского и правобережье Днепровско-Бугского лиманов в непосредственной близости от Березани. С середины VI в. непрерывной цепью таких поселений охвачена уже обширная территория от Николаева на севере до Очакова на юге и далее вверх по берегам Березанского лимана. Эта картина дает основания предположить, что первые аграрные выселки в районе Березани суть продукт деятельности жителей именно этого центра, направленной на расширение территории путем освоения прилегающего пространства. Многочисленные же поселения второй половины VI в. следует связать уже с созданием хоры единого Ольвийского полиса.

Мы вынуждены признать, что импорт заморских товаров первые поколения колонистов должны были компенсировать прежде всего и главным образом продуктами, полученными в результате торгового обмена с глубинными районами Скифии, а не произведениями собственных рук. Это заключение подводит нас к важному методическому принципу, недоучет которого был присущ работам исследователей как "торгового", так и "аграрного" концепционного лагеря. Суть его в том, что следует четко отграничивать ранний этап поселений Нижнего Побужья (вторая половина VII-первая четверть VI в.) от более позднего. (вторая четверть VI-начало V в.) в экономическом аспекте.

Естественно, эта роскошно украшенная посуда, как бы высоко ни оценивали ее греческие купцы в обмене с туземцами, не могла в силу своей немногочисленности обеспечить достаточный приток продуктов сельского хозяйства, сырья и т. п., необходимых припонтийским эллинам для оплаты средиземноморского импорта. Однако нельзя сбрасывать со счетов и ввоз в Скифию продукции, не оставляющей следов в археологии (perishables), прежде всего вина, транспортировавшегося в мехах. Вино же, напротив, довольно быстро нашло у них признание, коль скоро столетие спустя скифское пьянство уже вошло в Греции в поговорку. В подобной же "таре" мог импортироваться в скифский Hinterland и такой продукт эллинской агрикультуры, как оливковое масло. Наконец, нельзя забывать и о возможности ввоза дорогих тканей, особенно гонких шерстяных, которыми славился в древности Милет. Если присовокупить сюда изделия деревообделочного ремесла, то получается весьма солидный ассортимент.

После всего сказанного, учитывая природные ресурсы древней территории Украины, яснее станет, что могло вывозиться через Березанскую, а потом и Ольвийскую апойкии в Милет и другие греческие полисы. Прежде всего это хлеб - основной продукт земледельцев лесостепной Скифии, затем скот, дерево, позднее, возможно, рабы. Однако недавние интереснейшие археологические изыскания в Ягорлыцком производственном районе, возникшем, по-видимому, в период складывания собственно березанской хоры (первая половина VI в.), показали, что микрорайон древней Гилей кроме лесных массивов обладал собственными запасами минералов для черной металлургии и стеклоделательного производства, которые могли экспортироваться в Грецию как в виде ремесленной продукции, так и сырья.

Таким образом, приходим к выводу о заинтересованности Милета в освоении Нижнего Побужья прежде всего для расширения сырьевой базы метрополии. Эта неослабевающая заинтересованность прослеживается и утверждается теми устойчивыми и перманентными связями, которые неразрывно соединяли материнский город и его далекую апойкию на протяжении по крайней мере полутора столетий существования последней.

В литературе неоднократно предпринимались попытки связать возникновение Березани и Ольвии с конкретными событиями истории милета.

можно попытаться определить и время основания Ольвии. Из рассказа Геродота (I, 16-19) мы знаем, что наиболее ожесточенную войну с Милетом вели в течение 11 лет лидийские цари Садиатт и Алиатт, во время которой милетяне потерпели два крупных поражения и которая тем не менее благополучно для них завершилась без взятия их родного города, хотя лидийцы постоянно опустошали их поля. Несмотря на различные датировки исследователями этой одиннадцатилетней войны, все они относят ее к самому концу VII в. Не могла ли этой разорительной войной быть вызвана новая потребность Милета в сельскохозяйственных продуктах и ином сырье и тем самым стимулировано выведение новой апойкий в устье Гипаниса и Борисфена в один из кризисных периодов истории метрополии? Согласно высказанной в свое время гипотезе, в новую волну колонистов из Милета влились и жители уже существовавшего Березанского поселения, осуществившие таким образом традиционный Festlandssprung и рассматривавшие поэтому новую как свое кровное дело, что и привело в дальнейшем к отсутствию какого-либо антагонизма между березанскими и ольвийскими поселенцами, а с образованием единого полиса - к созданию единого борисфенитского, а позже ольвиополитского гражданства и обусловило переход названия "Борисфен" с Березани на Ольвию как у самих местных жителей, так и в устах греков метрополии.

