Рост знаний об античном мире в Московском государстве XVI - XVII вв

3. Рост знаний об античном мире в Московском государстве XVI - XVII вв.

Литература Московского государства в части, интересующей нас, унаследовала от предшествующего периода целый ряд переводных и оригинальных сочинений: переводы византийских хроник, исторические повести, воспринятые на Руси, многочисленные памятники житийной и патристической литературы, сборники изречений, также усвоенные нашей письменностью, наконец, всевозможные "Хронографы" и "Летописцы" - все это были различные источники знаний об античном мире, и все они стали теперь восприниматься под несколько иным углом зрения, обусловленным иной эпохой и иными общественными устремлениями. Русская историческая литература XVI - XVII вв. была прежде всего литературой Московского государства. Факты всеобщей истории подверглись в ней новому переосмыслению, и прежде всего с той точки зрения, насколько наследие прошлого может быть использовано для идеологического обоснования централизации и самодержавия, для искоренения остатков феодальной раздробленности. Одной христианской концепции было уже недостаточно: ощущалась потребность в гражданской теории, в ясно выраженной политической идее. Взоры общества обратились от кумира прошлого - Византии к новым [31]   сильным монархиям, складывавшимся на Западе, и это вызвало приток новой литературы, появление новых переводных и оригинальных сочинений. Требования, которые теперь предъявлялись к историческим сочинениям, резко возросли, и это должно было повлечь за собой решительные изменения в самом историописании. Одной сводки материалов было уже недостаточно, и на повестке дня встал вопрос о замене прежних компиляций оригинальными творениями, где сведения, собранные из разных источников, были бы подвергнуты надлежащей обработке, а их изложение подчинено определенной идее. В то же время впервые появилась потребность в широкой публикации новых идей, и это должно было привести к вытеснению рукописей печатною книгою. Эта революция свершилась в полном объеме на рубеже XVII - XVIII вв., однако первые признаки ее стали заметны значительно раньше.

Для дальнейшего накопления сведений об античном мире большое значение имели те усилия, которые московское правительство в XVI и XVII вв. прилагало к организации книжного дела, к составлению новых летописных сводов и приобретению исторических и иных книг, выходивших за границей. В XVI в. библиотека московских государей стала одним из крупнейших книжных собраний в мире.³⁸ Между прочим, помимо рукописей и печатных книг русского, польского и западно-европейского происхождения, в ней имелись списки со старинных греческих оригиналов, которыми живо интересовались гуманисты Польши и Германии.³⁹

Особое внимание уделял книжному делу Иван Грозный (годы царствования: 1538 - 1584), сам крупный писатель, прекрасно понимавший значение книг в политической и идеологической борьбе. При нем окончательно оформилась наметившаяся еще раньше тенденция придать московским летописям вполне официальный характер, поставить летописание на службу идеям политической централизации и единодержавия. Эти идеи пронизывают появившиеся в царствование Ивана Грозного исторические произведения - знаменитый "Никоновский свод", "Степенную книгу", "Историю о Казанском царстве".⁴⁰ Этим же идеям должно было служить начавшееся [32] на Руси, также, по-видимому, по инициативе Ивана Грозного, книгопечатание. Сам Иван Грозный "был одним из образованнейших людей своего времени".⁴¹ Начитанность его была поистине поразительной. В его сочинениях мы находим ссылки на самые разнообразные памятники русской и мировой литературы. Он хорошо знал русские летописи и хронографы, читал всемирную хронику Мартина Бельского и несомненно был знаком с древней историей. Есть сведения, что он заказывал перевести "Историю" Тита Ливия, биографии цезарей Светония и кодекс Юстиниана.⁴² В полемике с Курбским он ссылается на самые различные исторические примеры, в том числе и из античной истории. "Ты, - пишет он своему оппоненту, - подобно Антеру и Енеи, предателем Троянским, много соткав, лжеши".⁴³ Впрочем, это сравнение Курбского с "троянскими предателями" было навеяно не столько знакомством с Гомером, сколько реминисценциями "Троянской истории" Диктиса, которая могла быть известна царю в переложении Гвидо де Колумна: именно у Диктиса, а не у Гомера Антенор и Эней изображены предателями.⁴⁴

Интерес к политической практике других государств вызвал появление в XVI и XVII вв. новых переводов исторических книг, которые сильно расширили кругозор и знания русских людей в области всеобщей истории. Среди этих книг некоторые были переведены с греческого, но большая часть - с латинского, польского и немецкого языков. Преобладание среди переводных книг произведений западного происхождения обуславливалось, с одной стороны, растущими культурными связями России с Западной Европой, а с другой - упадком греческой литературы, особенно заметным после падения Византии (1453 г.).

