Августа 1884 года доска была прибита на стене «Домика»

5 августа 1884 года доска была прибита на стене «Домика».

Специальная комиссия, созданная городским самоуправлением, разослала в небольшом количестве приглашения на это торжество. Тем не менее, народу во дворе собралось множество. В числе приглашенных были Э.А. Шан-Гирей и ее дочь, Евгения Акимовна.

Несмотря на ошибку в датах пребывания Лермонтова в «Домике» (как известно, поэт жил там в 1841 году два месяца), доска с этим текстом сохранилась на «Домике» до его полной реставрации.

Новый владелец огородил усадьбу каменной стеной (до этого владения, принадлежавшие когда-то Уманову, не были отгорожены одно от другого). Затем принялся за перестройку флигеля.

Он снял с окон наружные ставни, переделал окна, пристроил пятую комнату и продолжал ряд работ внутри флигеля. Этим изменениям никто не препятствовал...

Профессор Богословский в своей книге отмечает далеко не гостеприимный характер нового владельца Лермонтовской усадьбы. «Почитателям Лермонтова, пожелавшим осмотреть квартиру поэта, приходится выслушивать грубые замечания прислуги», – пишет он.

Профессор сожалеет, что город не оставил за собой в первоначальном виде этот «вещественный памятник».

В путеводителях по Кавказским Минеральным Водам, издававшихся в 80-х годах, неизменно, хотя и кратко, упоминалось о «Домике». Казалось бы, теперь он хорошо известен, и найти его легко. Однако это было все же не так.

В 1886 году писательница Е.С. Некрасова захотела побывать в «Домике». На розыски его ей пришлось потратить почти целый день, так как никто из жителей Пятигорска, так же как и в 1852 году Мельницкому, не мог указать, где находится этот памятник русской культуры.

Где жил Лермонтов? – спросила Некрасова извозчика.

Вот этого уж не знаю. Да кто ж его знает? Мало ли тут жило таких удальцов, что стрелялись? Много! Всех не упомнишь, где жили.

Но и другие жители города знали о квартире Лермонтова не больше извозчика.

«К кому я ни обращалась, кого ни спрашивала – никто не мог дать никаких сведений, – рассказывала Некрасова на страницах «Русской Старины». – Каждый спокойно отвечал: «не знаю», как будто в этом «не знаю» не заключалось ничего постыдного... Что делать? Неужели так и уехать отсюда, не сумевши отыскать в этом крошечном, чуть не наперсточном городишке домик Лермонтова? Я остановилась в раздумье. Мимо шел жандарм. Заранее предугадывая равнодушное «не знаю», я все же остановила его неизменным вопросом. Но... жандарм знал!»

Он подробно объяснил Некрасовой, как найти дом я пожалел, что «не случилось дома нашего старого жандарма! Он еще при Лермонтове здесь жил. Он бы сумел кое-что порассказать о нем».

Как знаменательно это для царской России!

А вот старика Чухнина оказалось легко найти. «Спроси только, где Чухнин живет, и всякий укажет» – говорил Некрасовой любой встречный.

«C благодарностью и любовью, как на что-то близкое, дорогое, смотрела я на этот домик, теперь затерянный и забытый», – грустно закончила свой рассказ Некрасова о поисках «Домика».

В путеводителе 1887 года, изданном Управлением Кавказских Минеральных Вод, написано, что на Нагорном бульваре (так раньше называлась Лермонтовская улица) у Вейштордта сдается дом с двумя комнатами по 60 руб. в месяц.

В путеводителе 1888 года в справочном отделе среди памятников Пятигорска указан «Дом, в котором жил М.Ю. Лермонтов».

1889 год ознаменовался большим событием – открытием памятника Лермонтову.

Вот как описывали газеты это торжество:

«В этот день Пятигорск принял праздничный вид. С утра народ в нарядных костюмах стал собираться к собору и скверу, где сооружен памятник. Открытие памятника состоялось по программе, заранее объявленной в Пятигорске для общего сведения. По окончании в соборе заупокойной литургии и торжественной панихиды все присутствовавшие в храме направились к памятнику. К процессии присоединились прибывшие депутации от войск, учреждений и обществ с венками».

«...Съезд к торжеству был очень велик: накануне было роздано свыше 1500 билетов в сквер, приехавшие позже уже не могли достать билеты. В числе прибывших находилось несколько представителей литературы и корреспонденты некоторых газет. На открытии памятника оказались и немногие современники поэта».