Около середины VII в., на начальном этапе освоения милетянами Нижнего Побужья, основывается поселение на современном острове Березань с целью обеспечения метрополии необходимыми продуктами и сырьем. Однако Березанское поселение не стало с самого начала "эмпорием" по дефинициям новых историков, напротив, представляется, что оно было апойкией, выводившейся по строго продуманному плану, сформировавшимся еще в метрополии политическим организмом, который и заложил ядро будущего Ольвийского полиса.

Второй этап составило основание где-то около 600 г. новой волной милетских-переселенцев с участием березанцев Ольвийского поселения, первые полвека существования которого остаются пока для нас скрытыми под мощными римскими напластованиями, перекрывшими южную, наиболее древнюю часть городища. В частности, мы можем лишь гадать о политическом статусе и взаимоотношениях Березани и Ольвии в первой половине VI в.: были ли та и другая автономными, имели ли сепаратные общины или одну общую, объединялись ли узами какого-то союза типа симполитии или составляли один полис и т. д. Однако, как уже было сказано, следует решительно возразить против обозначившейся тенденции поставить Ольвию этой эпохи в один ряд с прочими рядовыми поселениями Побужья и Поднепровья.

Историческое содержание третьего этапа, начавшегося около середины VI в., составило окончательное оформление и утверждение единого Ольвийского полиса. С этого момента Ольвия превращается в политический и административный центр нового государства, а Березань - в его внутренний торгово-промышленный эмпорий. С этого же момента начинается широкое освоение ольвиополитами окружающих земель, где создается длинная цепь земледельческих поселков и хуторов, но наряду с этим и такие районы с ярко выраженным индустриальным обликом, как Ягорлыцкий.

В гот же, третий период окончательно оформляется гражданская община нового полиса и его основные культовые и государственные институты. Поэтому вопрос, который нам предстоит рассмотреть последним, - это проблема политического и социального устройства раннего Ольвийского полиса, проблема наиболее сложная, менее всего разработанная, однако одна из самих важных.

 Договорные начала, регламентировавшие отдельные вопросы религиозных, политических и экономических взаимоотношений Милета и его апойкий, могли установиться как раз после окончательного оформления ольвийской гражданской общины и ее представительных институтов, а именно во второй половине VI в. Тесные связи и обоюдная заинтересованность обоих полисов друг в друге, прослеживаемая во всех сферах жизни, лучшее тому свидетельство.

Первоначальный контингент переселенцев не мог не быть как-то организован, то встает вопрос о характере его организации и цементирующих началах. Представляется, что таким началом должна была явиться личность ойкиста, роль которого в процессе основания колонии известна слабо, но все же лучше некоторых других моментов колонизационного движения.

Отметим главное - независимость ойкиста от метрополии, диктаторскую, почти монархическую сущность его прерогатив и полномочий. Ситуация оправдывала себя: попадая в неизведанные места, зачастую во враждебное варварское окружение, колонисты должны были быть спаяны единым связующим началом, которое, в свою очередь, обязано было требовать от них неукоснительного соблюдения строгой дисциплины. Поэтому этот первый этап жизни молодого, зарождавшегося полисного организма можно назвать "периодом диктатуры ойкиста". Этот период мог длиться достаточно долго; так, по Геродоту (IV. 159), Батт-Аристотель правил Киреной около 40 лет. Применительно к ольвийской истории в этот отрезок времени могут уложиться те самые полстолетия существования города от момента выведения апойкий до момента начала трансформации ее в полис.