Впрочем, ослабление греко-византийского влияния сказалось не сразу и не везде одинаковым образом. Прочность давно установившихся культурных традиций, а кроме того, сознательное противодействие русской церкви любым западным, "неправославным" влияниям, содействовали тому, что и после падения Византии греки и их литература еще долго сохраняли свое значение важнейшего авторитета [33] и источника учености. В 1518 г. по вызову великого князя Василия Ивановича в Москву прибыл для толкования и перевода богослужебных книг ученый афонский монах Максим Грек (1480 - 1556 гг.), которому суждено было сыграть заметную роль в истории русской церкви и просвещения.⁴⁵ Позднее, во 2-й половине XVI в., московское правительство неоднократно отправляло к константинопольскому патриарху молодых людей для обучения греческому языку, видимо, в целях подготовки из них квалифицированных переводчиков.⁴⁶ Наконец, в следующем столетии (в 1653 - 1655 гг.) монах Арсений Суханов по поручению московского патриарха побывал на Афоне и вывез оттуда до 500 греческих рукописей, среди которых были также и рукописи античных авторов: Гомера, Гесиода, Эсхила, Софокла, Фукидида и др.⁴⁷ Эти факты достаточно ярко показывают то культурное значение, которое еще и в Московский период продолжала сохранять греческо-византийская образованность.

Первые переводы произведений западно-европейского происхождения были сделаны в западных же областях Московского государства, в частности, в Новгороде, где во 2-й половине XV в. "распорядителем и покровителем переводного дела" был высокообразованный и энергичный архиепископ Геннадий.⁴⁸ Работавший под его руководством правительственный переводчик Дмитрий Герасимов сделал, между прочим, в самом конце XV в. перевод "Краткой грамматики" Доната - произведения, которое уже в поздней античности (Донат жил в IV в.) приобрело исключительную популярность, было затем воспринято средневековьем и вплоть до XV в. являлось основой школьного преподавания латыни. По-видимому, переводом Доната Герасимов хотел дать своим соотечественникам настоящее пособие для изучения латинского языка, однако под пером переписчиков труд его утратил свой первоначальный характер: они "выкинули из него все писанное латинскими буквами, оставив один русский текст".⁴⁹

[34] Со 2-й четверти XVI в. переводческая деятельность в Новгороде замирает и центром всех работ по переводу иностранных книг, как западно-европейских, так и греческих, становится Москва. Из трудов по всеобщей истории, переведенных в России в XVI - XVII вв., важно заметить, как имеющие отношение и к античности, следующие:

