Сентября 1911 года Президентом Академии наук отправлено письмо наместнику Кавказа, графу Воронцову-Дашкову[27]

24 сентября 1911 года Президентом Академии наук отправлено письмо наместнику Кавказа, графу Воронцову-Дашкову[27].

«На рассмотрение Разряда изящной словесности, состоящего при Отделении русского языка и словесности Императорской Академии Наук получена записка, касающаяся домика, где жил и умер М.Ю. Лермонтов в Пятигорске. Этот домик нынешний его владелец предполагает или продать или выстроить на его месте большой доходный дом. Разряд изящной словесности, признавая домик Лермонтова в Пятигорске дорогим для отечественного просвещения памятником и считая необходимым сохранить его как национальное достояние, обратился ко мне с соответствующим ходатайством. Сочувствуя этому ходатайству и скорбя по поводу возможности утраты памятника, столь тесно связанного с образом нашего великого поэта, я прошу Вас обратить свое просвещенное внимание на прилагаемую записку и, если Вы найдете это возможным, осуществить высказанное в ней пожелание.

Искренне Вас уважающий Константин».

С пожеланием великого князя наместник не мог не считаться, однако, с ответом не торопился. Только через три месяца, 10-го января 1912 года, Воронцов-Дашков отправляет в Петербург ответ:

«Ваше императорское Высочество! В ответ на письмо от 24 сентября 1911 года за № 74 по возбужденному Отделением русского языка и словесности Императорской Академии Наук вопросу о сохранении для потомства в г. Пятигорске дома, где жил и умер М.Ю. Лермонтов, предположенного ныне его владельцем Георгиевским к продаже, имею честь сообщить Вашему императорскому Высочеству, что Пятигорская Городская Дума, желая увековечить память поэта, в заседаниях своих, состоявшихся 21 апреля и 15 сентября 1911 года, постановила приобрести означенный дом в собственность города за 15 т. рублей и возбудила ходатайство о разрешении займа на эту сумму из средств Пятигорского городского банка, каковой заем мною 6 сего января, на основания п. 4 ст. 79 Гор Пол., согласно с заключением Терского по городским делам Присутствия, разрешен.

Вашего императорского Высочества всепокорнейший слуга

Гр. Воронцов-Дашков».

Итак, заем разрешен. Можно оформлять покупку Лермонтовской усадьбы. Но оказалось, что и теперь еще не все: на гербовый сбор и пошлины при оформлении покупки нотариальным порядком требуется 723 рубля 30 копеек. Такой расход не предусмотрен сметой на 1912 год...

В заседании городской думы эта, отнюдь не веселая справка финансовой комиссии вызвала дружный взрыв смеха. Вспомнив недобрым словом Кадигроба, гласные решили собрать деньги между собой, только бы не затевать новой переписки. Делать этого не пришлось: владелец недавно открытого в Пятигорске электробиографа[28] «Сплендид» внес в кассу городской управы необходимую сумму.

XIII

12 марта 1912 года была совершена купчая на приобретение городом Лермонтовской усадьбы у В.С. Георгиевского за 15 тысяч рублей.

Пока тянулось дело с покупкой усадьбы, на страницах местных газет вокруг «Домика» разгорелась яростная полемика. Теперь многим захотелось так или иначе связать свое имя с именем поэта.

В Пятигорске объявился некто Поляков, который, по его словам, в 60-х годах прошлого столетия, то есть через 20 лет после смерти Лермонтова, приехал в Пятигорск в чине прапорщика Тенгинского полка и жил на квартире у Чиляева, в большом доме. Поляков уверял, что занимал те самые комнаты, в которых жил поэт. Поляков «хорошо помнил», что в одной комнате стены были исписаны стихами, а под одним стихотворением была даже подпись «Лер.» Стихи на выбеленных стенах были написаны карандашом. Чтобы «сохранить их для потомства», Поляков заклеил стены бумагой. Но он все-таки спросил хозяина, кто писал эти стихи? Чиляев, так подробно рассказывавший Мартьянову о жизни Лермонтова в «среднем» доме, будто бы ответил: «Наверное, сказать не могу... знаю только, что в этой комнате останавливался Михаил Юрьевич Лермонтов. Быть может, эти стихи и были написаны им самим».

Что же касается того флигеля, который считается лермонтовским, то, по уверению Полякова, его совсем не было. Не было, и все! Было пустое место.

Встретив капитана Осипова, страстного поклонника Лермонтова, Поляков так ему все и рассказал. Капитан Осипов, потрясенный «открытием», напечатал в газете «Кавказский край» статью «Новое о «Домике Лермонтова», хотя известен был такой документ, как запись Чиляева в его тетради, известны были и труд Висковатова, и повествование Мартьянова со ссылкой на Чиляева.

На страницах другой пятигорской газеты «Пятигорское эхо» появился ряд статей в защиту «Домика». Спор разгорался, отклики его достигли столицы.

Историк литературы профессор Д.И. Абрамович, редактировавший Собрание сочинений Лермонтова в издании «Академической библиотеки русских писателей», приехал в Пятигорск для выяснения ряда вопросов, связанных с изданием. Он старался также выяснить, в каком доме жил Лермонтов. Судя по его примечанию к иллюстрациям в V томе издания, вопрос этот для него остался неясен: «Пятигорские старожилы спорят и поныне... Ныне преобладает мнение, что Лермонтов жил в надворном флигеле, примыкающем к садику».

Итак, «Домик Лермонтова», побывав в руках нескольких владельцев, претерпев ряд изменений, становится, наконец, достоянием города.

 Как же отметило городское управление этот факт? Бухгалтерия оформила принятие недвижимого имущества на баланс Пятигорска, а на дверях домика кто-то из служащих городской управы повесил замок. И никаких торжеств!

Небольшие хроникерские заметки в газетах и... все. Лермонтовская усадьба оказалась каким-то бесхозяйственным владением. Никто не позаботился даже, об охране «Домика».

Прошло два месяца. Домик пустует. Тогда Кавказское горное общество обращается в городскую управу с просьбой предоставить ему эту усадьбу для устройства музея, библиотеки и хранения вещей, связанных с именем поэта.

Учитывая, что задача, поставленная Кавказским горным обществом, «отвечает тем целям, которые поставило городское самоуправление, приобретая в собственность домик Лермонтова», городская управа постановила:

«Временно, впредь до решения этого вопроса в думе, предоставить в распоряжение Кавказского горного общества усадьбу с домиком Лермонтова для помещения в переднем фасадном домике музея и библиотеки общества, а во флигеле, где жил поэт, сосредоточить все вещи, связанные с именем М.Ю. Лермонтова и героев его романа и поэм, с условием, что общество будет за свой счет содержать сторожа при домике и заботиться о целости и сохранности исторической усадьбы».

Кавказское горное общество на все условия согласилось и, не дожидаясь утверждения думой постановления городской управы, поспешило перенести в главный наружный дом из Елизаветинской галереи (ныне Академической) «свой небольшой, но симпатичный музей», поместив там же свое бюро и правление. В «Домике Лермонтова» стали собирать «все то, чем хотя с какой-нибудь стороны характеризуется пребывание на Кавказе его гениального обитателя».

15 июля 1912 года Кавказское горное общество торжественно отпраздновало, уже в Лермонтовской усадьбе, десятилетие своего существования. Как полагалось тогда, был отслужен молебен, после которого присутствующие направились в «Домик». Без разговоров, в какой-то торжественной тишине прошли по комнатам. Однако гирляндами из зелени и цветов украсили не «Домик», а палатку во дворе, в которой проводилось торжественное юбилейное собрание.

Когда же за обедом кто-то предложил сделать сбор в фонд будущего «Лермонтовского музея», то собрано было всего 63 рубля – меньше, чем на приветственные телеграммы разным высокопоставленным особам.

С 63 рублями Кавказское горное общество приступило к организации Лермонтовского музея. Задача была трудная, в «Домике» не сохранилось ни одной вещи из тех, что были при Лермонтове, хотя Чиляев уверял Мартьянова, что «все осталось так, как было при Лермонтове», и Георгиевский, внесший много изменений в облик домика, также утверждал, что «все сохранилось так, как было при нем».

Все вещи, принадлежавшие Лермонтову, в том числе железная складная кровать, были в свое время собраны и отправлены в Тарханы, к бабушке Лермонтова. Все же хозяйские вещи заменялись постепенно другими, в зависимости от того, как был использован флигель. Вспомним, что в 1852 году там была какая-то контора. А по рассказам тетушек сына Чиляева, нотариуса Николая Васильевича, в домике одно время была нотариальная контора молодого нотариуса.

Вейштордт переделал флигель для своей квартиры. Вероятно, он обставил ее по своему вкусу более современной обстановкой.

Но сохранились стены, которые были свидетелями последних дней жизни поэта. В этих стенах и было положено основание Лермонтовскому музею. Венки и ленты на них были первыми экспонатами. Среди венков было два серебряных: один от офицеров Тенгинского полка, второй – от общественного клуба города Пятигорска.

В том же 1912 году в музей поступило два ценнейших экспоната: письменный стол и кресло, принадлежавшие Лермонтову. Эти вещи передала музею племянница Михаила Юрьевича, дочь его троюродного брата А.П. Шан-Гирея, Евгения Акимовна. Вот что рассказала она об этих вещах.

Когда Лермонтов поступил в юнкерское училище в Петербурге, воспитывавшая его бабушка приехала в Петербург, сняла там квартиру и переправила из Тархан часть обстановки. Среди этой обстановки был ореховый письменный стол и мягкое кресло.

Значит, за этим столом было написано стихотворение на смерть Пушкина, так резко изменившее судьбу поэта. За этим же столом шла работа над «Демоном»! Написаны все произведения петербургского периода, в том числе «Маскарад» и, позднее, «Мцыри» и «Герой нашего времени».

В дальнейшем судьба этих вещей сложилась, по рассказам Евгении Акимовны, так: уезжая в 1841 году из Петербурга, Лермонтов, как вспоминал Аким Павлович, сделал подробный пересмотр всех бумаг. Закончив разборку бумаг, Михаил Юрьевич сказал Акиму Павловичу:

Этот письменный стол ты, Яким (так называл Лермонтов Акима Павловича), возьми себе. Я вряд ли вернусь с Кавказа...

Впоследствии Аким Павлович, уже по выходе в отставку, купил у А.А. Столыпина, брата бабушки Лермонтова, имение Столыпиновку (недалеко от Георгиевска), куда и перевез некоторые вещи, в том числе лермонтовские стол и кресло.

Аким Павлович женился на Эмилии Александровне, падчерице Верзилина. Вещи из Столыпиновки были перевезены в Пятигорск.

Евгения Акимовна вспоминала, что стол и кресло были вывезены из имения не сразу. Но как-то Акиму Павловичу взгрустнулось, и ему захотелось, чтобы дорогие для него вещи брата и друга были около него. Он перевез их в Пятигорск и, когда барский дом в Столыпиновке сгорел, то Аким Павлович, не горюя о потере дома, радовался, что реликвии удалось вовремя увезти.

Евгения Акимовна, в замужестве Казьмина, уезжая с мужем в Персию, оставила лермонтовские вещи на хранение своим друзьям. Как хранились эти вещи, можно судить по рассказу тел лиц, которым было поручено перевезти их в музей.

Стол и кресло хранились в кладовой со всяким хламом, причем сукно с крышки стола было сорвано, как сказала «хранительница» реликвий, чтобы не разводилась моль. На столе оказались прожоги от самоварных углей. Прислуга сообщила, что она всегда ставила самовар на этом столе... В таком виде и поступили самые ценные экспонаты в Лермонтовский музей.

