Года из Переделкина в Париж письмо: "Дорогой Борис Константинович! Все

1959 года из Переделкина в Париж письмо: "Дорогой Борис Константинович! Все

время зачитывался Вашим "Жуковским". Как я радовался естественности Вашего

всепонимания. Глубина, способная говорить мне, должна быть такою же

естественной, как неосновательность и легко-мыслие. Я не люблю глубины

особой, отделяющейся от всего другого на свете. Как был бы странен высокий

остроконечный колпак звездочета в обыкновенной жизни! Помните, как грешили

ложным, навязчивым глубокомыслием самые слабые символисты.

Замечательная книга по истории - вся в красках. И снова доказано, чего

можно достигнуть сдержанностью слога. Ваши слова текут, как текут Ваши реки

в начале книги; и виды, люди, годы, судьбы ложатся и раскидываются по

страницам. Я не могу сказать больше, чтобы не повто-ряться" [Цитирую по кн.:

Шиляева А. Борис Зайцев и его беллетризованные биографии. Нью-Йорк, 1971, с.

132. ].

История литературы и, в частности, ее биографического жанра показы-вает

нам, как нередко нивелируется, приукрашивается в угоду тем или иным

исследовательским концепциям так называемая "частная" жизнь писателей.

Зайцевым предпринята попытка сказать как можно более чест-ную и откровенную

правду о жизни близких ему по духу великих мастеров слова, раскрыть фактами

из биографии каждого из них то, что решитель-нее всего воздействовало на их

духовный мир и творчество. Перед чита-телями этих книг Зайцева встают

поэтические, в чем-то даже романти-ческие страницы житийных повествований о

людях, которых судьба наградила сверхталантами и тем их выделила из

миллионов.

Издав в 1935 году свой третий роман "Дом в Пасси" ("где дейст-вие

происходит в Париже, внутренне все с Россией связано и из нее проистекает"

[Зайцев Бори с. О себе.], Зайцев на двадцать лет погружается в работу над

созда-нием "самого обширного из писаний своих" - автобиографической

тетра-логии "Путешествие Глеба" (по определению автора, это

"роман-хроника-поэма") .

 В одной из автобиографий он отмечает важную для своего творчества веху:

"Уже нет раннего моего импрессионизма, молодой "акварельности", нет и

тургеневско-чеховского оттенка, сквозившего иногда в конце предреволюционной

полосы. Ясно и то, что от предшествующих зарубежных писаний это отличается

большим спокойствием тона и удале-нием от остро современного. "Путешествие

Глеба" обращено к дав-нему времени России, о нем повествуется как об

истории, с желанием что можно удержать, зарисовать, ничего не пропуская из

того, что было мило сердцу. Это история одной жизни, наполовину

автобиография - со всеми и преимуществами, и трудностями жанра. Преимущество

- в совершенном знании материала, обладании им изнутри. Трудность - в

"нескромности": на протяжении трех книг автор занят неким Глебом, который,

может быть, только ему и интересен, а вовсе не читателю. Но тут у автора

появляется и лазейка, и некоторое смягчающее обстоя-тельство: во-первых, сам

Глеб взят не под знаком восторга перед ним. Напротив, хоть автор и любит

своего подданного, все же покаянный мотив в известной степени проходит через

все. Второе: внутренне не оказывается ли Россия главным действующим

лицом-тогдашняя ее жизнь, склад, люди, пейзажи, безмерность ее, поля, леса и

т. д.? Будто она и на заднем плане, но фон этот, аккомпанемент повествования

чем дальше, тем более приобретает самостоятельности" [Зайцев Борис. О

себе.].

Первый роман тетралогии "Заря" выходит в берлинском издательстве

"Парабола" в 1937 году. Работа над следующим томом время от вре-мени

прерывается: Зайцев публикует в "Русских записках" воспомина-ния об Андрее

Белом, готовит тексты многочисленных очерков, опубли-кованных в газетах и

журналах, для мемуарной книги "Москва" (она выйдет в Париже в 1939 году и

будет переиздана еще дважды-в 1960 и в 1973 годах в Мюнхене).