"Хроника всего мира" Мартина Бельского (1495 - 1575 гг.). Написанная на польском языке, эта "Хроника" выдержала в XVI в. три издания (1550, 1554 и 1564 гг.) и тогда же была переведена на русский язык.⁵⁰ Произведение это, по своему характеру, во многом напоминает наш "Хронограф": сходство между ними так велико, - и в компилятивном подборе источников, и в общем расположении материала, - что "оба эти памятника можно назвать однородными".⁵¹ Тем более легким было усвоение "Хроники" Бельского нашей литературой. Заметим, что в начале этого произведения, как и в нашем "Хронографе", много места отводилось рассказу о "четырех монархиях" - Ассиро-вавилонской, Персидской, Греко-македонской и Римской. "Хроника чудес" Конрада Ликостена (умер в 1561 г.). Произведение это, написанное по латыни (заглавие подлинника - "Prodigiorum ac ostentorum chronicon"), было издано в Базеле в 1557 г. Оно было составлено по образцу сочинения римского писателя Юлия Обсеквента "О чудесных явлениях" (De prodigiis), однако, в отличие от этого последнего, включало в себя описание различных предзнаменований и чудес, случившихся не в одном только Риме, но во всем мире - от его "сотворения" и до времени жизни составителя. На русский язык это произведение было переведено в 1599 г. и имело такое название: "Кроника, сиречь летописец чудес великих небесных и земных от начала света до нынешних лет".⁵² "О четырех великих монархиях" (De quatuor summis monarchiis) Иоанна Слейдана, также писателя XVI в. Это произведение было переведено в России, очевидно, уже в XVII в.⁵³ "Церковные летописи" (Annales ecclesiastici) Цезаря Барония (1538 - 1607 гг.). Сочинение это, содержавшее обзор церковной истории "от рождества Христа", неоднократно переводилось в России [35]  в XVII в., как с польского сокращения Петра Скарги, так и с латинского оригинала.⁵⁴ "Хронограф", приписываемый Дорофею, митрополиту Монемвасийскому (конец XVI - нач. XVII в.). Составленный на новогреческом языке, "Хронограф" этот кратко повествует о важнейших событиях "от создания мира" и в общем "мало чем отличается от русского "Хронографа".⁵⁵ Он был издан впервые в Венеции в 1631 г., на русский язык переведен в 1665 г. по повелению царя Алексея Михайловича.⁵⁶ "Хрисмологион" (буквально - "толкование пророчеств"), составленный Паисием Лигаридом, митрополитом Газы, и переведенный на русский язык Николаем Спафарием в 1673 г. Это любопытное произведение, посвященное все той же теме о "четырех монархиях", включало в себя текст и толкование книги ветхозаветного пророка Даниила (где содержалось пророчество о четырех монархиях) и обзор соответствующих монархов - "халдейских", персидских и греческих царей, римских и византийских императоров, а также "кесарей римляно-немецких" (т. е. германских императоров).⁵⁷

Наряду с этими собственно историческими трудами известное значение в качестве источника сведений об античном мире могли иметь и другие переводные произведения, постольку, поскольку в них имелись ссылки на античные примеры или цитаты из сочинений античных авторов. К числу таких произведений относится, например, "Риторика", переведенная в конце XVI в. с какого-то латинского оригинала и известная во многих списках, начиная с 20-х годов XVII в.⁵⁸

Другую и более интересную для нас группу переводов составляют произведения античных авторов. Конечно, интерес к классической литературе в допетровскую эпоху был еще очень невелик. Тем не менее в XVI и XVII вв. появилось уже несколько переводов [36]   сочинений античных авторов - факт весьма примечательный, если мы учтем, что до этого русская литература располагала в сущности всего лишь одним таким переводом - древним славяно-русским переводом "Истории Иудейской войны" Иосифа Флавия. Боvльшая часть этих новых переводов выполнена с польского, но есть переводы и непосредственно с греческого и латинского языков. По содержанию - это самые разнообразные сочинения: труды по военной и политической истории, трактаты по географии и экономике, чисто художественные произведения. В частности, были переведены: в XVI в. - "О положении мира" ("De chorographia", в русском переводе - "Космография") Помпония Мелы;⁵⁹ в XVII в. - "История Иудейской войны" Флавия (заново с польского оригинала, однако переводчику был, по-видимому, известен и древний русский перевод этого сочинения),⁶⁰ "Экономика" Аристотеля (в 1676 г., с польского, стольником Ф. Г. Богдановым),⁶¹ басни Эзопа (в 1607 г., с греческого, Ф. К. Гозвинским),⁶² "Метаморфозы" Овидия (прозою, с польского, "не менее как тремя переводчиками").⁶³