Кавказское горное общество горячо взялось за организацию музея, но оно было временным хозяином, о чем городская управа и напомнила ему в апреле 1913 года.

25 апреля этого года Пятигорская дума вынесла постановление:

«Открыть с 1 января 1914 года в доме Лермонтова городскую библиотеку (в большом доме) и музей Лермонтова. Ассигновать единовременно на приобретение книг 6000 руб. и ежегодно по 4500 руб. на содержание этих учреждений и избрать особую комиссию в составе 6 лиц для организации и ближайшего заведования домиком Лермонтова с библиотекой и музеем имени поэта».

Но город не успел ничего сделать: разразилась война, бюджет города резко сократился. Музей так и остался в том первоначальном состоянии, в какое успело привести его Кавказское горное общество. Библиотека же совсем не была создана.

Столетие со дня рождения Лермонтова в 1914 году предполагалось отметить широко, но война помешала этому. Однако в журналах и газетах появилось огромное количество статей, заметок, стихов. Было издано много книг и брошюр.

Какие только темы не затрагивались в этой юбилейной литературе! А о «Домике» вспомнили немногие. Кроме местных газет, кажется, только одна нижегородская газета уделила «Домику» несколько строк. Да в 3-4 журналах появились фотографии «Домика» с очень кратким текстом.

А «Домик» Лермонтова находился в это время в самом плачевном состоянии. Московский журналист Яков Львов с большой грустью писал об этом в статье «Великие тени», напечатанной в местной газете «Пятигорское эхо»: «Музей и «Домик Лермонтова» в Пятигорске в виде достаточно неинтересном. Никто о них не знает, где они.

Есть лермонтовский алебастровый завод, был лермонтовский кафе-шантан[29], но нет музея...»

Собственно, хозяйничал в это время в «Домике» банковский курьер, нанятый за 5 рублей в месяц охранять всю Лермонтовскую усадьбу, благо, банк был близко.

Курьер и давал экскурсантам в «Домике» объяснения. Рассказы его были самые фантастические, вроде того, что «Домик» строила для Лермонтова его бабушка. Или, что находившиеся в музее Кавказского горного общества (в доме, выходившем на улицу) коллекции бабочек собраны Лермонтовым на Машуке, что оленьи рога – якобы рога тура, которого Лермонтов убил на охоте в горах...

С отголосками этих «объяснений» приходилось сталкиваться еще 25-30 лет назад. Посетители спрашивали и очень настойчиво: где бабочки, которых наловил Лермонтов, когда ходил к источнику пить воду? Где рога? Где орел?

Разубедить этих посетителей было трудно. В течение многих лет они верили и были убеждены, что «драгоценные экспонаты» просто не сумели сберечь.

Сравнительно недавно автору пришлось слышать от одного умного, культурного человека такие слова, сказанные не то с упреком, не то с горечью:

«А куда делся портрет Шамиля? Прекрасно исполненный, большой такой портрет. Я хорошо его помню».

Да, портрет Шамиля тоже был в музее Горного общества, из которого потом вырос ныне существующий Краеведческий музей.

Объяснения сторожа никого не тревожили, никто его не проверял, а он смотрел на посетителей лермонтовского жилища только как на источник дохода. Ему некогда было следить за экспонатами.

Тогда-то и были украдены со стен «Домика» серебряные венки.

В кресле Лермонтова посетители отдыхали. На стенах расписывались.

Побывавший в «Домике» 15 июля 1914 года известный лермонтовед профессор Л.П. Семенов был свидетелем, как сторож давал объяснения «всем, кто приходил к жилищу поэта».

Профессор очень подробно описал свое посещение «Домика».

«С кладбища иду в Лермонтовский домик. Он находится на Лермонтовской улице, во дворе. Над входом, ведущим во двор, прикреплена мраморная доска с краткой надписью:

Дом, где жил и скончался (?) поэт

М.Ю. Лермонтов.

Приобретен городом в 1912 г.

Вхожу в первую комнату. В ней два окна, выходящие во двор. На стенах венки, фотографические снимки. В одном углу икона и небольшой круглый столик; возле столика на полу – два плоских куска от дерева, росшего при жизни поэта под окном его комнаты и теперь спиленного. Эта комната непосредственно сообщается с другой, та поменьше – ее окно также выходит на двор, у окна ломберный стол, возле него на подоконнике прикреплен клочок бумаги с надписью: «Стол из квартиры княжны Мери» («Герой нашего времени»). Рядом, напротив двери, диван, обтянутый дешевой материей, уже пришедшей в ветхость, на спинке дивана тоже клочок бумаги, гласящий: «Диван из квартиры княжны Мери». В углу, направо от дивана, большое разбитое зеркало. На нем бумажка с пояснением: «Зеркало из квартиры княжны Мери». На стенах венки.

Разумеется, найдутся посетители, которые не усомнятся в том, что этот стол, диван и зеркало принадлежали действительно княжне Мери, верят же в это лица, заведующие Домом Лермонтова»,

Профессор Семенов выражал опасение, «что этому домику грозит опасность сделаться складом ненужных предметов, – предметов, замечательных только тем, что ими владели действительные или предполагаемые прототипы героев поэта и его современники». Профессор добавлял, что такая опасность существует, и привел в пример статью в местной газете «Кавказский край», в которой сообщалось, что в Лермонтовский домик будет передан мундир генерала Верзилина.

«Две другие комнаты этого домика выходят окнами в сад. В большей – кабинете поэта – два окна[30], в меньшей – одно. На стенах – портреты Лермонтова, венки. В кабинете, между окнами, – письменный стол Лермонтова. Налево, в углу, – его кресло. Крышка стола голая, и только в одном месте сохранился едва заметный клочок зеленого сукна».

Профессор заходил в «Домик» дважды, и оба раза посетителей было немного. Объяснения давал сторож.

XIV

Кто же посещал «Домик Лермонтова» в те первые годы существования музея?

Журналист М.О. Пантюхов вспоминает, как он в 1926 году зашел в «Домик» и, заинтересовавшись дореволюционными книгами для записи впечатлений, получил и просмотрел «целую охапку книг, толстых, выцветших, в потрепанных переплетах...»[31]

«Мне сейчас, конечно, очень трудно вспомнить все то, что я перечитал в этих книгах, написанных в разное время, разными людьми, разными почерками, – пишет М.О. Пантюхов. – Но общее впечатление у меня осталось такое: большинство дореволюционных записей говорит о том, как, в сущности, мало знали, ценили и уважали великого поэта. Большинство записей сделано школьниками, гимназистами, реалистами, кадетами, и в них хрестоматийный Лермонтов. Вот одна из записей, запомнившаяся мне: «По небу полуночи ангел летел и тихую песню он пел»... Подпись – гимназист 6-го класса, и следует фамилия.

Ни одного слова о Лермонтове, о своих чувствах, о своем впечатлении. Этакое убожество мысли!

В других записях школьники писали несколько лучше, подробнее, цитировали стихи Лермонтова, но и в этих записях Лермонтов не выходил за рамки хрестоматий, рекомендованных министерством народного просвещения для школ.

Вспоминается запись двух офицеров Нижегородского полка, которые, выражая, сожаление о смерти Лермонтова, одобрительно похлопывали его по плечу за то, что он поступил по долгу чести, как настоящий нижегородец, и что они, поэтому, гордятся им.

Но вот крепко врезавшаяся в память запись в книге не то 1912, не то 1913 года.

Красивым, четким, канцелярским почерком записано: «Сего числа «Домик М.Ю. Лермонтова» посетил его высокопревосходительство министр земледелия с супругой. Его высокопревосходительство остался очень доволен осмотром. Адъютант штаб-ротмистр...» и дальше собственноручная запись супруги царского министра; «Ах, молодежь, до чего доводит ваша горячность и легкомысленность. Об этом говорит трагическая судьба поэта-офицера Лермонтова...»

Характеристика посетителей «Домика» в годы 1912-1915, данная г. Пантюховым, в общем, верна. Ведь его посетителями были, главным образом, лица, приезжавшие на Кавказские Минеральные Воды кто для лечения, а кто просто, чтобы поразвлечься. Они заходили в «Домик» чаще не потому, что их влекла туда любовь к поэту, а чтобы отдать дань времени.

Трудовая интеллигенция, хорошо знавшая и горячо любившая поэта, не очень часто попадала тогда на курорты, потому в «Домике» ее бывало немного. Такие посетители, как профессор Семенов, журналист Яков Львов, артист студии Станиславского Литвинов были исключением, и не они определяли массовый облик посетителей «Домика».

Простым же трудовым русским людям курорты были совсем недоступны. Они и не знали «Домика».

В этот период бесхозяйственного состояния Лермонтовской усадьбы Кавказское горное общество не переставало заботиться о том, как бы вывести ее из тяжелого положения. По его инициативе в конце 1915 года был создан организационный комитет. На комитет возлагались надежды, что он сумеет найти выход из создавшегося тяжелого положения. Для заведования «Домиком» был избран специальный попечитель.

Сначала комитет состоял только из членов Кавказского горного общества, но в следующем, 1916 году, он пополнился представителями от города и от управления Кавминвод.

Кавказское горное общество денег не имело, содержать Лермонтовскую усадьбу оно не могло. Член общества проф. В. Дубянский утверждал, что общество приняло на себя только «нравственную обязанность всемерно поддерживать в сохранности усадьбу, но оно никогда и не предполагало брать на себя заботу материального характера».

Большие надежды возлагал Лермонтовский комитет на добровольные пожертвования посетителей «Домика». Для этих пожертвований была вывешена кружка. В обращении к посетителям говорилось: «На поддержание, содержание, предполагаемое реставрирование домика и на пополнение организуемых при нем Лермонтовского Кавказского музея и Лермонтовской библиотеки можно опускать собственноручно в кружку добровольные пожертвования».

Увы! Пожертвований не хватало даже на самые мелкие хозяйственные расходы. О реставрации «Домика» тогда нечего было и думать.

С воззванием о поддержке Кавказское горное общество и Лермонтовский комитет обратились также «к учреждениям, организациям и лицам, имеющим возможность содействовать пополнению музея».

Воззвание было разослано в газеты всех губернских городов России. В местные же учреждения – городскую думу и Управление Вод были направлены пространные ходатайства.

У города испрашивалось ежегодное ассигнование в сумме 300 рублей «хотя бы на библиотеку при «Домике». При обсуждении этого вопроса гласный Савельев заявил: «У города всякая копейка должна быть на счету... Я просил бы этот вопрос отложить совершенно».

И его отложили «совершенно». «Домику» было выдано только единовременное пособие в сумме 150 рублей, да Управление Кавказских Минеральных Вод внесло 300 рублей. Таким было материальное положение музея в 1916 году.

И все-таки, как свидетельствовал попечитель музея, «весной этого года домик открыл свои двери совершенно неузнаваемым».

Зеркало и диван не выдавались более за принадлежавшие княжне Мери. Музей пополнялся новыми экспонатами: «Общественность живо откликнулась на воззвание: от частных лиц поступило более ста экспонатов, среди них такие ценные, как прижизненные издания произведений Лермонтова. Для объяснений была приглашена сотрудница».

Эта сотрудница была единственным платным работником в «Домике», не считая сторожа. Да и она проработала только до осени. Попечитель музея, как позднее и заведующие, никакой платы не получал.