«С раннего утра 16 августа Пятигорск изукрасился массою флагов и различных транспарантов и других приспособлений, предназначавшихся для вечерней иллюминации». Процессия к скверу двинулась в таком порядке: «Впереди шла депутация от офицеров Тенгинского полка, затем от города Пятигорска, далее от Пятигорского общественного собрания, от одесского учебного округа, от редакции газеты «Северный Кавказ», от попечителя кавказского учебного округа, от училищ Терской области, от осетинского юношества и, в заключение, депутация от Управления Минеральных Вод несла громадный венок, который как бы выпускал из себя все меньшие венки, несенные впереди».

«Лишь только процессия вступила в сквер, как раздались звуки военного оркестра»... «К часу дня все депутации и приглашенные лица собрались в помещении общественного собрания, где был приготовлен завтрак на 178 человек. Небольшая зала собрания была весьма красиво убрана флагами и щитами, на одном из которых виднелось следующее четверостишие:

Убит!.. к чему теперь рыданья,

Пустых похвал ненужный хор

И жалкий лепет оправданья?

Судьбы свершился приговор!

В одной из них поставлен был бюст поэта, убранный живыми цветами и растениями».

«Во время завтрака бальный казачий оркестр очень удачно исполнил увертюру из оперы «Кавказский пленник» Ц. Кюи, «У памятника Лермонтову» и др. пьесы».

После завтрака начались речи. На торжество был привлечен даже Иван Чухнин, правда, по ошибке, так как тут же выяснилось, что убитого на дуэли Лермонтова привез не он, а давно умерший брат его, «Все-таки, ввиду родственных отношений, – сообщала газета «Северный Кавказ», – присутствующие выпили за здоровье старика».

А «Домик»? Вспомнил ли кто-нибудь об этом драгоценном памятнике?

Писатель Всеволод Сергеевич Соловьев предложил тост «за все неведомые уголки России, где нарождаются и крепнут русские таланты»...

А рядом находился тот маленький флигелек, в котором были созданы шедевры Лермонтова, и он, этот флигелек, так нуждался в поддержке, внимании. Если бы вспомнили на этом торжестве о нем, вероятно, он не подвергался бы дальнейшим переделкам.

В ряде газет были помещены большие статьи, в которых очень подробно описывалось торжество от начала до конца. Но никто словом не обмолвился, не спросил, что же сталось с тем домиком, в котором поэт прожил последние месяцы жизни... Ни писатели, ни журналисты, ни ученые, ни общественные деятели не подумали посетить последнее жилище поэта.

В корреспонденциях вспоминали даже того водовоза, который на своих дрогах будто бы привез тело Лермонтова с места дуэли. Вспоминали и того извозчика, который возил Лермонтова по городу... а «Домик» был забыт... И Вейштордт продолжал его переделывать.

XI

В 1891 году исполнилось 50 лет со дня смерти Лермонтова. Началась полоса воспоминаний.

Вышел капитальный труд профессора Висковатова «Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество». Висковатов посвятил «Домику» несколько страниц.

В газетных статьях стали упоминать о «Домике». Журнал «Всемирная иллюстрация» 15 июля посвятил весь номер Лермонтову и поместил снимок «Домика», сделанный Ланге.

Ставропольская газета «Северный Кавказ» уделила «Домику» несколько строк. В статье, посвященной памяти недавно умершей Э.А. Шан-Гирей, говорилось, что с ее смертью порвалась связь Лермонтова с Пятигорском и что «остался только один дом, в котором жил Лермонтов... Желательно, чтобы дом попал в руки, с любовью и уважением относящиеся к памяти поэта... Дом Лермонтова надлежало бы сохранить», – заключает автор.

В юбилейный день. 15 июля, в тифлисской газете «Кавказ» был напечатан «Рассказ оставшегося в живых свидетеля дуэли Лермонтова». Это тот же рассказ Христофора Саникидзе о жизни Лермонтова в «Домике» в последние месяцы жизни, записанный Мартьяновым двадцать лет назад. Только теперь этот рассказ дополнен обильными вымыслами. Один из вымыслов содержится уже в самом заголовке статьи, так как Саникидзе не был на месте дуэли и потому не мог быть ее свидетелем

В течение нескольких дней 1893 года известный русский художник К.А. Коровин писал «Домик» с натуры. На фоне «Домика» художник изобразил самого поэта (это полотно Коровин отослал в 1930 году на выставку в Чехословакию).