В 1939 и 1940 годах вчерне будут завершены второй и третий тома

тетралогии, однако придут они к читателю только  через десять лет:

публи-кации помешала война, началась гитлеровская оккупация Франции.

В годы, когда далекая Россия вела кровавую борьбу с фашизмом, когда и

во Франции мужественно сражались патриоты Сопротивления, среди которых было

немало русских, шестидесятилетний писатель избрал свою форму сопротивления:

он воздерживается от публикации каких бы то ни было текстов. В эти трудные

годы Зайцев снова возвращается к своему любимому Данте: редактирует свой

перевод "Ада", готовит комментарий к нему, берется за новые тексты. Борис

Константинович и здесь избрал свой собственный путь; подсказанный ему

десятилетия-ми изучения дантовской "Божественной комедии": перевод, поясняет

он, "сделан ритмической прозой, строка в строку с подлинником. Форма эта

избрана потому, что лучше передает дух и склад дантовского произ-ведения,

чем перевод терцинами, всегда уводящий далеко от подлинного текста и

придающий особый оттенок языку. Мне же как раз хотелось передать, по

возможности, первозданную простоту и строгость дантов-ской речи", "Я

благодарен,- вспоминает он через много лет,- за те дни и годы, которые

прошли в общении в Данте в России (1913-1918) и в Париже (1942), когда весь

перевод вновь был проверен, строка за строкой, по тексту и комментариям. В

тяжелые времена войны, революции и нашествия иноплеменных эта работа утешала

и поддерживала".

Кроме того, в эти же годы он возвращается к текстам тетрало-гии, а

также к своему личному дневнику, тому самому, который еще пятнадцать лет

назад он начал публиковать в газете "Дни" и продол-жил в 1929-1936 годах в

газете "Возрождение". Новые дневниковые записи он напечатает, только когда

закончится воина. Отдельной книгой интереснейший дневник писателя не издан

до сих пор.

В годы оккупации по просьбе Бунина, находившегося в Грассе, Борис

Константинович принимает самоотверженное участие в спасении бунинского

архива (вместе с Е. Ю. Кузьминой-Караваевой, замученной фашистами, Н. Н.

Берберовой и сотрудниками знаменитой Тургеневской библиотеки, книгами

которой в годы парижской эмиграции пользовался В. И. Ленин). В предвоенные

годы Зайцев вместе с И. Буниным, А. Ре-мизовым, М. Осоргиным много сделали

для того, чтобы значительно по-полнить ее фонды. В 1938 году при библиотеке

был основан русский литературный архив. Правление возглавил И. Бунин, а в

состав его вошли А. Бенуа, Б. Зайцев, С, Лифарь, А. Ремизов, И. Шмелев и

другие. Трагична судьба Тургеневки, важнейшего центра Русской культуры в

Париже, созданного несколькими поколениями эмигрантов. По приказу одного из

идеологов фашизма А. Розенберга ее фонды были вывезены в Германию и погибли

[Русская библиотека в Париже. Русская Общественная библиотека имени И. С.

Тургенева: сотрудники, друзья, почитатели. Сб. статей. Париж, 1987.].

В 1947 году Зайцева избирают председателем Союза русских писате-лей и

журналистов во Франции. Он остается на этом посту до конца своих, дней. Его

предшественником был П. Милюков. Старейшина русской интеллигенции Павел

Николаевич Милюков (1859-1943), возглавляв-ший Союз и в самые трудные его

годы -- годы второй мировой войны, оставил о себе добрую память тем, что

решительно выступал против сотрудничества русской эмиграции с фашистами,

приветствовал успехи Красной Армии.