Значительно возрос в XVI и XVII вв. интерес к античной философии; отчасти это было вызвано усилившейся полемикой в церковных кругах, отчасти растущим интересом государственных деятелей к политическим теориям древних. В частности, есть много данных, свидетельствующих о том, с каким вниманием в это время читали, изучали и переводили Аристотеля.⁶⁴ Правда, отношение к Аристотелю, как, впрочем, и к другим древним философам, было и в это время противоречивым: с одной стороны, они оставались символами языческой мудрости, с другой - их имена были тесно связаны с латинскою схоластикой, с западным католическим богословием, к которому православная церковь относилась с нескрываемой враждой. В XVI в. против увлечения "Аристотелевыми силлогизмами" выступал Максим Грек - знаменитый переводчик [37] и богослов. С аналогичными предупреждениями по поводу "силлогизмов" в XVII в. выступал другой ученый монах Епифаний Славинецкий (умер в 1675 г.). Однако это не мешало тому же, например, Максиму хорошо знать античную философию и при случае использовать сочинения Аристотеля и ссылаться на его авторитет. Почитатель Максима князь Курбский также внимательно изучал произведения Аристотеля: "прочитах, разсмотрях физические и обучахся и навыках еттических", - рассказывает он о своем чтении Аристотелевых книг.⁶⁵

Многочисленные ссылки на Аристотеля можно обнаружить в произведениях украинских и московских проповедников XVI - XVII вв. Преподавание философии и риторики в новых славяно-греко-латинских академиях - полудуховных-полусветских училищах, основанных на базе монастырских школ в Киеве (1632 г.) и Москве (1687 г.), - также в значительной степени было основано на использовании аристотелевского наследия, разумеется, обработанного в духе средневековой схоластики.

Особенно важно отметить знакомство русских читателей с этико-политическими творениями Аристотеля и связанные с этим первые попытки использовать наблюдения древнего философа для обоснования собственных политических теорий. В XVI в. боярин Ф. И. Карпов, рассуждая о долге всякого самодержца - "добрых подвластных беречи ..., злых же казньми полутшати ..., не насыщаемых же и злых ... отнюдь истребити", прямо ссылается на авторитет Аристотеля: "якоже полнее философ нравоучителны Аристотель беседует в своей 10 книзе Нрав", т. е. в 10-й книге "Никомаховой этики".⁶⁶ В XVII в. ученый монах, проповедник и поэт Симеон Полоцкий (1629 - 1680 гг.) вслед за Аристотелем подчеркивает различие между тираном и мудрым царем в оригинальном стихотворении "Разнствие" (в сборнике "Вертоград многоцветный"):

Кто есть царь и кто тиран, хощеши ли знати, Аристотеля книги потщися читати. Он разнствие обою сие полагает: Царь подданным прибытков ищет и желает, [38] Тиран паки прижитий всяко ищет себе, О гражданстей ни мало печален потребе.67

При этом на полях прижизненной рукописи, против 2-й строки стихотворения, имеется помета: "книга 8 (3 ?) Граждан., глав. 10" - ссылка на "Политику" Аристотеля.⁶⁸ Точно известно, что в библиотеке Симеона Полоцкого была "Политика" Аристотеля в польском переводе С. Петриция.⁶⁹ Хорошо знал политические сочинения Платона и Аристотеля и ученик Симеона Полоцкого, тоже ученый монах и публицист, Сильвестр Медведев (1641 - 1691 гг.). В его библиотеке также имелся экземпляр "Политики" Аристотеля, возможно, тот самый, который ранее принадлежал его учителю.⁷⁰ Наконец, еще одно свидетельство внимания к политическим произведениям Аристотеля: в 1676 г. юго-славянский (хорватский) просветитель Юрий Крижанич в письме к царю Федору Алексеевичу превозносит достоинства аристотелевской "Политики" и предлагает "ту похваленну Аристотелеву политику на русский язык ясно и явно и сокращенно преложити".⁷¹

По-видимому, в связь с этим интересом к политическим учениям древности надо поставить и не совсем понятное упоминание о переводе Фукидида, содержащееся в "Оглавлении книг, кто их сложил" - любопытном памятнике ранней русской библиографии, автор которого остался неизвестным.⁷² В этом произведении, в списке трудов Епифания Славинецкого, под № 13, имеется такая запись: "Преложи уставы граждано-правителнии от Фукидидовы истории книги 1, конец же от книги Плиниа второго Панегирика к Траиану [39] число 75, имже чести вручаются, тетратей в 4 (долю листа) 73".⁷³ В другом месте "Оглавления" снова упоминаются эти "Уставы", причем приводятся начальные слова этого произведения: "Кикерон и Фукидид краток есть и тонкий".⁷⁴ По-видимому, это был не просто перевод 1-й книги Фукидида , а какая-то компиляция, составленная с ученой и назидательной целью: в основу были положены отрывки из 1-й книги Фукидида с дополнениями из "Панегирика Траяну" Плиния Младшего и, может быть, из сочинений других античных писателей.