«Нельзя не отметить роль отдельных общественных деятелей, отдававших «Домику» много внимания и забот. Это, прежде всего, педагог Д.М. Павлов, положивший много труда на создание в «Домике» музея. Это известный фотограф Г.И. Раев, который был первым хранителем Лермонтовской усадьбы. Григорий Иванович не только одарял «Домик» своими художественными фотоснимками лермонтовских мест и видов Кавказа, он еще заботливо отыскивал вещи, имевшие какое-то отношение к Лермонтову или его эпохе. Им были разысканы в Кисловодске диван и трюмо из дома Реброва, где некоторое время жил Лермонтов. Это те самые экспонаты, которые кто-то снабдил ярлыками «вещи княжны Мери». Я.Д. Верховец много лет прожил в Лермонтовской усадьбе (в большом доме) и собрал большой материал для истории «Домика». Якову Дмитриевичу многим обязан и автор настоящей работы.

15 июля 1916 года исполнялось 75 лет со дня гибели Лермонтова. Местные газеты уделили большое внимание этому юбилею. В предъюбилейные дни печатались статьи, посвященные Лермонтову. В одной из статей автор Андреев выразил пожелание видеть «Домик» как человеческое жилье, а не склад вещей». Статья вызвала оживленную полемику.

В день юбилея пятигорские газеты посвятили памяти поэта целые страницы. Предполагал широко отметить эту дату Лермонтовский комитет, но, как сообщалось в местной газете, «лермонтовские торжества откладываются по независящим от Лермонтовского комитета обстоятельствам». Комитету пришлось ограничиться устройством скромного литературного вечера в «Домике». Устроители назвали этот вечер «Лермонтовскими поминками».

Осенью 1916 года «Домик» вновь оказался в печальном положении. Об этом заявлял попечитель музея в докладной записке, направленной Кавказскому горному обществу с просьбой рассмотреть вопрос о «Домике» в экстренном порядке. Не предлагая мер для изменения того положения, которое создалось в «Домике» за время его отсутствия в летние месяцы, попечитель обрисовал состояние «несчастного, забытого» лермонтовского памятника.

«Мое глубокое убеждение, что для Горного общества заботы о Лермонтовской усадьбе совершенно непосильны, – писал попечитель. – Оно не имеет средств, чтобы поддерживать ее от разрушения, оно не имеет сил, чтобы из домика сделать поучительную реликвию, оно, наконец, или не может, или не желает устроить так, чтобы осмотр усадьбы публикой был удобен для последней и приличен. Усадьба – эта российская реликвия – теперь вотчина эксплуатирующего ее в своих выгодах сторожа... В эксплуатации публики участвует вся семья сторожа, включительно до его малолетней дочери. Домика никто не пополняет. Порядка в нем никто не поддерживает. Объяснений посетителям или совсем не дают, или дают заведомо ложные. (Нанятая для объяснений сотрудница ушла). Словом, тут царит такое вопиющее безобразие, которое осуждается и молвой, и прессой, мимо коего ни один из сознательных почитателей поэта не может проходить без благоразумного негодования».

Еще резче обрисовал положение «Домика» тот же попечитель через два месяца, 6 ноября 1916 г., в статье «О Лермонтовской усадьбе», напечатанной в газете «Пятигорское эхо».

«Крыша домика протекает, в коридоре во время дождя просто потоп, в углу сада огромная мусорная куча, которая разлагается, сад и двор «обильно» поливаются помоями, сад лишен ухода, деревья гибнут. Так, засохла современная Лермонтову акация, портится красавец грецкий орех – истинная гордость Северного Кавказа».

Впервые в 1916 году был проведен учет посетителей: за год в «Домике» побывали 620 человек.

В 1917 году наконец-то прекратил свою «деятельность» словоохотливый сторож. Объяснения посетителям давали члены Кавказского горного общества и Лермонтовского комитета, дежурившие в музее по очереди.

День гибели Лермонтова – 15 июля – был скромно отмечен в стенах «Домика». Впервые в этом году чествование памяти поэта обошлось без традиционной панихиды. Уже чувствовалось во всем веяние приближающейся революционной грозы.

В книге отзывов посетителей «Домика» стали появляться записи рабочих. 10 августа рабочий-металлист из Воронежа П.М. Смирнов, побывав в музее, записал: «Память о Лермонтове останется навсегда».

Из госпиталей (а их было много в Пятигорске во время войны) приходили офицеры, иногда и солдаты.

Среди записей этого периода обращает па себя особое внимание безыскусственная запись чеченца Джамбулатова: «Здравствуй, великий поэт! Не умер ты в сердцах горцев. Лучшую память тебе, кунаку, мы уделим. Ты один из русских так отнесся к нам».

Гражданская война ничем не затронула «Домик»... Он остался цел и невредим, хотя и не был окружен особым вниманием и заботой.

Кончилась гражданская война.

В 1920 году Советским правительством был издан декрет о национализации музеев.

С установлением в Пятигорске в 1920 году Советской власти начинается и новая история «Домика». Лермонтовскую усадьбу взял под свое покровительство Народный университет. Созданный в Пятигорске на общественных началах, университет этот, правда, не располагал никакими средствами. Он не мог сделать необходимый наружный ремонт, не имел возможности привести «Домик» в порядок и внутри. Но он охранял усадьбу, а это уже было немало для того трудного времени. В том, что первой организацией, позаботившейся о «Домике» в те годы, был именно Народный университет – знамение той неповторимой эпохи.

Непосредственная забота о «Домике» была возложена на естественно-исторический кабинет Народного университета. Кабинет этот был организован из экспонатов музея Кавказского горного общества и помещался в большом доме Лермонтовской усадьбы. Заведующий кабинетом заведовал и «Домиком».

Состав посетителей «Домика» резко изменился. Характерна для этого времени запись, по-видимому, красноармейца Николая Просих. 16 июля 1920 года он был в музее и записал: «Если б не волна революции разразилась, то и мне – пролетарию – не пришлось бы посмотреть тот домик, где когда-то жил народный писатель и великий гений М.Ю. Лермонтов. Да здравствует пролетарская революция 25-го октября, да здравствует Красная Армия!..». Надо было видеть, как воспринимали эти новые посетители рассказы о жизни Лермонтова, о его произведениях. Записи в книгах впечатлений за эти годы подкупающе искренни и трогательны. В этих записях чувствуется большое тепло и любовь к поэту, возмущение убийством Лермонтова, горькое сожаление о том, что поэт так рано ушел из жизни.

М.О. Пантюхов рассказывает, что он был потрясен одной записью. Корявым, неровным почерком малограмотного человека записаны живые слова: «Жалко мне вас, товарищ Лермонтов». И подпись: «Красноармеец караульного батальона».

В 1922 году естественно-исторический кабинет был передан вместе с «Домиком» в ведение Губполитпросвета подотдела Терского губернского отдела народного образования. Тогда впервые заведующий «Домиком» стал получать заработную плату.

Состояние Лермонтовской усадьбы было в это время плачевно. Акт обследования ее Губполитпросветом гласил: «Ограда усадьбы в некоторых местах рассыпалась, ворота сгнили, двор зарос травой. Левая стена у переднего домика выдалась наружу и грозит рассыпаться. Подвальные этажи домиков в хаосе, и вообще вся усадьба производит впечатление запустения».

Прежде всего, надо было раздобыть средства. Заведующий Тергубполитпросветом обратился с воззванием: «Ко всем! «Домик Лермонтова» в Пятигорске, – несомненно, одна из драгоценных реликвий прошлого, сохранение этой исторической и культурной ценности – обязанность всех граждан Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, строящей новое общество на основах знания и культуры.

Лишь бедность, доставшаяся нам от войны, не дает возможности развернуть полностью меры, необходимые для совершенного развития «Домика Лермонтова» в первоклассную культурную ценность. «Домик Лермонтова» переживает большие затруднения в финансовом отношении. Обязанность всех граждан, всех почитателей Лермонтова, всех, дорожащих памятниками культуры, прийти на помощь государству. Само собой разумеется, что активная денежная помощь «Домику Лермонтова» явится лучшим способом закрепления нашего сочувствия к памяти поэта. Не сентиментальными фразами, а действительным участием должны мы доказать свою заботу о «Домике Лермонтова», свое преклонение перед великим поэтом России. Призываю к деятельности!»

Обращение это было разослано всем учреждениям городов Кавказских Минеральных Вод и опубликовано в газете «Терек».

На него живо откликнулись советские учреждения, хозяйственные и кооперативные организации. Сохранение Лермонтовской усадьбы перестало быть заботой только того учреждения, в ведении которого она находилась. Помогали кто чем мог: деньгами, предоставлением специалистов, рабочей силы, бесплатным отпуском материалов, электроэнергии, дров и т.п. Для приведения усадьбы в порядок было организовано несколько субботников.

Для улучшения материального положения «Домика» впервые была установлена входная плата: вначале билет стоил пять, затем семь, далее восемь и, наконец, десять рублей... Но что могли значить в бюджете музея эти более чем скромные цифры, когда рубль в те годы не имел цены и счет шел на миллионы.

«Усадьба в общем приняла такой привлекательный вид, в каком она никогда не находилась за все время своего существования... Лермонтовская усадьба стала действительно культурным уголком», – писал редактор газеты «Терек» М. Санаев.

Но приведение усадьбы в порядок было только началом большой и трудной работы по созданию музея в «Домике». У молодых культурных советских учреждений не было тогда ни опыта, ни четких планов. Все было внове. Встречались и совсем непредвиденные трудности. Терскому губполитпросвету пришлось столкнуться с таким положением: воинствующие безбожники города подняли вопрос о том, чтобы Лермонтовский музей ликвидировать, а в «Домике» организовать антирелигиозный музей. Даже в самом Губполитпросвете нашлись защитники этого нелепейшего предложения. Они доказывали, что в первые годы после революции борьба с религией должна вытеснить все другие виды культурной работы. Как раз в это время политпросвет получил большую коллекцию экспонатов, разоблачающих различные религиозные культы. Это и послужило толчком для предложения о создании антирелигиозного музея[32].

В конце концов «Домик» не был дан в обиду, и Лермонтовский музей в нем удалось создать.

15 июля, в 81-ю годовщину со дня гибели поэта, было организовано и «Первое Лермонтовское торжество», как названо в официальном отчете это чествование памяти Лермонтова. Торжество, правда, было очень скромным: состоялся только митинг у памятника Лермонтову в сквере и молчаливое посещение «Домика».

Более полугода велась работа по созданию музея. В марте 1923 года музей был открыт.

Вот как охарактеризовали проделанную работу первые посетители музея: «В устройство музея «Домик Лермонтова» вложено много любви и внимания к памятнику, столь ценному для Пятигорска. Надеемся, что прежнего запустения больше не увидим. Рабочие и крестьяне любят и ценят искусство глубже, чем это казалось для идеологов буржуазии.

Зам. зав. Тергубкоммунотделом Викторов».

16 мая в «Домике» побывал А.И. Микоян, в то время секретарь Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б). В книге впечатлений рукой А.И. Микояна записано: «Несомненно, музей имени Лермонтова является лучшей достопримечательностью Пятигорска».

Сопровождавший А.И. Микояна секретарь губкома РКП(б) товарищ А. Подгорный записал: «Любовь к делу превозмогла все материальные трудности. Какая кропотливость, сколько стремления сохранить историко-художественные ценности».

Много труда и подлинной любви к поэту вложили в дело создания музея такие энтузиасты, как В.П. Шереметов – первый директор «Домика», его преемник, бывший сотрудник губоно В.И. Егоров, а также М.И. Санаев, редактор газеты «Терек», одно время заведовавший Тергубполитпросветом.

Доброй славе «Домика» немало способствовала племянница Лермонтова, Е.А. Шан-Гирей[33].

Сотрудники музея не могли припомнить такого дня, когда Евгения Акимовна не бывала в «Домике». А если ее иногда и не было, посетители непременно спрашивали о ней: так она была популярна. Тогда за Евгенией Акимовной посылали, и она никогда не отказывалась прийти.