Деятельность Союза сводилась в основном к устройству литературных

вечеров, диспутов, юбилейных мероприятий. Проходили они интересно. Об этом

часто вспоминает в своих письмах Борис Константинович. "18 декабря 1967 года

наш Союз писателей (коего я председатель) устроил вечер памяти Ахматовой,-

пишет он в Москву И. А. Василье-ву,- Зал Русской Консерватории "ломился" от

публики. По отзывам, про-шло хорошо". "Наш Союз помаленьку действует,- пишет

он тому же кор-респонденту 3 мая 1968 года,- в чисто литературной области -

зимой был большой вечер памяти А. М. Ремизова (10 лет кончины), 7-го июня -

Тургеневский вечер, 150-летия рождения. Да, все больше поминки! - сетует

Борис Константинович.- Действующей армии остается здесь все меньше и меньше,

смены почти нет. Молодежь есть хорошая, но уходит больше в религию, к

литературе мало тяготения. Зато французы есть молодые, не только

православные, но и с азартом изучающие русскую литературу и культуру.

Сегодня будет у меня один такой, пишет обо мне докторскую работу (очевидно,

имеется в виду Рене Герра.- Т. П.), писаное обо мне знает лучше меня,

по-русски говорит как мы с Вами. На днях был профессор из Сорбонны (здешний

университет), пригласил во вторник в университет], беседовать со студентами

о литературе русской - все говорят и понимают по-нашему. Студент мой -

бородатый по-русски, был в России, ему там один приятель сказал: "у тебя и

морда русская" (письма в архиве И. А. Васильева).

В последние годы жизни Борис Константинович переписывается с десятками

корреспондентов из Советского Союза, Он искренне рад такой неожиданно

возникшей возможности, счастлив получать весточки из России, ценит высоко

малейшие знаки внимания к его творчеству, к его судьбе, охотно высылает свои

книги. Увы, было время, когда не все они доходили до адресатов, не все

пробивали "железный занавес", разделивший не только страны, но и культуры.

"Буду всячески стараться переслать книгу Вам,- пишет он И. А. Васильеву.- Но

все это не так просто... По почте почти все гибнет, или возвращается. А

содержание вполне безобидное. Что поделать..."

"Дорогой Игорь Анатольевич,- пишет он 12 января 1967 года в другом

письме тому же москвичу Васильеву,- очень рад был получить от Вас письмо -

Вы ведь молодая Россия - главная наша надежда. Радостно видеть, что связь

существует между приходящими в жизнь и уходящими из нее, связь

душевно-культурная, это самое важное.

"Далекое" постараюсь Вам переслать. Отправить - очень просто. По-лучить

- много трудней. В книге нет ничего политического (да это и не моя область),

ряд зарисовок - воспоминаний о Блоке, Белом, Бальмонте, Вяч. Иванове, Ал.

Бенуа, Бунине, Балтрушайтисе, Цветаевой и др.

...Повторяю, очень был тронут Вашим письмом и приму все меры, что-бы

осведомлять Вас о выходящем (и вышедшем) здесь. А пока что "Здравствуй,

племя молодое, незнакомое...".

С лучшими чувствами и пожеланиями Рождественско-Новогодними. Бор.

Зайцев".

И в последние годы своей большой жизни он не знает отдыха, про-должает

вести дневник "Дни", готовит к своему восьмидесятилетию антологический

сборник "Тихие зори" (он выйдет в 1961 году в Мюнхене), редактирует

журнально-газетные тексты для второй мемуарной книги "Далекое" (она будет

издана в 1965 году в Вашингтоне). В 1964 году пи-шет последний свой рассказ

"Река времен", который даст название и последней его книге. По просьбе

редколлегии "Литературного наследст-ва" напишет последние воспоминания о

своем друге Бунине, которые, однако, постигнет та же участь, что и мемуарный

очерк Георгия Адамо-вича,- им в бунинском двухтомнике "Литнаследства" места

не отыщется. Литературная общественность Парижа, друзья и почитатели таланта

Зайцева устраивают праздничный банкет по случаю его 90-летия. В Нью-Йорке

публикуется исследовательский труд А. Шиляевой, посвященный художественным

биографиям Б. К. Зайцева. А вот факт из области курьезов: 28 октября 1971

года парижская газета "Аврора" сообщает, что патриарх русской литературы

признан опасным - в дни пребывания во Франции Л. И. Брежнева префектура

парижской полиции потребо-вала от престарелого писателя отмечаться дважды в

день в комиссариате своего квартала.