В общем, несомненно, что в XVI и XVII вв. знания русских людей об античном мире стали намного полнее и глубже, чем в предшествующий период. Замечательны в этом отношении ставшие уже частыми примеры непосредственного обращения к философским, историческим и художественным произведениям древних авторов, а также первые серьезные попытки использовать античное наследие в современной политической публицистике.

Насколько глубоко интересовались в России XVII века античностью и как умело использовали тогда достижения древней науки, в частности для развития собственной историографии, - об этом лучше всего можно судить по так называемому "Историческому учению" - в высшей степени любопытному сочинению, написанному неизвестным автором в царствование Федора Алексеевича (1676 - 1682 гг.). Сочинение это должно было служить предисловием к какому-то обширному труду по отечественной истории, задуманному, но так, по-видимому, и не совершенному, на рубеже 70-80-х годов XVII в. Впервые оно было опубликовано в 1871 г. Е. Е. Замысловским,⁷⁵ а название "Историческое учение" дал ему С. Л. Пештич, который первым подверг этот памятник всестороннему анализу.⁷⁶

"Историческое учение" является "первым в России теоретическим обоснованием задач, стоящих перед историком и историческим сочинением".⁷⁷ Свои мысли о пользе исторических знаний, о понятии и сущности истории, о качествах настоящего историка автор подкрепляет ссылками на виднейших ученых древности, часто [40]  цитируя или перелагая отрывки из их сочинений. Так, уже в самом начале, говоря о важности и пользе познания, автор ссылается на Аристотеля: "И для того крайнейший философ Аристотель написал (против этого места на полях стоит: "Метафизик, книга 1-я". - Э. Ф.), что все человецы естественно желают ведати и познати всех вещей, потому что тем ко искусству и к совершенству придут".⁷⁸ Далее автор указывает на пользу именно исторического знания, и тут следуют ссылки на Цицерона и Фукидида: "пристойно от славного Кикерона именуетца история учительницу житии и свет истинный. Також и Фукидид, премудрый еллинский историк, имяновал историю вечное наследие, зане всегда разумные плоды и пребогатые рождает, и будучи в мире сем всегда тыеж советы и дела, и пременение частое меж дел и начальств, а житие наше будучи краткое, история научит нас искусством и случаем иных, прежде бывших, и сице от прешедших дел настоящее познаваем, а будущее разумом изобразует".⁷⁹

Рассмотрение другого вопроса - о сущности истории и обязанностях историка - начинается с разъяснения самого термина "история": "Истории имя и речение предивный Платон философ (здесь на поле рукописи стоит: "Платон в Кратиле". - Э. Ф.) производит от истаме и рус, еллинску, се есть от задержания течении, потому что история вещь и дела текущие мира сего описанием своим будто заключит в себе и задержит, или исторо, по-еллински, толкуется зрю и смотрю, понеж смотрит, яко в зерцале, история многие и разные вещи и дела мира сего".⁸⁰

Определив историю как "живописание глаголющая", автор подробно останавливается на составных частях исторического описания, а затем переходит к обзору тех требований, которые предъявляются к самому историку. Прежде всего, историк должен обладать необходимыми техническими знаниями. Авторитетом тут для нашего автора служит "Дионисий Аликарнасей, греческий славный историй", который, "сравняя первых и славных греческих историков Иродота и Фукидида меж собою", наметил важнейшие требования, предъявляемые к составителю исторического произведения.⁸¹ [41] Однако наш автор прекрасно понимает, что одного профессионального мастерства еще недостаточно, чтобы быть настоящим историком. Он указывает, что от историка, помимо умения излагать свой материал, требуется еще: 1) соблюдать истину, 2) вскрывать причины описываемых явлений, 3) давать моральную оценку излагаемым событиям. В качестве авторитетов упоминаются соответственно: 1) тот же "Дионисий в начале археологии", 2) "Поливий, греческий историк", и 3) "славный историк Тацыт, идеже пишет, чтобы добродетели не умолчилися, также и злодеяния явно бы было, для того чтобы от после нас будущих была надежда от добрых дел, а страх от злодейств".⁸²