Надо было видеть, как слушали эту маленькую, сухонькую, с большими живыми глазами, необычайно скромную старушку. Всегда в черном платье с белым воротником, заколотым чудесной старинной камеей, она говорила очень тихо, а слушатели стояли, словно завороженные, затаив дыхание.

Да и как можно было иначе слушать эту милую, трогательную в своей старости племянницу поэта. Ведь то, что она рассказывала, она знала от родителей – непосредственных свидетелей жизни Лермонтова. Отец ее с детских лет почти не расставался с Михаилом Юрьевичем, а мать была свидетельницей последних дней жизни поэта в Пятигорске. Так почти вся жизнь Михаила Юрьевича Лермонтова прошла на глазах ее родителей.

Всегда волнующим был рассказ Евгении Акимовны о вечере, после которого Лермонтов был вызван на дуэль.

– Молодежь часто собиралась в доме бабушки – Марии Ивановны Верзилиной – рассказывала Евгения Акимовна. – Танцевали, играли в фанты, «хоронили» золото – игра такая была... В тот вечер тоже собрались в нашем доме. Как всегда, танцевали. Мама сидела с Львом Сергеевичем Пушкиным и Михаилом Юрьевичем на диване. Оба были остроумцы и, как вспоминала мама, в этот вечер особенно много острили. Ну, и, конечно, много смеялись. А моя тетя – Надежда Петровна, – которой Лермонтов посвятил шуточный экспромт, стояла около рояля и разговаривала с Мартыновым...

– Так рассказывала мне мама, – заканчивала Евгения Акимовна и добавляла, что об этом вечере ей приходилось слышать много-много раз.

Приходили часто в наш дом приезжие и просили маму рассказать, как это случилось.

Говорила Евгения Акимовна о том, что было уже хорошо известно, но живая связь с событиями того вечера волновала слушателей.

Если кто-нибудь задавал вопрос о камее, Евгения Акимовна, почему-то смущаясь, рассказывала: «Это камея моей мамы. Она всегда ее носила» – и, чуть улыбаясь, добавляла грустно: «Может быть, и в тот вечер она была на ней»[34]. До последних дней жизни не прерывала Евгения Акимовна тесной связи с «Домиком».

В 1923 году исполнялась 82-я годовщина со дня гибели Лермонтова. Для проведения юбилея при «Домике» было создано организационное бюро. Это первое после Великой Октябрьской революции торжественное чествование памяти поэта было проведено как-то особенно тепло. Участвовал народ, не избранная, приглашаемая по билетам публика, а люди, пришедшие, с искренним чувством любви к поэту.

Организаторы юбилея объясняли, почему память поэта чествуется в Пятигорске не в связи с установившимися датами: 50, 75, 100-летие и т.д. со дня рождения или смерти: «Пятигорье связано с Лермонтовым более тесно, чем какая-либо другая местность, и потому более других обязано чествовать поэта».

Организационное бюро разработало обширную программу двухдневного чествования памяти поэта. В первый день, 28 июля[35], доклады о жизни и творчестве Лермонтова, концерты, литературные вечера, спектакли из произведений юбиляра проводились в Рабочем клубе (ныне городской театр), в Лермонтовской галерее, в доме работников просвещения, в красноармейском клубе, в школах, кинотеатрах. Все это выполнялось комсомольцами, членами союза Рабис, учителями и прочей интеллигенцией города.

На второй день, 29 июля, это было воскресенье, состоялось массовое шествие к месту дуэли. К четырем часам дня двор музея и Лермонтовская улица перед музеем, тогда обширная площадь, заполнилась собравшимися. Стройные колонны организаций, пришедших с развернутыми знаменами и венками из живых цветов, автомобили, украшенные флагами и цветами, дети с огромными букетами направились около пяти часов к месту дуэли. Впереди колонны везли большой портрет Лермонтова, украшенный гирляндами из живых цветов. Этот портрет (работы художника И. И. Крылова) висел в Лермонтовской галерее, над сценой, со дня открытия галереи в 1901 году. Портрет сияли для юбилейных торжеств, и теперь он возглавлял шествие.

Под музыку духового оркестра колонна направилась от «Домика» сначала к Лермонтовскому скверу. К подножию памятника поэту было возложено множество венков. Затем шествие вышло по Советскому проспекту (ныне проспект имени Кирова) на улицу Карла Маркса и далее, мимо Теплого Нарзана, к месту дуэли. Три докладчика выступали в толпе народа: ведь тогда еще не было микрофонов.

В этот же день к памятнику на месте первоначального погребения Лермонтова на городском кладбище были возложены венки.

К юбилейным дням группой горячих почитателей поэта был выпущен литературный сборник «Пятигорье – Лермонтову» с подзаголовком: «Первое чествование за время после революции». В предисловии к сборнику редактор объяснял: «...раньше нам, людям нового общества, некогда было чествовать Лермонтова, теперь имеем эту возможность, и наше чествование является первой оценкой Лермонтова за время революции». Сборник был издан тиражом всего в 500 экземпляров, поэтому сейчас является редкостью. Участниками сборника были исключительно пятигорцы.

К этим же дням было приурочено открытие Лермонтовского общества, которое, правда, просуществовало всего несколько дней. Надолго сохранились в памяти участников лермонтовских торжеств эти дни, которые стали данью поэту, обессмертившему город своим творчеством.

Через несколько дней после юбилея, в августе 1923 года, в газете «Известия» было опубликовано распоряжение правительства РСФСР. В пятом пункте этого распоряжения «Государственные музеи, состоящие на местном бюджете», значилось под №75:

«Пятигорск. Домик Лермонтова».

Это было событие огромной важности! Тотчас же после этого Лермонтовской усадьбе была выдана охранная грамота. Теперь уже не могло быть и речи о ликвидации «Домика». Решением правительства навечно утверждалось его значение именно как литературного памятника.

Побывало в «Домике» за 1923 год почти две тысячи человек.

Музей завоевал популярность, но как же трудно было ему перебиваться на те скудные ассигнования, которые Губполитпросвет выкраивал для него из своего тоже небогатого бюджета. Не было еще тогда у Советского государства, залечивавшего тысячи ран, возможности выделить «Домику» значительные материальные средства.

Чтобы как-то вывести музей из его тяжелого положения, была применена временная мера: музей переведен на хозрасчет. Мера эта встретила резкое осуждение тех, кто вложил немало сил в восстановление «Домика». «Разве можно допустить такое нелепое положение!» – негодующе восклицал в газете «Терек» ее редактор М. Санаев. Однако нелепое положение было допущено и утвердилось надолго.

Перевод на хозрасчет поставил музей в еще более трудное положение. Входной платы, а она была единственным источником дохода, не хватало даже для проведения мелкого ремонта. Об улучшении же содержания музея, о приобретении экспонатов не могло быть и речи. Мизерным было количество сотрудников. (В 1926 году штат состоял только из заведующего музеем и сторожа).

В 1927 году содержание «Домика» было возвращено местному бюджету. Принявшая в том году музей Н.И. Логазидзе горячо взялась, прежде всего, за создание новой экспозиции. На те небольшие средства, которые были отпущены на улучшение работы, ей удалось к весне 1928 года все же много сделать. Это было известным шагом вперед, хотя экспозиция и не отличалась ни богатством, ни, разумеется, научностью разработки. О содержании этой открытой в 1928 году экспозиции можно судить по акту проверки музея, которая была произведена бригадой учителей Пятигорского гороно 20 июня. В акте говорится: «Под музей занято пять комнат. В первой помещаются виды «Домика», копии лермонтовских картин, иллюстрации к некоторым произведениям поэта, витрины с произведениями различных изданий.

Во второй (зал) – зеркало времен Лермонтова, ломберный стол, столик круглый, 2 стула, диван, овальный столик со стеклом, шкафчик для посуды, снимки города Пятигорска. Здесь же находится уголок, где собраны материалы, связанные с историей дуэли.

В третьей (кабинет Лермонтова) – портрет М.Ю. Лермонтова, фотографии его родственников, типы горцев (гравюры), письменный стол и кресло М.Ю. Лермонтова.

В четвертой – собран юбилейный материал, модель памятника Лермонтову, фотографии памятников Лермонтову, венки, ленты и небольшая библиотека.

В прихожей – бюст поэта, выставка Госиздата произведений Лермонтова (книги продаются посетителям), книга впечатлений посетителей...»

Как бы то ни было, при всей своей скромности эта первая в послереволюционные годы экспозиция свидетельствовала о том, что музей в меру своих сил и возможностей старался показать экспонаты, связанные с жизнью и творчеством поэта.

29 июля 1928 года в Лермонтовской галерее был организован Лермонтовский утренник. Выступал на нем с большим докладом профессор Московского университета П.Н. Сакулин. По окончании программы Сакулин предложил присутствовавшим отправиться в «Домик», «в котором прошли последние дни короткой, горькой жизни поэта». Участники утренника пришли в музей и попросили директора «Домика» пригласить Е.А. Шан-Гирей. С большим вниманием слушали ее рассказ о том, как на стене «Домика» в 1884 году укрепляли мемориальную доску[36].

«Народу было множество», – говорила Евгения Акимовна.

В последующие годы работники музея работали над восстановлением в «Домике» бытовой обстановки времен пребывания в нем Лермонтова. Директор музея списывается с Пушкинским домом и Ленинградским отделением Государственного музейного фонда. Он едет в Ленинград, получает там копию маслом с картины Лермонтова «Штурм Варшавы», несколько кресел, стулья, янтарные чубуки к трубкам и еще кое-какие экспонаты, относящиеся к дворянскому быту первой половины XIX века.

Но материальное положение музея продолжало оставаться очень тяжелым. Финансовые трудности были настолько велики, что руководство музея вынуждено было – сейчас это звучит дико и невероятно! – сдать пятую комнату «Домика» (пристроенную в 80-х годах) частным жильцам.

Разумеется, подобную меру трудно оправдать. А к чему она привела, можно судить по тем статьям, которые вскоре появились в местной и центральной прессе. «Главной и наиболее популярной достопримечательностью Пятигорска продолжает считаться «Домик Лермонтова», затерявшийся на улице имени поэта у подножия Машука, – писала 12 ноября 1929 года выходившая в Ленинграде «Красная газета». – За последнее время он находится на положении фактически беспризорного. Прежде всего, произведена варварская «реставрация»[37] «Домика» с современной покраской, возведением пристроек, разбивкой мещанского палисадника и вообще превращением всей усадьбы, имеющей всесоюзное историческое значение, в доходную статью, будто бы оправдывающую вселение сюда частных постояльцев. И вот по двору усадьбы развешивается для сушки белье, бродят куры, в углу где-то хрюкает свинья, в беседке кто-то прохлаждается душем... Заведующие «Домиком» часто меняются, и каждый из них оставляет по себе самую печальную память...»

Через две недели после этой корреспонденции, 24 ноября 1929 года, в пятигорской газете «Терек» появилась заметка под заголовком «Уплотненный Лермонтов».

«Лермонтову с его историческим домиком в Пятигорске не повезло.

Лермонтова уплотнили.

Отдел народного образования заселил усадьбу Лермонтова новыми жильцами.

Усадьбу опошлили занавесочками, клумбочками, преобразившими ее первоначальный вид, через двор протянулись веревки для сушки белья, в глубине двора декорацию дополнил, собою вместительный и донельзя грязный мусорный ящик. Если сюда добавить непросыхающие лужи мыльной воды после стирки белья, домашнюю живность... пейзаж получается крайне оживленный...

...Такое отношение к историческому памятнику нетерпимо, оно позорит не только Терский ОНО, но и все общественные и культурные организации округа».