В 1894 году умер Вейштордт. Лермонтовская усадьба перешла к новому владельцу. Вдова Вейштордта продала домовладение Павлу Семеновичу Георгиевскому за 8000 рублей.

Георгиевский начал производить новые переделки. Над входной дверью он устроил железный зонт, сени удлинил до конца стены дома, пол застлал линолеумом. Деревянную крышу заменил железной, стены «Домика» обложил кирпичом.

«Домик», где некогда жил Лермонтов, переделан до неузнаваемости, утверждал В.В. Святловский в своем много раз издававшемся путеводителе по Кавказским Минеральным Водам. Этот текст переходил и в путеводители, издаваемые Управлением Вод.

Георгиевский не стал сдавать флигель внаймы, он поселился в нем сам. Сдавал большой дом, выходящий на улицу, да еще специально для сдачи в летнее время курортникам выстроенную в саду беседку.

В 1901 году, в день шестидесятилетия со дня гибели Лермонтова, был открыт памятник на месте дуэли. «Устроенный на месте дуэли Лермонтовский праздник имел такой успех, который превзошел всякие ожидания добросовестно потрудившейся для этого комиссии», – единодушно утверждали газеты.[21]

Имя Лермонтова было присвоено только что выстроенной в Цветнике галерее. Нагорный бульвар переименован в Лермонтовскую улицу. Только «Домик» нигде не был упомянут. Георгиевскому мирно жилось в его стенах, ни один посетитель его не побеспокоил.

Печальную дату отметили многие газеты, но о «Домике» вспомнил лишь журналист В.Л. Якимов. В очерке «На месте последних дней Лермонтова», напечатанном в «Историческом вестнике», автор пишет:

«Дом этот в настоящее время переделан до неузнаваемости, так что о пребывании в нем Лермонтова осталось одно воспоминание. Внутрь проникнуть нельзя было, так как в нем обитал какой-то офицер с семейством, да это и было бы по вышеупомянутой причине совершенно бесполезно».

Следовало бы этот дом купить городу, – сказал спутник Якимова, – и устроить в нем что-нибудь вроде Лермонтовского музея.

«Нельзя не согласиться с этим мнением, – добавляет журналист. – Но... Ведь устройство музея барыша никакого не даст».

В последующие годы в статьях, посвященных Кавказским Минеральным Водам, стали появляться строки и о «Лермонтовском домике».

В 1903 году в газете, издаваемой Управлением Кавказских Минеральных Вод, появилась заметка о скудости воспоминаний о Лермонтове в Пятигорске.

«На Кавказских Минеральных Водах каждая пядь земли связана с именем поэта», – напоминает сотрудник газеты и задает вопрос: «Что сделал Пятигорск и его пригороды для увековечения славного имени? Ни школ имени Лермонтова, ни Лермонтовского общества, ни музея его имени».

Тут бы, казалось, и следовало поставить вопрос о выкупе «Домика» из частных рук. Но газета такого вопроса не поднимала. Его вообще не поднимал никто.

Весной 1908 года в Пятигорске побывал сотрудник Петербургской реакционной газеты «Новое время» публицист Василий Васильевич Розанов. Он нашел, что «Домик» необыкновенно чисто содержится хозяином.

Хозяин усадьбы, коллежский советник П.С. Георгиевский, «одинокий старичок», встретил гостя приветливо и обошел с ним комнаты «Домика» и сад.

«Все, как было при нем», – заверил публициста хозяин.

В июне того же 1908 года Розанов поместил в «Новом времени» пространную статью, в которой с умилением вспоминал «одинокого старичка», похожего на Максима Максимыча.

«Вот удачный преемник жилища поэта! Кому же хранить его лучшую реликвию...» – восторженно восклицает публицист, очарованный «старичком».

А между тем хозяин не мог даже сказать, в какой из комнат была спальня поэта. Зато он показал Розанову в «красном углу»[22] под стеклом огромный образ божьей матери, а неподалеку от образа фотографии своих родственников, снятые «с живых и с усопших в гробу – матери, отца и покойного брата»...

О встрече с этим же хозяином Лермонтовской усадьбы сохранились воспоминания поэта Ивана Алексеевича Белоусова, побывавшего в Пятигорске в 1909 году.

«Как только я приехал в Пятигорск, у меня явилось желание посетить места, освященные пребыванием поэта», – писал Белоусов. – Главная мечта моя была осмотреть «Лермонтовский домик».