Заключительная часть сочинения, посвященная восхвалению царя Федора Алексеевича, открывается знаменитым изречением Платона: "Премудро и истинно дивный Платон философ написал, что тогда подданные благоденствуют, когда или философ царствует, или царь философствует".⁸³ Далее автор прославляет царя за его заботу о развитии исторических знаний в России и от царского имени, как это было принято в то время, излагает грандиозный проект создания нового большого труда по отечественной истории, который смог бы заменить собою устаревшие летописцы.

Хотя в отдельных местах "Исторического учения" чувствуется влияние современных польских историков,⁸⁴ в целом это сочинение является несомненным памятником русской исторической мысли. Автор хорошо понимает общественное значение и пользу истории и отдает себе полный отчет в сложных обязанностях писателя-историка. При этом, как мы видели, он обнаруживает отличное для своего времени знакомство с древней литературой, из которой он умело заимствует примеры и высказывания, подтверждающие его мысли. Заключительные рассуждения автора пронизаны сознанием того, что летописная традиция изжила себя и что дальнейший успех в разработке отечественной истории зависит от скорейшего перехода к новому типу историописания "по обычаю историографов". Автор с горечью отмечает, что на всем свете "только московской народ и российской историю общую от начала своего не сложили и не издано типографии по обычаю".⁸⁵ Осознанной необходимостью [42] преобразований веет на нас со страниц "Исторического учения", и в этом чувствуется уже дыхание новой, петровской эпохи.

Говоря о необходимости перехода к новому, более совершенному типу историописания, автор "Исторического учения" имел в виду прежде всего занятия отечественной историей, однако сказанное им с еще большим основанием может быть отнесено и к области всеобщей истории. В России XVI - XVII вв. здесь, как и раньше, главным видом исторических произведений продолжали оставаться хронографы, т. е. общие обзоры компилятивного характера. Правда, теперь они значительно расширились благодаря использованию западных хроник, однако в принципе дело нисколько не изменилось. Оригинальных сочинений по всеобщей истории все еще не было и лишь изредка появлялись компилятивные труды сравнительно высокого класса. К числу этих последних относятся некоторые произведения Н. Г. Спафария. Для нас они тем более интересны, что имеют непосредственное отношение к античности.

Выходец из Молдавии, в свое время учившийся в Константинополе и в Италии, Николай Гаврилович Спафарий - Милеску (1635 - 1709 гг.) появился в России в 1671 г.⁸⁶ Он хорошо владел новогреческим, румынским, турецким и арабским языками, благодаря чему получил место переводчика в Посольском приказе. Он знал также древние языки - греческий и латинский. Помимо переводов (выше мы упоминали о переведенном им "Хрисмологионе"), Н. Г. Спафарий занимался составлением различных книг по всеобщей истории. В частности, в 1673 г. им был составлен "Василиологион" - сочинение, известное также под более полным названием: "История о мужественнейших в воинских ополчениях ассирийских, персидских, еврейских, греческих, римских царей, великих князей и великих государей царей Российских".⁸⁷ Сочинение это состоит из предисловия, где возвеличивается монархический образ правления и, в частности, самодержавие русских царей, и 18-ти биографий различных государей, в том числе Кира, Александра Македонского, Юлия Цезаря, Октавиана Августа, Константина и Феодосия I. Между прочим, жизнеописания этих древних правителей составлены [43] гораздо обстоятельнее, чем биографии русских князей и царей; автор пользовался при этом сочинениями Геродота, Иосифа Флавия, Квинта Курция, Орозия и др.