Картина, нарисованная в приведенных корреспонденциях, безотрадна, но она не изменилась и в 1930 году. Кстати, из истории этого года старые работники «Домика» запомнили только такой случай: со стен музея исчез портрет Мартынова 40-х годов прошлого столетия, то есть того возраста, в каком он стрелял в Лермонтова. Любопытно, что, как, потом оказалось, портрет был не украден, а «снят» со стены музея внуком Мартынова («чтобы дед не подвергался издевательствам», – заявил в свое оправдание любящий внук).

В 1931 году Лермонтовская усадьба была освобождена от жильцов.

XV

В 1932 году «Домик» частично реставрировали. При этом выяснилось... впрочем, подробнее всего о том, что выяснилось, сказано в акте о произведенной реставрации. Он датирован 10 апреля 1932 года.

«При снятии штукатурки оказалось, что под дранью, на которую сделана последняя, сохранились еще в некоторых местах значительные куски бумаги, а в некоторых местах дерево смазано раствором мела и глины. Последнее еще раз подтверждает, что стены домика не переделывались, а остались те самые, которые составляли жилище поэта в 1841 году».

Вспомним описание «Домика», сделанное Мартьяновым: «Низкие приземистые комнаты, стены которых оклеены не обоями, но простой бумагой, окрашенной домашними средствами...» И далее: «В приемной бумага на стенах окрашена была мелом и потолок выбелен тоже мелом...»

Да ведь это же документальное доказательство того, что стены «Домика» – молчаливые свидетели жизни Лермонтова – сохранились до наших дней! В этом смысле реставрация 1932 года принесла ценнейшие результаты.

Внешне «Домику» был придан приблизительно тот вид, какой он имел до переделок: был убран железный навес над входной дверью, укорочен коридор, изменен размер окошка в бывшей буфетной. Вместо двухстворчатой входной двери была навешена одностворчатая. Но зато внутри «Домика» были сделаны нарушения его первоначального вида: заложена дверь из кабинета Лермонтова в спальню Столыпина и открыты двери из кабинета Лермонтова и Столыпина в пятую, позднейшей пристройки комнату. Самое же главное, что сделало «Домик» очень похожим на ранний фотоснимок 1877 года, было то, что стены его обмазали глиной и побелили. Снесена была, наконец, беседка в саду, которая вызывала так много вопросов у посетителей и нареканий со стороны печати. Еще одно удалось сделать директору «Домика» С.Д. Короткову: он добился перевода музея на краевой бюджет, а это значительно улучшало материальное положение «Домика» и поднимало его значение.

Остановиться бы тогдашнему директору музея Короткову на этом. Не были бы воспоминания о нем омрачены его дальнейшей деятельностью. Но ему, видимо, захотелось сделать свой «вклад» в лермонтоведение. Однако, прежде чем говорить об этом «вкладе», необходимо хотя бы вкратце познакомить читателя с его творцом. Достаточно живое представление о Короткове дает выписка из докладной записки научной сотрудницы музея Ушаковой на имя музейного отдела Наркомпроса и один из приказов по «Домику Лермонтова».

Ушакова зашла в музей по вывешенному на воротах объявлению о том, что музею требуется научный сотрудник. Она рассказала директору, что имеет высшее образование, преподавала литературу в Военной академии в Ленинграде. Выслушав ее, директор хитро прищурился и спросил: «А ты скажи по правде – грамоте-то знаешь?» – и пояснил при этом, что «грамота-то, видишь, какая, слово-то, думаешь, пишется так, а оно совсем иначе...»

Ушакова была принята в музей, но вскоре же заслужила выговор. За что? Вот приказ по «Домику Лермонтова» за №6 от 9 марта 1936 года:

«Принимая во внимание, что тов. Ушакова в кратковременной своей работе уже допустила целый ряд недопустимых поступков, а именно: 1) Ушакова носит в ушах серьги, а когда выходит в музей для дачи объяснений экскурсиям, среди экскурсантов нередко находятся тт., которые отрицательно относятся к этому наряду прошлого, этому обычаю дикарей. Я поставил перед Ушаковой вопрос так, чтобы она в музей больше с серьгами в ушах не заходила, но она до сего времени продолжает грубо не выполнять моего распоряжения. 2) Когда приходят большие экскурсии, некоторые экскурсанты проявляют желание пройти в музей без билетов, но т. Ушакова упорно не выходит из канцелярии, а за последнее время на просьбы культурника старалась делать вид, что ей идти не хочется. Обобщая все вышеизложенное, нахожу, что все вышеперечисленные факты не могут быть терпимы в советском учреждении, и в качестве воздействия на Ушакову объявляю ей выговор».

Пребывание Короткова в течение нескольких лет на посту директора Лермонтовского музея можно объяснить лишь недостатком в то время квалифицированных кадров музейных работников. Но как бы то ни было, а Коротков «деятельно» трудился. Соответственно своему культурному уровню он построил и новую экспозицию в «Домике». То, что было сделано его предшественницей – директором Н. И. Логазидзе, – сделано с такой любовью и огромным напряжением, – Коротков беспощадно уничтожал. Новая экспозиция состояла главным образом из текстов, иногда не имеющих никакого отношения к Лермонтову. Появились опять вещи «княжны Мери» (все те же трюмо и диван!), был установлен «камень с могилы Лермонтова» в виде какой-то глыбы полуметровой высоты, грубо обтесанной наверху наподобие крышки гроба[38].

Особое внимание посетителей обращала на себя большая фотография с иллюстрации художника Шарлемана к «Песне о купце Калашникове» с надписью: «Так отрубали голову по приказу царей». А так как под этой фотографией стоял бюст Лермонтова, то получалось, что «так» отрубили голову поэту.

Эту, хотя бы и самую краткую, характеристику музейной экспозиции того времени, быть может, и не стоило бы давать, но выдвинутая Коротковым сенсационная версия об убийстве Лермонтова, всплывшая совсем недавно на страницах печати, обязывает дать некоторое представление о ее авторе.

По версии Короткова, в Лермонтова на дуэли попала пуля не Мартынова, а какого-то наемного убийцы, который прятался под кустом и выстрелил одновременно с Мартыновым. Версия эта была основана на том, что пуля «попав в правый бок ниже последнего ребра», затем резко отклонилась в сторону и «вышла между пятым и шестым ребром левой стороны», как сказано в акте освидетельствования тела Лермонтова. Значит, решил Коротков, убийца стрелял снизу...

В фондах «Домика Лермонтова» и теперь хранится чертеж места дуэли с изображением человеческого скелета и хода пули от последнего ребра справа к левой стороне – «творчество» Короткова. Трактовке Короткова кое-кто поверил, и рассказ о том, «кто убил Лермонтова», даже попал на страницы «Комсомольской правды».

Вступление Короткова в ряды лермонтоведов кончилось печально. Он был снят с работы «за вульгарную версию убийства Лермонтова». После него в стенах «Домика» эта версия, разумеется, не воскресала. Со временем о ней забыли. Но, как оказывается, не навсегда...

В 1957 году ее раскопал и пустил в оборот В.А. Швембергер. Созданная Институтом русской литературы Академии наук СССР авторитетная комиссия разъяснила, что обнародованная Швембергером в журнале «Литературный Киргизстан» версия не заслуживает серьезного внимания. Однако, спустя еще пять лет, легенда снова появилась, на этот раз в пяти газетах. И никому при этом не пришло в голову, что легенда сочинена в «Домике Лермонтова» невежественным человеком, пожелавшим увековечить свое имя в лермонтоведении и что вначале на нее, на эту легенду, смотрели просто как на курьез, не придавая ей никакого значения...

В 1936 году руководство в музее сменилось. Но в «Домике» еще оставалась коротковская экспозиция.

XVI

Советское государство окрепло, возмужало, получило возможность все больше внимания уделять развитию культуры. Вырос за это время культурный уровень народа, повысились духовные запросы. Записи в книге впечатлений «Домика» свидетельствуют, что требования посетителей стали более строгими и зрелыми, что экспозиция кажется им бедной, малосодержательной. «Музей по своему содержанию неудовлетворителен», – отмечает в записи от 17 августа 1935 года посетитель Г. М. Садов. Подобных записей и особенно устных заявлений становилось все больше. Все настойчивее люди говорили о том, что Лермонтову, гениальному писателю, великому патриоту, должен быть создан в «Домике» достойный его памятник. Все больше внимания начала уделять «Домику» печать. 23 апреля 1938 года газета «Молодой ленинец» писала:

«Пора серьезно поговорить о содержании «Домика Лермонтова». По замыслу, «Домик» должен быть музеем. Но для этого «Домик» располагает недостаточным количеством экспонатов и исторических документов. «Хозяйство» домика преимущественно состоит из многочисленных, но весьма низких по качеству табличек – пояснений»...

С чего же начинать? Как будто само собой разумелось, что, прежде всего, надо менять экспозицию. Но не так-то это оказалось просто! Все многочисленные тексты и фотоснимки, висевшие в «Домике», были окантованы жестью и прибиты к стенам восьмидесятимиллиметровыми гвоздями. Стоило снять какой-нибудь текст, как отваливался до драни кусок штукатурки... Стало очевидным, что без внутреннего ремонта экспозицию изменить невозможно.

На текущем счету музея по специальным средствам было в то время двадцать две тысячи. На эти деньги вполне возможно было произвести ремонт и приобрести необходимые экспонаты. Но возникло совершенно непредвиденное осложнение.

В связи с потребовавшимися в то время особыми расходами, Наркомат финансов провел экстраординарную меру по изъятию у всех учреждений специальных средств «по состоянию на 1 января 1938 года».

«Домик» остался без средств. Ассигнования по бюджету предусматривали только зарплату для «пяти с половиной единиц» (пол-единицы – бухгалтер по совместительству) и выражались в сумме 20 тысяч рублей в год. Никакие хлопоты, даже личная встреча директора музея с наркомом финансов, не помогли. Ремонт и смену экспозиций музея пришлось отложить до следующего года...

Итак, к началу 1938 года «Домик» не имел ни экспонатов для показа жизни и творчества Лермонтова, ни сотрудников для дежурства в музее, ни каких-либо материалов для ремонта. Что же, однако, дало возможность положить в этом же году, таком «незадачливом», начало большой работе в «Домике» и вне его стен? Имя Лермонтова, всенародная любовь к поэту – вот что было в активе музея. И это помогло буквально сдвинуть горы.

Сколько учреждений, организаций, какие широкие круги общественности, сколько лермонтоведов и просто людей, любящих Лермонтова, ценивших его творчество, помогали «Домику» бороться с трудностями! Исторический музей, Институт имени Горького, Ленинская библиотека, Литературный музей – в Москве; в Ленинграде – Русский музей, Пушкинское общество, театр имени Пушкина; Пятигорский педагогический институт, – все принимали то или иное участие в судьбе «Домика». В.Д. Бонч-Бруевич, выдающиеся советские лермонтоведы Н.Л. Бродский, Б.В. Нейман, Л.П. Семенов, передавший в 1952 году «Домику» свою редкую библиотеку по лермонтоведению И.Л.Андроников, композитор Б.В. Асафьев, композитор Л.И. Рабинович, художник В.Л. Бреннерт и еще многие-многие другие организации и отдельные деятели культуры помогали «Домику», понимая роль музея в популяризации творчества Лермонтова и его жизни.

В 1938 году Пушкинское общество командировало в Пятигорск для подготовки экскурсоводов для «Домика» и организации при нем научной работы одного из крупнейших лермонтоведов В.А. Мануйлова. Виктор Андроникович не ограничился ролью педагога: он составил план экспозиции музея, и это был первый научно разработанный план экспозиции в «Домике» на тему «Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова».