Встретив в Пятигорске приятеля, Белоусов вместе с ним отправился разыскивать «Домик».

«По указанию встречных, мы без труда нашли улицу, где находился «Лермонтовский домик», но самый дом отыскать было довольно трудно. С улицы нет никаких следов и примет, что дом этот Лермонтовский. На воротах вывесочка с фамилией Георгиевского; но мы с приятелем уже запаслись сведениями, что именно Георгиевскому и принадлежит дом, в котором жил Лермонтов.

Входим через ворога во двор – ни души. Когда же мы подходили к другому флигельку внутри двора, появилась какая-то девушка, с виду прислуга.

– Вам кого угодно? – спросила она.

– Нам хотелось бы осмотреть дом Лермонтова.

– Да вот он, – указала она на флигелек, около которого мы стояли. Видим, действительно, около парадного входа прибита дощечка с надписью: «Здесь жил М.Ю. Лермонтов 1837-1841 гг.»

– А как же нам осмотреть внутренность дома? – обратились мы к девушке.

Та стоит в нерешительности.

– Право, не знаю как... Хозяина надо спросить.

– Ну что ж? Спроси. Мы подождем. – Девушка скрылась за углом флигелька.

– Так вот он какой, Лермонтовский домик-то! – проговорил мой приятель, – а я ведь его представлял себе не таким. Судя по старинным снимкам, это была простая мазанка с камышовой крышей; теперь это хороший кирпичный, под железной крышей, особняк. Да он как будто размером больше стал...

Не успел еще мой приятель окончить своих размышлений, как снова появилась встретившая нас вначале девушка.

– Хозяин обедает, потому не может вас принять, – заявила она.

– Какая неудача! Что ж делать, надо уходить, – предложил я своему приятелю.

– Да, нужно, – согласился тот.

Однако мы продолжали стоять около домика. Девушка как будто сжалилась над нами:

– А вы кругом дома обойдите, в сад зайдите, – предложила она.

Мы пошли, по ее указанию обогнули угол дома и очутились в небольшом садике, в углу которого стояла беседка, а между старыми деревьями пестрели на солнце грядки цветов.

Больше смотреть было нечего, мы повернули к выходу и, когда проходили мимо крыльца, увидели стоявшего на нем небольшого роста пожилого человека.

– А вы хотели бы посмотреть дом Лермонтова? – спросил он.

– Очень хотели бы! – ответили мы в один голос.

– Я владелец этого дома, – отрекомендовался он. – Очень уж много народу всякого ходит. Кто его знает, что за народ. Какие нынче времена-то! – высказал свои сомнения хозяин.

Мы согласились.

– А на вас я поглядел, – вижу, люди почтенные. Милости прошу в дом.

Мы с радостью последовали за ним и, пройдя через парадное крыльцо, очутились в светлой, уютной, чисто прибранной комнатке.

– Вот тут, – начал свои объяснения хозяин, – всего четыре комнатки, как и при Лермонтове было, так они и остались в неприкосновенности. И окна те же, на тех же местах. Только я, видите ли, чтобы сохранить этот домик от разрушения, обложил его стены кирпичом, а камышовую крышу, от времени совершенно развалившуюся, заменил железной[23]. А вот эта пятая комнатка – уже в пристройке, ее при Лермонтове не было.

– То-то, – заметил мой приятель, – я, как поглядел снаружи на дом, подумал, что здесь что-то не так.

– Все так, все так! – поспешил успокоить хозяин, – все, как при Лермонтове, а пристройка – это отдельно... теперь в сад пожалуйте, там тоже есть кое-что, – предложил хозяин.

Мы снова очутились в саду.

– Видите, – говорил хозяин, – вот старая акация. Она стоит как раз против итальянского окна, – может быть, здесь находился кабинет Лермонтова. И на самых старинных фотографиях и рисунках это дерево изображено на этом самом месте. Да, тут много есть современников Лермонтова. Вот ореховое дерево, вот другое со сломанной вершиной – все остатки сада, который был при Лермонтове. Может быть, сиживал под этими деревьями или в тени их скрывался от солнца.

– А эта беседка – тоже лермонтовская? – прервал я размечтавшегося хозяина.

– Нет, это уж я построил, – ответил он. Вернулся я домой не совсем удовлетворенным, мне стало жаль, что домик, в котором жил один из крупнейших поэтов, не могли сохранить в целости таким, каким он остался после смерти поэта. Можно было бы сохранить и внутреннюю обстановку, собрать вещи, принадлежавшие поэту, и в этом домике устроить маленький музей».