Но диктаторская деятельность ойкиста имела и другую сторону - облеченный неограниченными полномочиями, он в значительной степени должен был влиять и влиял на политическое устройство будущего полиса. В некоторых случаях доходило до полной узурпации власти и превращения ее в тираническую, а потом и монархическую. Так, тот же Батт основал в Кирене династию Баттиадов. Есть основания полагать, что даже там, где до тирании и монархии дело не доходило, в первые века существования нет никаких признаков демократического режима. Главная причина тому - появление на сцене крупной политической силы - новой аристократии.

Описанный выше широкомасштабный и притом спонтанный процесс освоения ольвийской хоры начиная с середины VI в. несомненно требовал значительных людских ресурсов. Понятно, что эти ресурсы не могли образоваться за полстолетия только в результате воспроизводства первоначального контингента переселенцев - необходим был приток извне. Одним из источников их поступления могло стать варварское окружение. Однако, судя по археологическим и просопографическим данным, варварский элемент в архаическую эпоху составлял в населении Ольвии незначительный процент, поэтому он не в состоянии был покрыть создавшийся дефицит в рабочей силе.

Таким образом, мы приходим к неизбежному выводу о новой волне добавочных колонистов из Греции - эпойков, которая и должна была создать необходимый резерв для освоения обширного фонда земель. Только приняв это предположение, можно понять импульсивность, а не перманентность процесса освоения пространства. В пользу этого говорит также синхронное и спонтанное расширение территории Ольвийского городища не менее чем в три раза и характер его застройки землянками и полуземлянками, которые вполне могли на первых порах служить скромными жилищами новым колонистам, а также масштабные перестройки на Березанском поселении, которое к этому времени достигло своих максимальных размеров.

В связи с этим возникает вопрос: какие юридические взаимоотношения установились между первопоселенцами и эпойками? Имеющиеся у нас источники по соответствующей колонизационной практике свидетельствуют, что добавочные колонисты получали участки из незанятой земли или неделимого фонда, часто меньшие клеры на худшей территориально или качественно земле, т. е. налицо экономическое неравноправие.

Обнаруженные недавно эпиграфические памятники рисуют нам яркую картину далеко зашедшего процесса имущественной и социальной дифференциации.

Предположение об аристократическом характере правления Ольвийского полиса во второй половине VI в. получило право на существование, хотя, конечно, конкретные его формы станут ясны лишь после обнаружения соответствующих письменных источников.

Мощная волна новых эпойков ("семь тысяч"), переселившихся около середины VI в. в низовья Гипаниса и Борисфена, хотя и получила земельные участки, создав ту самую обширную ольвийскую хору, которая известна нам по археологическим разведкам и раскопкам, но все же была, видимо, как-то ущемлена в политических правах по сравнению с "исконной" аристократией, захватившей ключевые позиции в полисе. Дело дошло до конфликта между потомками первопоселенцев и массой добавочных колонистов. Предотвращению надвигавшегося или ликвидации разразившегося стасиса. примеры которого типичны для истории греческой колонизации, помог Дидимский оракул, повелевши и ввести культ "разумного дельфина" -Аполлона Дельфиния, который в конечном итоге водворил внутренний мир в государстве, отныне получившем название "благоденствующего". Это гражданское примирение повлекло за собой ряд изменений в разных сферах жизни полиса. Новому покровителю Ольвии нарезается напротив раннего священного участка по другую сторону Главной улицы центральный теменос; в том и другом святилище оба Аполлона сосуществуют несколько десятилетий неконвергентно, чуть ли не антагонистически, каждый со своей свитой: Врач вместе с Матерью богов, Гермесом и Афродитой, Дельфиний - с Зевсом и Афиной. Происходит смена полисных денежных знаков: прежние монеты-стрелки - символ "дружественного лучника" - постепенно вытесняются монетами-дельфинами, символизирующими Аполлона в новой ипостаси. Таким образом, новые материалы из раскопок Березани и Ольвии открывают замечательные перспективы изучения тесной взаимосвязанности религии и политики в архаическом греческом обществе.