В следующем 1939 году Пушкинское общество командировало в «Домик» научного сотрудника Л.Н. Назарову. Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР командировал профессора Б.М. Эйхенбаума, который прочел в стенах «Домика» цикл лекций о творчестве Лермонтова для сотрудников музея. А ведь даже проезд командируемых лиц музей не имел возможности оплачивать.

Поистине добрым гением «Домика» на долгие годы стал Н.П. Пахомов. Лермонтовед, знаток лермонтовской эпохи, искусствовед, Николай Павлович своими огромными знаниями, опытом, бескорыстной помощью, советами, упорными поисками нужных музею экспонатов оказывал «Домику» неоценимую помощь. Он – и это самое главное – воспитал для «Домика» настоящих музейных работников.

Вот эта действенная помощь целого ряда организаций и отдельных лиц и поставила впервые «Домик» на плодотворный путь научно-исследовательского учреждения.

Хочется привести несколько фактов уже, так сказать, иного плана, но не менее выразительных. Ремонт «Домика» пришлось тогда делать так называемым «хозяйственным способом». Строительные организации города не пожелали связываться с «мелочными работами». Все материалы и труд рабочих музей оплачивал, поэтому, наличными деньгами, а они не всегда имелись на счету «Домика». И вот однажды, когда срочно понадобилась значительная сумма, секретарь музея З.А. Стоянова продала на эту сумму принадлежавшие ей облигации и внесла взаимообразно деньги в музейную кассу. Не раз выручали музей известный кавказовед, альпинист Я.И. Фролов и его жена...

Вспоминается и такой случай, может быть, и незначительный, но удивительно трогательный. В «Домике» идет ремонт. Нужен алебастр... Нужен немедленно, а его нигде нет! Между тем ремонт надо срочно заканчивать, так как осталось всего несколько дней до уже объявленного просмотра новой экспозиции. И что же? Ранним утром у калитки музея сотрудники обнаружили ведро алебастра. Кто, какой почитатель Лермонтова поспешил прийти на помощь «Домику»? Он так и остался неизвестным...

Чудесный бюст Лермонтова работы А.С. Голубкиной бесплатно получил «Домик» от музея имени этого выдающегося русского скульптора.

Московская типография «Искры революции», вряд ли когда-либо ранее слышавшая о «Домике» в Пятигорске, напечатала для него в кредит в 1938 году виды лермонтовских мест. И одного имени поэта оказалось достаточным, чтобы прийти музею на помощь. Превосходно выполненные глубокой печатью иллюстрации послужили рекламированию «Домика» и дали некоторые денежные средства.

Летом 1938 года в «Домике» побывал Алексей Николаевич Толстой. В результате этого посещения в «Известиях» появилась статья «О музее «Домик Лермонтова» в Пятигорске».

Под статьей стояли подписи: «А. Толстой, Д. Благой, Г. Гуковский, В. Мануйлов, И. Оксенов, В. Кирпотин, М. Цявловский».

Вот о чем говорилось в этой статье: «В Пятигорске сохранился дом, в котором Лермонтов провел последние дни своей жизни. В 1912 году этот дом был куплен городскими организациями у частных владельцев и превращен в Лермонтовский музей. С глубоким уважением относясь к памяти великого поэта, трудящиеся проявляют большой интерес к «Домику Лермонтова». Число посетителей особенно возросло за последние годы. В минувшем году с музеем ознакомились свыше 65 тысяч посетителей. Это большей частью отдыхающие и больные, которые съезжаются на курорты Минераловодской группы со всех концов Советского Союза.

Вряд ли нужно доказывать, что «Домик Лермонтова» – музей всесоюзного значения. Но до сих пор он находится в ведении Орджоникидзевского краевого отдела народного образования. При всем своем желании крайоно, естественно, не в состоянии обеспечить музей авторитетной научной консультацией и необходимыми средствами. До сих пор, к сожалению, ни один из государственных литературных музеев Москвы и Ленинграда по-настоящему не заинтересовался судьбой «Домика Лермонтова» и не пришел к нему на помощь. Недавно Пушкинское общество командировало в Пятигорск двух научных сотрудников. Сейчас уже разработан план новой экспозиции музея. Этот план соответствует современному состоянию наших знаний о Лермонтове.

Однако осуществление новой экспозиции чрезвычайно затруднено из-за отсутствия средств, материалов и экспонатов. Необходима помощь центральных музеев и всесоюзных организаций. Так, например, музею нужна мебель 30-40-х годов XIX века. В Пятигорске такой мебели достать нельзя. А в музейных фондах Русского музея в Ленинграде такая мебель в избытке хранится в запасных кладовых.

Русский музей в Ленинграде и Институт литературы Академии наук СССР могли бы передать «Домику Лермонтова» дублеты гравюр, изображающих дорожные виды начала XIX века, Москву и Петербург 30-40-х годов, портреты писателей – современников Лермонтова.

В витринах, посвященных кругу чтения Лермонтова, предположено выставить современные ему издания Шекспира, Вольтера, Руссо, Байрона, Вальтер-Скотта, Купера, Гете, Шиллера, Гюго, Сен-Симона, Диккенса, а также первые издания Козлова, Дмитриева, Жуковского, Пушкина, Рылеева и других русских поэтов – предшественников Лермонтова. Этих книг в Пятигорске нет, они не часто появляются в продаже даже в специальных магазинах старой книги Москвы и Ленинграда. Но в обменных и запасных фондах Всесоюзной Ленинской библиотеки в Москве и Публичной библиотеки в Ленинграде, в библиотеках наших старейших университетов эти книги должны быть во многих экземплярах. Неужели «Домику Лермонтова» нельзя передать необходимые издания? Выставленные в витрине, эти книги принесут гораздо большую пользу, чем в подвалах запасных и обменных фондов.

Всесоюзная книжная палата могла бы подобрать комплект советских изданий Лермонтова... Без этих экспонатов раздел «Лермонтов и наша современность» просто немыслим.

Наконец, театры, которые ставят пьесы Лермонтова: «Два брата», «Маскарад» и оперу «Демон», должны были бы прислать макеты постановок, афиши, рецензии.

К 125-летию со дня рождения Лермонтова, которое исполняется в 1939 году, «Домик Лермонтова» должен стать музеем, достойным памяти великого русского поэта. Для этого следует передать музей в ведение Академии наук СССР или Наркомпроса РСФСР и отпустить необходимые средства для реконструкции. Но и этого еще недостаточно – нужна помощь названных выше музеев, библиотек и культурных учреждений. Мы надеемся, что они откликнутся на наш призыв».

Призыв выдающегося писателя и виднейших лермонтоведов сыграл положительную роль в дальнейшем повышении значения «Домика» как литературного памятника.

Две юбилейные даты: 14 октября 1939 года (125-летие со дня рождения) и 27 июля 1941 года (100-летие со дня гибели Лермонтова) ставили тогда перед музеем большие задачи. Готовясь к проведению этих юбилеев, «Домик» в 1938 году совместно с Госфилармонией на Кавказских Минеральных Водах приступил к организации большого цикла литературно-музыкальных концертов с передвижной выставкой. Концерты эти были проведены на всех курортах Минераловодской группы при бескорыстном участии известного писателя, автора литературных произведений, посвященных Пушкину и Глинке, А.Н. Новикова и московского музыковеда Е.И. Кан.

Популярность «Домика» все возрастала. «Музей «Домик Лермонтова» в Пятигорске пользуется огромным вниманием отдыхающих. Его ежедневно посещают свыше 500 экскурсантов», – сообщала 8 июля 1938 года газета «Вечерняя Москва».

«Сейчас в музее «Домик Лермонтова» в Пятигорске бывают ежедневно более 500 посетителей», – подтверждала 10 июля того же года «Курортная газета» и добавляла при этом, что отдыхающие на курортах проявляют самый живой интерес к работе музея.

«Домик Лермонтова» теперь уже никому не пришло бы в голову разыскивать, как некогда, держа в руках роман Лермонтова «Герой нашего времени». Музей стал главной достопримечательностью Пятигорска, известной всей стране.

XVII

В 1939 году был закончен внутренний ремонт «Домика». По рисунку Арнольди, сделанному в 1841 году, восстановлен балкон, выходивший из столовой в сад[39]. Сняты железные решетки, вделанные в окна «Домика» в 1914 году после кражи из него серебряных венков (решетки эти постоянно вызывали недоумение посетителей: не были ли они при Лермонтове, и не была ли его квартира тюрьмой?).

Не сразу решился вопрос, что выставлять в «Домике». Как его показывать? Некоторым крупным лермонтоведам хотелось тогда же превратить его в мемориально-бытовой музей Сотрудники же «Домика» считали, что в Пятигорске, где, как часто говорили посетители музея, сам воздух напоен воспоминаниями о Лермонтове, необходим музей литературно-биографический. И пока нет отдельного здания для такого музея, экспозиция с показом жизни и творчества поэта должна быть развернута в «Домике»

С такой экспозицией и был 2 июня 1939 года открыт «Домик Лермонтова».

Популярность «Домика» была уже так велика, что часы работы в нем пришлось установить с 8 утра до 8 вечера, и все-таки все уголки двора и сада были постоянно заняты группами посетителей, ожидающих своей очереди... В «Домике» одновременно находилось по нескольку экскурсий.

Пришлось задуматься над тем, что же будет дальше? Маленький, совсем не капитального строительства, флигель подвергался опасности. Он просто мог рухнуть...

Когда в докладе на юбилейной лермонтовской сессии в Институте русской литературы в Ленинграде автором этих строк была названа цифра посещаемости «Домика» в 1938 году – восемьдесят семь тысяч – и добавлено, что в 1939 году за один день, 15 октября, музей посетили 1256 человек, – зал Пушкинского дома как бы дрогнул от сразу вырвавшегося у многочисленной аудитории возгласа: «Ох!»

«Так его же в пыль могут разнести!» – раздались тревожные голоса.

Как некогда перед общественностью Пятигорска остро стоял вопрос о спасении «Домика» от частных владельцев, так не менее остро встал теперь вопрос о сохранении «Домика» в целостности.

Советская общественность, теперь уже, разумеется, не только Пятигорска, начала компанию «за спасение «Домика». В центральных газетах появились тревожные сигналы. «Сберечь ветхое, изношенное здание «Домика», – требовала 5 октября 1939 года «Литературная газета». «Не могут ветхие стены «Домика» в течение долгого времени выносить все увеличивающиеся приливы народной любви», – писала 10 октября 1939 года газета «Комсомолец Татарии».

Лермонтоведы направили в «Литературную газету» «Письмо в редакцию», в котором, между прочим, говорилось: «В «Домике», представляющем собою ценнейшую реликвию, ютится Лермонтовский музей: стены увешаны портретами, картинами и фотоснимками с рукописей и документов. Места для музейной экспозиции мало (47 кв. метров), но еще меньше места для посетителей, число которых растет с каждым годом: в 1937 г. музей посетило более 65 тысяч, в 1938 г. – более 87 тысяч, а в этом году (1939) число посетителей доходило в некоторые дни до 1000-1200. Положение совершенно ненормальное, не говоря о том, что проводить в таких условиях массовые экскурсии невозможно, сам «Домик» при таком натиске посетителей подвергается, конечно, всяким опасностям. Надо еще прибавить, что музей приобрел за последние годы такую популярность и такое значение, что в нем должна быть развернута библиотека и организована научная работа по изучению жизни Лермонтова на Кавказе.

Для этого нужны тоже соответствующие помещения.

Мы полагаем, что настало время поднять вопрос о перенесении музея в другое здание, где и музейная, и библиотечная, и научная работа могут быть поставлены так, как этого требуют задачи пропаганды творчества Лермонтова и его изучения. «Домик Лермонтова» должен быть отделен от музея, как особый экспонат, как драгоценная историческая реликвия. Его нужно освободить от экспозиции, реставрировать, обставить соответствующей мебелью и хранить как последнюю квартиру Лермонтова.