Статью же Розанова, может быть, и не следовало бы вспоминать, тем более что она полна ошибок, если бы в ней не было строк о «Домике Лермонтова».

«Мне кажется, – писал между прочим Розанов, – что ценность и интерес Лермонтовского домика и сада будут все возрастать со временем. Мне даже кажется необходимым взять все это место в казну или в собственность города, сохраняя домик как реликвию». В большом доме автор предлагает устроить библиотеку или читальню имени Лермонтова. Но, несмотря на то, что газета «Новое время», субсидируемая правительством, была органом влиятельным в высших кругах, судьбу «Домика» статья не изменила.

Стали носиться слухи, что «одинокий старичок», похожий на Максима Максимыча, не прочь продать усадьбу, если за нее дадут неплохую цену.

Слухи проникли в центр России. И вот житель Твери, Александр Иванович Иванов, составляет записку о спасении «Домика», которую озаглавил: «О сохранении домика Лермонтова в Пятигорске». Перечислив те изменения, которые претерпел «Домик» с тех пор, как Лермонтов покинул его навсегда, Иванов деловито сообщает:

«Усадьба, в состав которой входит домик Лермонтова, составляет частную собственность бывшего пятигорского казначея Павла Семеновича Георгиевского и им продается за 18000 рублей, пока ему дают 12000 рублей. Продажа усадьбы в частные руки, вероятно, повлечет уничтожение драгоценной реликвии нашей литературной истории, так как в Пятигорске, особенно вблизи Машука, быстро возникают громадные дворцы санаторий.

Едва ли можно ныне рассчитывать на ассигнование непосредственно из казны 18000 рублей, но есть возможность обойти это затруднение. Управление Кавказских Минеральных Вод могло бы приобрести усадьбу Георгиевского и использовать ее для своих хозяйственных надобностей, подобно тому, как в интересах своих пациентов это управление поддерживает много сомнительных достопримечательностей (Замок коварства и любви, грот Лермонтова и др.).»

Воспользовавшись пребыванием в Твери президента Академии наук, великого князя Константина Константиновича, Иванов вручил ему лично записку. Президент отметил «собственной рукой» где, когда и от кого получил записку. Это было 19 февраля 1909 года.

Записке был дан ход. В Отделении русского языка и словесности завели «Дело о приобретении домика Лермонтова в Пятигорске». В Академии наук «Дело» не залежалось. 11 марта, всего через три недели со дня вручения записки Иванова президентом, в Пятигорск, в адрес Управления Кавказских Минеральных Вод, был направлен следующий запрос:

«Узнав о том, что усадьба, в состав которой входит домик Лермонтова, в настоящее время продается собственником ее, П.С. Георгиевским, и, опасаясь того, чтобы эта продажа не повлекла за собой уничтожения ценного для литературной истории нашего памятника, каковым является флигель, где великий поэт провел последние четыре года своей жизни, разряд изящной словесности при Отделении русского языка и словесности Императорской Академии наук имеет честь, по предложению августейшего президента и Академии наук, обратиться в Управление Кавказских Минеральных Вод с вопросом – не могло ли бы оно приобрести усадьбу г. Георгиевского и использовать ее для своих хозяйственных надобностей».

Подписал председательствующий А. Шахматов. 17 марта 1909 г. отношение академии было принято в Управлении Кавказских Минеральных Вод и здесь легло в папку с надписью: «Новое дело».

Запрос Академии наук обошел все отделы Управления Вод, дважды побывал во врачебно-техническом комитете – совещательном органе при директоре – изучался специальной комиссией, обследовавшей «Домик» в натуре. Через четыре с половиной месяца был послан ответ академии.

Отметив изменения, которые претерпел «Домик», директор сообщал:

«...означенный выше домик, где жил поэт М.Ю. Лермонтов в Пятигорске, потерял ценность исторического памятника».

За этими поистине удивительными строками следовал еще один абзац: «К изложенному выше считаю необходимым присовокупить, что у Управления Вод, живущего исключительно на свои специальные средства, в настоящее время вовсе не имеется средств на приобретение означенного домика».

Каким бездушием, каким бюрократизмом веет от этого ответа! Это была отписка, свидетельствовавшая о полном непонимании значения драгоценных стен «Домика».

Как не вспомнить горьких строк Якимова: «Домик» барыша никакого не даст».