Непосредственное обращение к произведениям античных авторов - вот, следовательно, то новое, что отличало "Василиологион" Спафария от других компилятивных трудов допетровской эпохи. Привлечение свидетельств древних авторов характерно также для другого сочинения Спафария "Описание преславной церкви, имянованной святая София в Константинополе" (1674 г.).⁸⁸ Рассказывая о постройке этого замечательного собора при Юстиниане, Спафарий пользуется не только сочинениями позднейших византийских писателей, но и трудами Прокопия Кесарийского - историка, чье имя принадлежит античному периоду не меньше, чем византийскому.

Если пример Спафария - ученого иностранца - может показаться нехарактерным, то вот перед нами другое лицо - стольник Андрей Иванович Лызлов, составивший в самом конце XVII в. большой труд под названием "Скифская история" (рукопись датирована 1692 г.).⁸⁹ В этом произведении последовательно рассматривается происхождение татар и турок, история татаро-монгольских завоеваний, борьба Русского государства с Золотой Ордой, присоединение Казани и Астрахани, история крымских татар и Турции. Автор широко использовал польские и литовские хроники и русские источники "Степенную книгу", "Хронограф" и "Синопсис", приписываемый Иннокентию Гизелю. Сочинение озаглавлено "Скифская история", поскольку автор выводит происхождение татар и турок от древних скифов. В 1-й главе автор рассуждает - цитируем заглавие - "о названии Скифии и границ ея, и о народех скифских, названных монгаилах и прочиих; и о амазонах, мужественных женах их; и киих татар суть сии татарове, иже в Европу приидоша". В качестве авторитетов упоминаются древние писатели: Диодор Сицилийский, Юстин, Курций Руф, Геродот и даже - в рассказе об амазонках - "Омир во Илиадах и Виргилий во Энеидах своих". Однако, как кажется, непосредственно Лызлов пользовался лишь сочинением Курция Руфа, на которого имеются прямые ссылки; свидетельства остальных античных авторов были им взяты из западных [44] хроник. Все же нельзя отрицать, что Лызлов проделал большую и сложную работу, составляя свою "Скифскую историю"; им было использовано большое число русских и иностранных исторических книг; в его произведении можно обнаружить уже элементы рационализма и исторической критики. Созданный накануне Азовских походов Петра I, труд Лызлова не только свидетельствовал о новых тенденциях в русской внешней политике, но и служил провозвестником нового, более высокого этапа в истории русского историописания.⁹⁰

Итак, мы изложили в хронологической последовательности целый ряд фактов, подтверждающих давнее знакомство русских людей с литературой и историей античных народов. Мы видели также, что уже в древнейший период, начиная с XI в., в России составлялись компилятивные обзоры всемирной истории, в рамках которых рассматривались также отдельные периоды или сюжеты древней греческой и римской истории. Особенно много сведений об античном мире было воспринято русской литературой в XVI и XVII вв., что сказалось также на содержании поздних хронографов. В конце XVII в. отдельными писателями даже предпринимались попытки непосредственного обращения к античной традиции в их трудах по всеобщей истории. Тем не менее даже и в XVII в. еще не существовало подлинно научного изучения всеобщей истории. Более того, именно в это время стало ощущаться отставание русской исторической мысли от западно-европейской, где в XVI и XVII вв. делало свои первые шаги новое научное направление. В России научное изучение всеобщей истории стало возможно лишь с XVIII в., после преобразований, связанных с именем Петра, "точнее говоря, с момента учреждения в Петербурге Академии наук и приглашения в нее иностранных, преимущественно немецких, ученых, прошедших более или менее правильную школу и принесших с собой научный критический метод".⁹¹ Однако, совершенно очевидно, что без накопления необходимых сведений в предшествующий период, без длительной исторической традиции, сложившейся к тому времени в России, было бы невозможно быстрое усвоение русскими учениками научного метода своих учителей: чтобы семя дало всходы, почва [45] должна была быть уже готовой к посеву. Только так можно объяснить быстрое становление русской исторической науки в XVIII в., следствием чего было начавшееся изучение классической древности.