Вопрос о здании для музея должен быть решен в самое ближайшее время: вместе с приближением столетней годовщины со дня гибели Лермонтова (27 июля 1941 г.) число экскурсий будет расти, как будет расти и потребность в специальной научной библиотеке при музее.

Пятигорск славится своими «лермонтовскими местами» – весь город, начиная с таких зданий, как знаменитые «Ресторация» и «Домик Лермонтова» и кончая горами Бештау и Машук, представляет собою своего рода исторический экспонат, связанный с жизнью, творчеством и трагической гибелью великого поэта. В таком городе Лермонтовский музей должен быть культурным центром и занимать соответствующее своему значению и своей деятельности здание. Пятигорская общественность и местные партийные и государственные учреждения должны срочно заняться этим делом – как делом своей чести». Письмо подписали Б. Эйхенбаум, Н. Бродский, Б. Нейман, В. Мануйлов, И. Андроников, Н. Пахомов, В. Кирпотин, Е. Михайлова.

Итак, вопрос о спасении «Домика» вновь стал острым.

Рядом с Лермонтовской усадьбой находился земельный участок с небольшим домом и сараем. Хозяин участка многие годы отсутствовал, и его даже не удалось разыскать, поэтому Пятигорский горисполком вынес постановление о передаче этого участка «Домику» с тем, чтобы на нем было построено здание для литературного музея.

Академия архитектуры СССР живо откликнулась на просьбу «Домика» составить проект здания для этого музея. Под руководством академиков Щусева и Гольца аспиранты академии разработали десять проектов, из которых шесть одобренных реставрационной секцией Всесоюзного лермонтовского комитета были присланы в «Домик». В музее была устроена выставка этих проектов, пользовавшаяся у жителей и гостей города большим успехом.

«Пятигорская правда» писала 22 ноября 1940 года: «В «Домике Лермонтова» с 20 ноября открылась выставка проектов нового Лермонтовского музея, который будет строиться в Пятигорске». «Молодой ленинец» даже указывал срок окончания постройки нового музея. «Советскому народу неоценимо дорого наследие гениального русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова. Для увековечения памяти поэта в Пятигорске будет строиться музей Лермонтова. Строительство музея, – сообщала газета, – начнется в 1940 году и закончится в 1941 году, к столетию со дня смерти М.Ю. Лермонтова. В 1940 году в строительство будет вложено 200 тысяч рублей».

Благоприятно разрешался вопрос и об ассигновании средств на постройку, хотя музей и был переведен с апреля 1940 года опять на местный бюджет.

Все, казалось бы, шло прекрасно, как вдруг объявился хозяин участка, и крайисполком не смог утвердить постановления Пятигорского горисполкома.

Юбилейная Лермонтовская комиссия, созданная в Ставрополе в связи с исполнявшимся 27 июля столетием со дня гибели М.Ю. Лермонтова, внесла в крайисполком чрезвычайно важное предложение, по которому 14 февраля 1941 года он принял следующее решение:

1. Предложить краевому отделу народного образования и исполкому Пятигорского горсовета депутатов трудящихся реставрировать квартиру, в которой проживал М. Ю. Лермонтов в 1841 году в г. Пятигорске («Домик Лермонтова»), превратив его в мемориально-бытовой музей.

2. В целях сохранения «Домика Лермонтова» от разрушения и создания специального литературного музея, отражающего жизнь и творчество Лермонтова, считать необходимым перенести литературный музей Лермонтова в здание бывшей «Ресторации», тесно связанное с жизнью и творчеством поэта в г. Пятигорске.

Предложить директору музея «Домик Лермонтова» тов. Яковкиной представить к 10 марта 1941 г. в исполком крайсовета смету по реставрации здания бывшей «Ресторации».

3. Просить Совнарком Союза ССР: а) передать здание бывшей «Ресторации», ныне принадлежащее Бальнеологическому институту, под музей Лермонтова и б) отпустить необходимые средства для строительства дома Бальнеологическому институту».

Сметы на реставрацию. «Домика» и здания бывшей «Ресторации» были составлены без промедления. Коллектив «Домика» ожидал со дня на день постановления Совнаркома. Перед Лермонтовским музеем открывались замечательные перспективы…

Постановление получено не было: началась Великая Отечественная война и перед страной встала гигантская задача: выстоять, разгромить захватчиков, победить.

Оборвалась обширная программа работ, которые проводились по всему Союзу в связи с 100-летием со дня смерти Лермонтова. Готовился и музей «Домик Лермонтова» отметить эту печальную дату. Утвержденный юбилейной комиссией план предусматривал реставрацию «Домика», большую городскую выставку, передвижные выставки для колхозов Ставропольского края, научную конференцию, экспедицию по маршруту Лермонтова 1837 года, издание сборника работ о Лермонтове, издание популярных брошюр, фотоальбомов, юбилейных листовок, концерты, радиопередачи, статьи в газетах. Уже была проделана большая подготовительная работа, но в условиях войны пришлось лишь скромно отметить юбилейный день – 27 июля.

Через несколько недель после начала войны состоялось решение Пятигорского горисполкома о временном закрытии в городе музеев, в том числе «Домика», но в отношении «Домика» это решение вскоре было отменено.

«Домик» начал работать. 2 сентября 1941 года был издан приказ Наркома просвещения В.П. Потемкина об обеспечении бесперебойной работы политучреждений, в том числе музеев, «в целях улучшения ее в военное время», под угрозой привлечения к ответственности лиц, «допускающих их закрытие или бездействие».

Но ассигнования на содержание музея, естественно, сократились до минимума. Уменьшился штат сотрудников. Понизилось число посетителей, и резко изменился их состав. Вместо шумных групп школьников, оживленных экскурсий курортников приходили эвакуированные из западных областей СССР, беженцы, приходили раненые из госпиталей.

Значение в то суровое время «Домика Лермонтова» хорошо определено в одной из записей 6 сентября 1941 года:

«Заброшенный войной далеко от своей родины – Бессарабии, чувствую особенное душевное удовлетворение, посетив «Домик Лермонтова», – место, где жил и творил мой любимый поэт. В тиши его и моя душа отдохнула от всех невзгод».

Стены «Домика» не раз слышали, что, побывав в «последнем жилище поэта, так много страдавшего», люди уходили ободренные, с просветленной душой, успокоенные.

Что же действовало на этих людей, испытывавших так много страданий, но не согнувшихся под их бременем? Тишина ли «Домика» и сада? Трагическая ли судьба поэта? Или его мужество, беззаветная любовь к Родине? А может быть, то, о чем сказал Дмитрий Светлов в записи 20 июня 1942 года: «Каждый, посетивший «Домик» – этот очаг великой русской культуры – становится морально чище, культурнее».

В книге впечатлений часты записи: «Проездом на фронт посетил «Домик»...»

Бывало, мерный звук твоих могучих слов

Воспламенял бойца для битвы...

Стихи Лермонтова и в дни Великой Отечественной войны выполняли то же высокое назначение. Об этом тепло и образно говорил в своих стихах лейтенант Николай Карпов:

Поэт-трибун, ты нас в атаку водишь!

Твой верный друг – народ, ты – не один...

Стихотворение Н. Карпова датировано 13 ноября 1944 года. Оно было прислано в музей с обратным адресом полевой почты.

Чувства бойцов хорошо выражены также в записи капитана Андреева, сделанной в книге посетителей музея 26 июля 1942 года: «В дни Отечественной войны особо приятно посетить одно из мест русской культуры. Уезжая на фронт, еще с большей силой буду драться с гитлеровской бандой – разрушителями культуры, которую ценит и создает свободолюбивый народ».

Преклонением перед гением Лермонтова проникнуты слова лейтенанта Быкова: «Мне хочется выразить то удовлетворение, которое получают все посетители. Сколько энергии, сколько патриотизма у великого поэта. Его любовь к Родине и ненависть к врагам еще больше вдохновляют нас на великие подвиги в борьбе с ненавистным врагом».

Такие записи заполняли в годы войны сотни страниц книг для отзывов о работе музея и маленький коллектив сотрудников «Домика» работал, понимая свои задачи, свою возросшую ответственность.

«Прекрасную инициативу проявили работники «Домика-музея Лермонтова», – писала 26 мая 1944 года «Пятигорская правда». «Они побывали во многих госпиталях, провели там беседы о великом русском поэте Лермонтове, устроили выставки экспонатов своего музея».

Уж постоим мы головою

За родину свою!

Эти строки из лермонтовского «Бородино» были начертаны крупными буквами на кумаче, повешенном над входом в музей. Они стали лозунгом в дни войны.

XVIII

Что, в конце концов, были все те невзгоды в жизни «Домика», которые он претерпел за сто лет своего существования, перед реальной в годы Великой Отечественной войны угрозой – быть уничтоженным!

Опасность нависла над музеем, когда вражеские самолеты в конце лета 1942 года начали сбрасывать на Пятигорск бомбы. Было отмечено, что фашисты бомбят не только военные объекты и промышленные здания, но и просто группы советских людей. А к «Домику» в эти дни так тянулся народ... В саду часто собиралась густая толпа выздоравливающих раненых из близлежащих госпиталей. Это могло в любую минуту привлечь внимание немецких летчиков.

Но еще грознее сделалась опасность, когда захватчики прорвались на земли Ставрополья. Фронт приближался к району Кавказских Минеральных Вод. С боями отходили советские войска, эвакуировались госпитали, городские учреждения, жители Пятигорска...

А мы?.. Сотрудники музея твердо знали: «Домик» оставить нельзя! Экспонаты музея не удалось вывезти в безопасное место, и они нуждались в охране. Но даже если бы они и были вывезены, ведь оставался «Домик». О нем-то в первую очередь и предстояло позаботиться. В трудную для Родины годину нельзя было позволить разорить эти дорогие стены, хранившие память великого поэта.

Коллектив «Домика» чувствовал ответственность и за экспонаты Ростовского музея изобразительных искусств.

Этот музей в декабре 1941 года был эвакуирован в Пятигорск. Вывезти его дальше в осложнившихся условиях военной обстановки на Кавказе оказалось невозможным. Двадцать шесть ящиков – большинство из них огромной тяжести – с картинами, скульптурами и другими экспонатами нашли временный приют в одном из сараев Лермонтовской усадьбы. С приближением фронта к Пятигорску хранитель музея эвакуировался... Ростовские экспонаты оказались на попечении коллектива «Домика Лермонтова», состоявшего в те дни из трех женщин – директора и двух научных сотрудниц М.Ф. Николевой и Н.В. Калиевой. Впрочем, в трудное военное время научные сотрудники выполняли в музее все обязанности – от дежурства в кассе до проведения экскурсий по «Домику».

О Маргарите Федоровне Николевой следует несколько слов сказать особо. Человек передовых революционных взглядов, большой образованности, она в юности была близким другом Ф.Э. Дзержинского, знала В.И. Ленина и, будучи петербургской курсисткой, помогала нелегально распространять ленинские брошюры; была близка с Н.К. Крупской, переписывалась с нею. Много лет жизни Николева посвятила изучению творчества Лермонтова, написала о нем книгу. Ко времени, о котором идет речь, она – персональная пенсионерка весьма преклонных лет – была эвакуирована из блокированного Ленинграда в Пятигорск. Кроме М.Ф. Николевой в лермонтовской усадьбе нашли приют ее племянница Н.А. Лискун, научный сотрудник Пушкинского дома Л.Н. Назарова, доктор Макашина из Ростова и еще какой-то ленинградский журналист с женой (фамилию его я забыла). В большом, выходящем на улицу доме была квартира директора музея. Накануне вступления гитлеровцев в Пятигорск в одной из комнат этого служебного дома была поселена Н.В. Капиева с семьей. Таким образом, были люди, готовые охранять «Домик».