На покупку Лермонтовской усадьбы требовалось всего 15 тысяч рублей. В бюджете Управления Вод тех лет это была более чем скромная цифра. Как раз в эти годы Управление Вод начало богатеть, широко развивая экспорт нарзана.

«Новое дело» в Управлении Вод этим ответом 30 июля закончилось. Оно заняло всего 11 листов.

А в Отделении русского языка и словесности Академии наук «Дело о приобретении домика Лермонтова в Пятигорске» 1909 годом не закончилось. Оно имело продолжение, и в архиве Академии наук сохранилось 32 листа.

XII

Переписка Академии наук с Управлением Кавказских Минеральных Вод встревожила Георгиевского: не придется ли ему уступить свою усадьбу городу или Управлению Вод по оценке, установленной городской оценочной комиссией, то есть за 15 тысяч рублей, в то время как частный покупатель не прочь дать и 18 тысяч. Георгиевский стал торопиться с продажей.

Но тут выяснилось одно, казалось бы, незначительное обстоятельство, сыгравшее, однако, свою роль в истории «Домика». Сведения о переписке Академии наук с Управлением Вод стали известны не только Георгиевскому, но и проникли в печать: 14 апреля 1909 года в местной газете «Пятигорское эхо» появилась заметка о том, что при рассмотрении во врачебно-техническом комитете запроса Академии наук «некоторые члены комитета заявили, что дом, где жил Лермонтов, потерял свой прежний вид и как памятник не представляет исторического интереса. По имеющимся старинным фотографиям «Домик Лермонтова» не походит на дом Георгиевского».

Покупатели насторожились. За дом, не имеющий исторического значения, давать, по их мнению, 18 тысяч не стоило.

Георгиевский пытался спасти положение. В той же газете он напечатал письмо в редакцию, в котором писал: «Не считая себя достаточно компетентным, чтобы судить о том, что дом, претерпевший изменения, вместе с тем потерял бы и свое первоначальное значение, как исторический памятник, я могу лишь сказать, что все основные контуры дома, его планировка, расположение и количество окон и дверей вполне тождественны со всеми старыми фотографиями и картинами».

Ведущий переговоры о покупке дома купец Мещеряков, крупный рыботорговец на Минеральных Водах решил все же «повременить». А в декабре 1910 года П.С. Георгиевский скоропостижно скончался. Усадьба перешла к его брату – В.С. Георгиевскому. Новый владелец желал как можно скорее разделаться с наследством и торопился продать Лермонтовскую усадьбу.

«Невольно вспоминаешь пошлый и длительный торг с хозяином дома в городской управе насчет дороговизны», – писал свидетель этого торга, редактор пятигорской газеты «Кавказский край» А.Б. Арутинов в письме к автору этих строк.

Общественность города всполошилась. Кавказское горное общество и общество пособия бедным, объединившие почти всю интеллигенцию Пятигорска, поставили целью спасти «Домик» от частного владения. Сколько заседаний было посвящено этому вопросу! Сколько сделано предложений! Но беда заключалась в том, что, кроме горячего желания сберечь Лермонтовскую усадьбу, ни то, ни другое общество ничем не располагало. Не было денег, чтобы купить усадьбу.

Между тем в московской газете «Русское слово» 15 января 1911 года появляется телеграмма из Пятигорска такого содержания: «Общество пособия бедным покупает через банк дом, где жил М.Ю. Лермонтов, с целью устроить в нем музей и библиотеку имени поэта».

Поводом дня телеграммы был распространившийся в городе слух, что в Обществе обсуждался вопрос о покупке «Домика» и что даже было предложение заложить в банке один из принадлежавших обществу домов, но трезвые умы легко доказали нереальность этого предложения.

Общество вынесло решение командировать председателя общества в Петербург и в Москву, где сосредоточены Культурные учреждения. Уж они-то не дадут свершиться «позорному делу». Ходатаю по делам «Домика» поручалось поднимать вопрос о его спасении, где только можно встретить поддержку этой идеи: в печати, в Академии наук, среди членов Государственной думы, в любом учреждении.

Была разработана специальная записка. Напечатанная в количестве 200 экземпляров записка имела такое широкое распространение, что потребовался повторный тираж[24].

«В г. Пятигорске на Лермонтовской улице в частном владении имеется домик, в котором жил и умер М.Ю. Лермонтов. Владелец дома умер в декабре 1910 года и наследник его предполагает или продать дом или выстроить на его месте большой доходный дом.

