Воспоминания Г.Г. Гагарина об итальянском периоде художника

3.1 Воспоминания Г.Г. Гагарина об итальянском периоде художника

Григорий Григорьевич Гагарин (1810-1893), ученик Брюллова, долгое время тоже живший в Италии и сопровождавший своего учителя во время путешествия от Афин до Константинополя и Одессы написал содержательные и блестящие по форме «Воспоминания о Карле Брюллове» (1900 год), где дал высокую оценку его картине «Последний день Помпеи».

Впервые он узнал Брюллова в Риме в 1823-1824 годах. Их сблизил семейный праздник, который родители Гагарина задумали ознаменовать представлением русской комедии. В поставленной «Недоросли» Фонвизина участвовали известные люди того времени – архитектор Тон, скульптор Гальберг, министр Дмитрий Долгорукий, Григорий Гагарин и Карл Брюллов.

Гагарин писал – «Комедия была сыграна живо и точно, с полной правдой и ансамблем – чего можно достигнуть только в обществе настоящих художников и остроумных людей. Но выше всех оказался Брюллов в своих обеих ролях»[24](он сыграл сразу две роли).

Гагарин готовил декорации к спектаклю, но своей работой был недоволен. Брюллов решил помочь другу. Он полностью переписал декорации. «При первом же его эскизе я понял всю наивность и пошлость сделанного мною и всю художественность нового проекта»[25] - писал впоследствии Г. Гагарин. «Это была скорее жанровая картина – тонкая, гармоническая, полная полусвета и оттенков, и юмористическая в то же время, как повесть Гоголя. Игра художника достигла того же совершенства».[26]

Недалеко от Рима находился средневековый замок Гротта-Феррата. Родители Гагарина предложили Брюллову съездить туда на некоторое время вместе с ними. Брюллов согласился. Замок окружали живописнейшие места. Впоследствии Гагарин вспоминал – «Сколько раз таща наши краски и складные стулья, ходили мы с Брюлловым вдоль этого освежающего, быстрого и прозрачного потока, останавливаясь и изучая: он – как маэстро, я – как ученик… В этих прогулках он посвящал меня в тайны колорита, объяснял мне то, что я видел, не понимая, что я чувствовал, не отдавая себе отчета. Однажды, рисуя нарядные листья, свесившиеся на воду на берегу ручья, он начал словами анализировать их красоту, а кистью передавать цвета и оттенки, прозрачность вод и все бесконечно мелкие вариации световой игры природы. Все это он передавал с таким глубоким пониманием, таким увлечением и правдой, что казалось, словно вы слушаете физиолога, живописца и поэта вместе; урок Брюллова был для меня как бы откровением, - с тех пор я понял, что в прелестях природы скрывается не только интерес невольного наслаждения, но и интерес разума».

«И каждый вечер на круглом столе появлялось или одно из сравнительно больших его произведений или же несколько маленьких шедевров. То были или впечатление, принесенное с прогулки, или фантазия романтического, порой классического характера, или иллюстрация последнего чтения».[27]

После прогулок Брюллов и Гагарин занимались «серьезным искусством» - написанием портретов, они были для Брюллова «главным успехом какой когда либо выпадал на долю самых великих художников».[28] «Выдающиеся познания, - писал в «Воспоминаниях» Гагарин – приобретенные им (Брюлловым) в Петербургской Академии, сделали его превосходным рисовальщиком, основательно знающим остеологию и мускульную анатомию; его карандаш с редкой смелостью владел человеческим телом; особенно забавляли Брюллова изгибы человеческого тела. Самые большие трудности в этом направлении давали фантазиям его замечательную верность, и, казалось, словно рисунок выходил не из его головы, а представлял собою точный этюд с натуры».[29]

По своему природному складу, по мнению Гагарина, Брюллов был колористом. Его любимыми мастерами были: Тициан, Поль Веронез, Веласкес, Мурильо, Рембрандт и Рубенс. Гагарин также писал, что Торвальдсен считал Брюллова величайшим после Рубенса колористом.

Если Брюллову нравилось какое-либо лицо, он обязательно стремился его написать. В пору знакомства с Гагариным он написал много прекрасных портретов – портрет матери Г. Гагарина с тремя меньшими братьями, портрет графа М.Ю. Виельгорского и другие.

По поводу главной картины Брюллова «Последний день Помпеи» Гагарин писал, что Брюллову нужна была только великая идея и большой холст, остальное же приложилось само собой, и он взялся за нее хотя бы только для того, чтобы представить ее совершенно иначе, чем это делали до него.

Художники того времени осмеливались выполнять в больших размерах только сюжеты из Библии или древней истории. «Задуманная Брюлловым тема – писал Гагарин – не совсем, следовательно, противоречила предвзятым идеям, но, вместе с тем, она давала больше реальности в изображении действительных стен города, который, казалось, и теперь еще поражен неожиданностью катастрофы. Сюжет соединял пылкость новой школы со строгим знанием уважаемого классицизма. Художник мог высказаться здесь сразу – и рисовальщиком и колористом. В его воображении зеленоватый свет молнии должен был произвести удачный контраст с освещением пылающего вулкана и вместе с тем выдвинуть античные фигуры тонкого рисунка и сильных мышц».[30]

Гагарин восхищался правдивостью образов «Помпеи», трогательностью эпизодов, понятных с первого взгляда, их выразительностью, вниманием художника к чувству материнского самоотвержения, смелостью рисунка и силою колорита.

Успех картины «Гибель Помпеи» был, по мнению Гагарина, можно сказать единственный, какой когда-либо встречается в жизни художников. Впоследствии Гагарин писал, что это великое произведение вызвало в Италии безграничный энтузиазм. Города, где картина была выставлена, устраивали художнику торжественные приемы; ему посвящали стихотворения, его носили по улицам с музыкой, цветами и факелами. В театре Ла Скала в Милане его встречали единодушными радостными восклицаниями. Везде его принимали с почетом как общеизвестного, торжествующего гения, всеми понятого и оцененного.

Выставленный в залах Лувра «Последний день Помпеи» был глубоко оценен истинными знатоками.