Сотрудники музея создали маленький «штаб», тогда никак не окрещенный, а позднее, после освобождения Пятигорска, кем-то названный «Штабом спасения «Домика Лермонтова». Разработали план: 1. Вывеску над воротами снять. 2. В «Домике» поселить тех, кто в эти дни обитал в Лермонтовской усадьбе. Кабинет Лермонтова сохранить неприкосновенным, придать ему вид чего-то вроде кладовой, нагромоздить там старую мебель, пустые ящики. 3. Наиболее ценные экспонаты, рисунки, утварь и т.д. надежно спрятать. 4. Установить во дворе музея круглосуточное дежурство сотрудников и друзей «Домика».

Наступило 8 августа. Бои велись уже на ближайших подступах к Пятигорску и в воздухе.

Вывеска музея снята и спрятана в подвал. «Домику» придали вид жилого помещения. Ворота заперты на замок, дежурные впускали только друзей «Домика», только тех, кто тревожился о его судьбе, хотел так или иначе ему помочь: Е.А. Шан-Гирей, известного в городе врача А.А. Козерадского, Л.П. Мытникову, жену хранителя Ростовского музея, художника Б.Н. Тарасенко, доктора А.А. Волкову и еще несколько человек.

Приходящие друзья поселили в нас мучительную тревогу.

Зачем сняли вывеску? – спрашивали они. – Ведь все равно фашисты узнают, что здесь был музей... Хуже будет. Скажут – хотели скрыть...

Что же, в самом деле, лучше? Оставить вывеску или снять? Как надежней уберечь «Домик»? В конце концов, посовещавшись, решили: раз вывеска снята, пусть так и остается. На всякий случай в книге приказов была сделана запись: «Закрыть музей на ремонт». Приказ датирован месяцем раньше.

В два небольших ящика мы уложили все, что считали необходимым спрятать: акварельные рисунки, которые, как тогда полагали, «являлись подлинными рисунками Лермонтова (они как подлинники несколько лет экспонировались в музее), иллюстрации известных художников к произведениям Лермонтова, вещи, принадлежавшие семье Верзилиных.

Ящики забили и тщательно засыпали землей в траншеях бомбоубежищ, которые были вырыты во дворе и в саду музея.

Некоторые менее ценные экспонаты убраны в одну из комнат большого дома и в подвал «Домика».

В минуту грозной опасности, когда оккупанты уже входили в город, пришел в «Домик» коммунист М.Л Крайников, в то время директор ростовской бумажной фабрики, случайно не успевший эвакуироваться из Пятигорска. Чтобы помочь ему, решили, что для видимости Крайникову следует «преобразиться» в беспартийного служащего. Для этого ему было выдано удостоверение о том, что он является сотрудником музея, оформлена трудовая книжка, сделана соответствующая отметка в паспорте. Затем даны кое-какие канцелярские принадлежности, книги. Со всем этим «имуществом» Крайников ушел в Кисловодск, где его никто не знал. И там ему удалось пережить оккупацию, сохранить в неприкосновенности свой партийный билет и даже оказать помощь партизанам (как рассказывал командир партизанского отряда И.И. Пуд).

Родственница бывшей сотрудницы «Домика Лермонтова» Н.И. Бронштейн, Полина Ивановна Бронштейн, тоже пришла в «Домик», когда ей и ее детям грозила смертельная опасность.

Здесь укрывалась она в течение трех суток, уже в то время, когда музей был открыт. А ведь кругом хозяйничали фашисты. По вечерам они приходили в садик музея из соседних домов. Одного вечера никогда не забыть. Полина Ивановна ночевала в «Домике». Дежурившая тогда Капиева пришла ко мне смертельно бледная. Оказывается, Бронштейн во сне кашлянула, а в саду сидели немцы... По счастью, губная гармошка — их излюбленное развлечение, – видимо, заглушала другие звуки. Надо ли напоминать, что за укрывательство евреев фашисты применяли одну меру наказания – расстрел[40].

Что только не пришлось прятать в музее! Сотрудники городской библиотеки перенесли сюда наиболее ценные издания. Книги были укрыты в сарае. Профессор Т.В. Прохоров, уезжая из Пятигорска в последние дни перед оккупацией, сдал на хранение свою работу о творчестве А.А. Бестужева-Марлинского. Уполномоченная домовладения № 14 по Советскому проспекту попросила спрятать домовую книгу. Старик – сосед принес старинный цветного стекла стакан...

Соседняя школа №8 даже бомбоубежище вырыла не у себя в школьном дворе, а в саду музея, тоже, по-видимому, веря, что «Домик» неприкосновенен.

Нечего и говорить, что такая вера поднимала дух, но и увеличивала ответственность.

Ночь с 8 на 9 августа… Город подвергся артиллерийскому обстрелу. До рассвета гремели орудийные разрывы, слышалась перестрелка... Наши части отступали с боями. Коллектив музея вместе со своими семьями, с детьми провел эту ночь в подвале «Домика». До рассвета, по очереди, несли дежурство во дворе Лермонтовской усадьбы.

Утро 9 августа. Молча сидим в библиотеке музея. Похоже, что мы присели по старинному русскому обычаю перед дальней дорогой, чтобы, встав, сказать «прощай» и пуститься в путь. Увы! Пути были отрезаны. Немцы уже входили в Пятигорск.

Перед лицом «Домика», у стены, где находится мраморная доска со словами: «Дом, в котором жил поэт М.Ю. Лермонтов», проведено было собрание сотрудников музея, последнее перед оккупацией.

Вечер того же дня... Где-то поблизости, в городе, хозяйничает враг... Осторожно открываем калитку, на которой так много лет висела спрятанная теперь вывеска «Музей «Домик Лермонтова»...

Доносится затихающий рев танков, гул машин, тарахтенье мотоциклов... Слышны и еще какие-то неясные, но для нас страшные звуки... Вдруг эти отдаленные шумы разрывает четкий металлический выкрик: «Хальт!». Он не относится к нам, мы невидимы в темноте, но он подействовал на нас как удар.

XIX

До 12 августа никто из оккупантов в Лермонтовскую усадьбу не заходил. В этот день рано утром, на улице против музея остановилась немецкая машина. Затем раздался громкий стук в калитку. М.Ф. Николева открыла. Вошел гитлеровский офицер с переводчиком.

Немцы осмотрели усадьбу и заявили, что введут во двор свои машины. Пока мы доказывали, что дворик музея, весь заросший розами и георгинами, слишком для этого мал, грузовики уже въезжали, подминая колесами цветущие кусты. Две машины разместились во дворе, две, обивая бортами стену «Домика», пытались въехать в сад. Убедившись, что больше машин здесь не удастся поместить, оккупанты начали устраиваться по-своему.

На левом каменном столбе ворот фашисты прикрепили табличку с изображением двух скрещенных лошадиных голов на желтом фоне. Внизу стоял войсковой номер – «506».

А на дверях музея «Домика» появилась наклейка с надписью на русском языке: «Вход в эту квартиру запрещен под строгой ответственностью». И ниже – по-немецки: «Это помещение конфисковано полицией. Вход карается штрафом».

Первую комнату «Домика», бывшую при Лермонтове приемной, фашисты превратили в свою канцелярию. На все остальные комнаты, которые, кроме кабинета, были заселены, немцы пока не покушались.

22 августа машины части «506» из Лермонтовской усадьбы уехали. Во дворе и в саду все было вытоптано, залито горючим, от которого погибли бережно ухоженные растения. Но тем, что было, в «Домике» до их прихода, эти передовые части захватчиков не интересовались. В этот же день во двор музея въехала легковая машина. В ней сидел офицер, который пожелал поставить машину в саду. Пробираясь через проход между музеем и большим домом, машина зацепилась за угол «Домика» и обила его. Немец прожил в своей машине три дня, в «Домик» не заходил. Не проявляли к нему интереса и последующие «постояльцы»...

Но время шло, и вот 16 сентября случилось» то, чего мы все время напряженно ожидали и боялись. В «Домик» явился какой-то фашистский «чин» с переводчиком и потребовал показать ему фонды музея. Ему показали экспонаты, сложенные в одной из комнат большого дома: это были вещи, не имевшие особой ценности, в основном фотокопии и репродукции.

– Где подлинники? – спросил оккупант. – Где картины? Письма Лермонтова?

Мы ответили, что подлинников лермонтовских рукописей и живописных работ в Пятигорске никогда не было.

– А где же они?

– В Москве, в Ленинграде...

Даже не окончив осмотра, а лишь небрежно порывшись в экспонатах, «чин» ушел. Интерес к музею у него пропал.

В начале сентября в той комнате музея, где в течение десяти дней была канцелярия части «506», фашисты поставили на постой своих солдат. В Лермонтовской усадьбе раздавались звуки губной гармошки, пьяные песни. «Носители нового порядка» чувствовали себя победителями.

Жизнь проходила в постоянной тревоге... Из Кисловодска мы получили известие, что зверски убита гитлеровскими оккупантами бывшая сотрудница музея – Нина Исааковна Бронштейн – талантливый исследователь в области лермонтоведения, отзывчивый, чудесный товарищ (она осталась в Кисловодске с больными стариками-родителями).

Через некоторое время после «визита» фашистского оккупанта, интересовавшегося экспонатами музея, «Домиком» решил заняться городской бургомистр.

– Есть приказ открыть музей, – заявили в городской управе сотрудникам «Домика». – Немцы, носители высшей культуры, желают, чтобы функционировали все культурные учреждения города.

Ссылаясь на то, что в музее находятся на постое солдаты, мы сказали, что открыть музей невозможно. Решено было прибегать ко всяким проволочкам... Семья нашего друга – доктора – утаила от немцев радиоприемник, и мы с большими предосторожностями слушали иногда по ночам Москву[41], нетерпеливо ждали сообщений. Голос Москвы поддерживал веру в скорое освобождение.

Фашисты вывели из музея солдат. Тех, кого мы поселили в «Домике», приказали выселить немедленно. «Домик» был освобожден: кое-кто устроился у соседей, а сотрудники перешли в большой дом. М.Ф. Николева (кстати, она ночевала на балконе «Домика», присматривая за экспонатами, зарытыми в бомбоубежище в саду) заняла подвальную комнату, что, как оказалось впоследствии, было весьма предусмотрительно.

Почему же вы теперь не открываете музей?- допрашивали нас у бургомистра.

Нужен ремонт. Стены обезображены. Постой солдат привел дом и усадьбу в запущенное состояние.

Городская управа сделала небольшой ремонт. Прошло еще несколько дней. В музей явился заведующий школьным отделом городской управы (музеи были подчинены этому отделу) и настоятельно потребовал открытия «Домика».

– Что же еще мешает вам открыть музей? – спрашивал он.

Было ясно, что тянуть больше нельзя. Нельзя допустить, чтобы на территории музея с укрытыми его экспонатами и ценностями Ростовского музея начали распоряжаться ставленники врага.

25 октября, через два с половиной месяца после начала оккупации Пятигорска, «Домик» был открыт. На стенах его была размещена часть оставшихся незахороненными экспонатов.

 Была тревога, что вдруг в «Домик» потянутся любопытствующие фашисты. И что же оказалось? «Домик» опять-таки был нужен своим людям, тем, кто искал в его стенах, в творчестве Лермонтова духовную поддержку, подтверждение тому, что русский народ не сломить, что гений его не умирает... Приходили эвакуированные ленинградцы (их много было в Пятигорске), приходили местные жители…Пятигорцев было особенно много. Видимо, каждому из них хотелось воочию убедиться, что «Домик» цел.