Снаружи в доме произведены были некоторые изменения (обложен кирпичом) внутри изменений не произведено (беленые ранее стены теперь оклеены обоями). Имеющееся в Пятигорское благотворительное Общество («О-во Пособия бедным»), желая спасти этот дом, как национальное достояние, в руках Общественной организации, вошло в переговоры с владельцем о продаже дома не частному лицу, а Общественной организации для устройства в нем музея имени Лермонтова и Лермонтовской народной библиотеки и проч.

Владелец заявил, что хотя частные лица предлагают ему за дом 18.000 руб., но в Общественные руки для сохранения памяти поэта он готов продать дом за 15.000 рублей. (Усадьба 490 квадратных сажен, на ней 2 домика по 5 комнат).

О-во Пособие бедным, хотя существует 12 лет, имеет недвижимое имущество (2 дома стоимостью до 25.000 рублей), но содержат много учреждений (народную чайную-столовую, библиотеку, музей, ночлежный дом, школу начальную и студенческий санаторий) и средств на покупку дома не имеет.

Сохранить этот дом в руках Общественных самому О-ву не под силу – нужна широкая помощь для того, чтобы сохранить дом, как народную собственность».

В столицах не было недостатка в сочувствиях. Идею покупки Лермонтовской усадьбы общественной организацией поддерживали и члены государственной думы, и гласные московской и петербургской городских дум, и сенатор Кони, и члены Академии наук. В итоге же выяснилось, что дальше сочувствий дело не пойдет. Академия наук, например, «дарить дом городу Пятигорску» не пожелала.

«Совет Московского общества деятелей литературы и периодической печати, на заседании, которого был сделан доклад о приобретении в общественную собственность того дома, в котором жил Лермонтов, принял эту идею близко к сердцу, как свое собственное дело». Совет общества обещал солидную материальную поддержку в деле покупки «Домика Лермонтова», но и тут все окончилось благими намерениями.

Петербургские газеты, на которые возлагались немалые надежды, не разделяли энтузиазма кавказцев: слух о том, что «Домик» уже не тот, распространился широко. Только две Петербургские газеты поддержали Пятигорских энтузиастов. Напечатаны были статьи только в «Новом времени» и в «Речи». «Речь» поместила даже фотографию «Домика» и горячо призывала к пожертвованиям на покупку Лермонтовской усадьбы. Но получить разрешение на всероссийский сбор пожертвований было очень трудно, да и потребовался бы не один год, пока набралась бы необходимая сумма.

«Домиком» занялось, наконец, городское самоуправление Пятигорска. Вопрос о приобретении Лермонтовской усадьбы обсуждался сначала городской управой.

С полным единодушием городская управа нашла «безусловно необходимым, чтобы домик, где жил и творил певец Кавказских гор, национальный поэт, был достоянием города и служил памятником для всех грядущих поколений о русском гении, связавшем свое бессмертное имя с Пятигорском».

Городская управа «нашла», а решать должна городская дума. В состав городской думы тех лет гласных с высшим и средним образованием входило 37%.

«Купеческий» состав городской думы (63%), вызывал серьезное опасение за результат голосования вопроса покупке «Домика», т.к. для решения вопроса о приобретении недвижимости требовалось «полное единогласие» думы.

– Зачем городу этот маленький домишко? раздались голоса. – Музей, говорят, сделают. А какой от музея может быть доход? Пойдут одни расходы.

Зачем городу платить 15 тысяч за хламовую недвижимость, когда за три тысячи можно купить куда добротнее дом. И какие это заслуги у господина Лермонтова? Что стихи писал? Так их кто теперь не пишет?

И такие разговоры велись перед самым заседанием думы[25].

Заседание городской думы открылось 21 апреля I911 года с большим запозданием. Было очевидно, что особенно ярые противники покупки «домика» решили «провалить» этот вопрос, не явившись на заседание.

Однако, через полтора часа тревожного молчания в зале, кворум удалось создать, прибегая порой к «крайним» мерам.

В повестке дня стоял один вопрос: «О покупке городом «Лермонтовской усадьбы». Суть доклада заключается в том, что в уплату усадьбы – 15 тысяч рублей – специальная комиссия предложила сделать заем в городском банке в сумме 10 тысяч рублей, а 5 тысяч внести из «Лермонтовского капитала»[26]. Но оказалось, что распоряжаться «Лермонтовским капиталом» без разрешения царя городское управление не имеет права.

Теперь требовалось постановление городской думы о займе уже не 10, а всех 15 тысяч, что создавало новые затруднения.

Председатель ставит на голосование вопрос «О покупке Лермонтовской усадьбы» и о займе в 15 тысяч рублей.

Секретарь подсчитывает голоса и объявляет: «Единогласно!»

Результат настолько неожиданный, что какие-то секунды стоит полная тишина. Затем раздаются бурные аплодисменты – редкое явление в этом зале.

Что же произошло? Почему никто не выступил против? Почему противники покупки голосовали «за»? Автор этих строк спросила одного из купцов, почему он голосовал за покупку усадьбы, когда только что утверждал, что эта «затея ни к чему».

– Думать можно что хочешь, а есть еще политика, – ответил тот.

Значит, после 1905 года даже ярые монархисты понимали значение общественного мнения и подчинялись ему.

В протоколе этого заседания так и записано: «За приобретение Лермонтовской усадьбы голосовали все 30 депутатов, присутствовавших на заседании».

Итак, 21 апреля I911 года Пятигорская городская дума вынесла решение: «Приобрести Лермонтовскую усадьбу за 15 тысяч рублей, сделав заем в городском банке».

Казалось бы, вопрос с «Домиком» наконец-то разрешился. Но это только казалось. На самом деле угроза перейти в частные руки по-прежнему висела над Лермонтовской усадьбой.

Журналы заседаний городских дум утверждались начальником Терской области. Был послан на утверждение во Владикавказ и журнал от 21 апреля.

Но начальству о поступившей почте докладывает секретарь. О журналах городских дум докладывал секретарь областного по городским делам Присутствия. Было такое учреждение, которое так и называлось «Присутствие». О журнале Пятигорской городской думы с постановлением о приобретении Лермонтовской усадьбы докладывал начальник области секретарь, который носил фамилию Кадигроб, что давало повод для горьких шуток, так как Кадигроб обычно выискивал разные поводы, чтобы затянуть или совсем не утвердить представленный журнал. На этот раз Кадигроб доложил содержание журнала начальнику области только через полгода, да еще со справкой, что за городом числится задолженность, превышающая годовой доход города. Журнал не был утвержден.

Городская дума в заседании 15 октября подтвердила свое постановление от 21 апреля.

Но Кадигроб и на этот раз изыскал повод для того, чтобы не пропустить журнал: на заседании думы не было двух третей гласных. Не ожидая утверждения журнала начальником области, городская управа решила обратиться непосредственно к наместнику Кавказа. Изложив историю дела и приложив копии двух протоколов заседания городской думы, управа просила наместника разрешить заем в городском банке в размере 15 тыс. рублей на покупку «в городе Пятигорске того дома, в котором провел последние месяцы жизни поэт М.Ю. Лермонтов».

Но как можно было рассчитывать на иное отношение наместника – графа Воронцова-Дашкова – к памяти поэта-бунтаря? Назначенный на этот высокий пост в феврале 1905 года, граф тогда же принял ряд суровых мер для подавления революционного движения на Кавказе. И это был тот самый граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков, который организовал в 1881 году «священную дружину» для тайной охраны царя и для борьбы с крамолой.

А, может быть, в памяти графа еще не угасла давняя обида на Лермонтова за то, что он посвятил его матери – графине Александре Кирилловне Воронцовой-Дашковой – «предерзкие» стихи: «Как мальчик кудрявый, резва...» или вспомнились ему семейные рассказы о том, как на балу в доме его отца в 1841 году великий князь Михаил Павлович выразил неудовольствие «присутствием и беззаботным весельем опального поручика Лермонтова».

Кто знает, сколько времени пролежало бы ходатайство Пятигорской думы в канцелярии наместника, если бы дело не приняло совсем другой оборот.

Чья-то дружеская рука протянулась в Отделении русского языка и словесности к столу председательствующего А. Шахматова и положила на его стол записку о спасении «Домика» и два протокола заседания Пятигорской городской думы.

Отделение, еще не так давно отказавшееся от покупки «Домика» сейчас, когда не требовалось расходов, охотно поддержало идею о его сохранении.

Передавая документы в разряд изящной словесности, отделение со своей стороны «считает необходимым возбудить перед президентом Академии вопрос о сохранении «Домика».

Президент вынужден был вторично вмешаться в судьбу Лермонтовской усадьбы.