5.2 Вера и знание

Вопрос о соотношении веры и знания был одним из тех вопросов, вокруг которых шла борьба между ортодоксально-церковной точкой зрения и различными отклонениями от нее. Церковно-теологическое решение этой проблемы заключалось в попытке согласовать веру, откровение и знание, образовать известное единство того и другого при возвышении веры над разумом. Однако, как правило, роль разума полностью не отрицалась, ибо на доводах разума строилась вся теология.

Теория двух истин представляла попытку освободить научную мысль от религиозной опеки, хотя с самого начала в этой теории существовала тенденция примирения религии и науки. Однако в эпоху Возрождения теория двух истин, выражавшая компромиссное отношение к религии, использовалась передовыми мыслителями в целях эмансипации науки. Так Галилей и Ф. Бэкон придерживались этой «теории», стремясь оградить науку от вмешательства религии. Официальная церковная точка зрения была выражена в XIII в. Фомой Аквинским, выдвинувшим концепцию единства веры и знания, отдававшую предпочтение вере.

Решение проблемы Кузанским ближе к томизму. В многочисленных проповедях, в сочинениях разных лет он много и горячо говорит о вере, и создается впечатление, что вера, по мнению Николая, играет громадную роль в жизни человека. «Ведь ничто не достигается без веры, которая одна лишь руководит путником на его пути» (19, 224). «Разум направляется верой, а вера раскрывается разумом. Где нет здоровой веры, там нет и настоящего разумения» (1, III, XI).

Решая эту проблему, Кузанец использует принцип свертывания и развертывания. Рассматриваемая в свете этого принципа вера оказывается свертыванием всего знания, знание же — развертыванием веры. «Вера предшествует познанию» (14, 485). Она как бы зародыш, из которого развивается истинное знание; она — начало, свет разума. Это поклон в сторону схоластики, но, по-видимому, нельзя преувеличивать значения веры в теории познания Кузанского, как это делают некоторые исследователи его творчества. «Вера есть не только начало знания, но нечто высшее по сравнению со знанием... Она превышает скромные границы знания» (44, 74). Есть утверждение, что Кузанец отождествляет мышление и веру, основываясь на его положении, что мышление представляет собою развертывание того содержания, которое заключено в вере. «Мышление должно осознаваться как вера, которую оно подтверждает как истинную своими средствами» (42, 90).

Положение о свернутости мысли в вере, несомненно, превращает знание как бы в слугу веры; человеческий ум лишается самостоятельности, и, как справедливо заметил еще католик А. Штекль, значение веры тем самым преувеличивается (52, 36).

Однако рассмотрение других аспектов гносеологии Кузанца приводит к выводу, что фактически вера не играет роли в теории познания философа, придающей громадное значение разумному познанию мира. Впрочем, уже в принципе свертывания мышления в вере заключено ограничение веры; без разума вера не может развернуться, развиться, — только разум способен достичь познания вещей.

Предпочтение человеческого ума, знания вере является выводом из учения Кузанца о человеке как микрокосме.

5.3 Познание – жизнь ума

Мир познаваем — вот какой вывод следует из трактовки человека как микрокосмоса. «Можно прийти к познанию всего человеческим способом»,— утверждает философ в трактате «О предположениях». Ведь у человека есть такое орудие для познания мира, как ум, по природе своей предназначенный к постижению сущности вещей.

Аскетизм, нищета духа, столь ценимые христианством, уступают место удивительному богатству внутреннего содержания микрокосма. «Какое величие существует в нашем уме!» (16, 29). Эпитеты, прилагаемые им по отношению к духу человека, достаточно красноречивы: «наш царственный и властительный ум», «каждый человек имеет свой собственный свободный ум», «свободная сила, существующая в нас...» (20, I, 216). Эта мысль проходит через, все сочинения Кузанца. Это настоящий гимн человеку в истинно гуманистическом духе.

Говоря о врожденном человеку искании истины, он исходит не из христианских догматов, а из аристотелевского положения: «Все люди от природы имеют стремление к знанию». Не вера оказывается началом философского знания, а удивление человека перед богатством окружающего мира. «Люди начали философствовать из удивления»,—говорит Аристотель (27, 1, 2). И Кузанец, как бы забыв о вере как начале знания, пишет: «Наш интеллектуальный дух имеет в себе природу огня; он предназначен на этой земле ни для какой иной цели, чем для той, чтобы гореть и вырасти в пламя. Он растет, побуждаемый удивлением (aclmiratione)» (16, 297). Ту же идею встречаем и в трактате «О предположениях»: «Из удивления, как из семени, вырастает дерево рассудочного познания, которое... приносит удивительные плоды» (9, XI).

Совершенно в духе передовых мыслителей Возрождения Кузанец видит цель человека в познании, духовном освоении мира: «Всякий разумный дух стремится к познанию. Ибо познание есть жизнь ума, та цель, к которой он стремится...» (21, 284).

В гносеологии Кузанца одна из тенденций — дуализм в понимании объекта знания, который является следствием известной противоречивости философа, наличием теистических элементов в его мировоззрении. С этой точки зрения существует два объекта знания: природа, окружающая человека, мир конечных вещей, постигаемый разумом, и таинственный, непознаваемый разумом бог, к которому ведет лишь мистическая теология. Другая тенденция — установление одного объекта познания: натуралистически истолкованного бога.

Обе тенденции перекрещиваются в творчестве Кузанского, однако, ведущей является вторая, связанная с пантеистическим истолкованием природы. С большой ясностью эта вторая тенденция выражена в заключительной главе «Компендиума»: «Существует лишь один объект для духовного видения и чувственного зрения: первое видит то, как он существует в себе, второе — как он познается посредством знаков. Единый объект есть сама возможность (Ipsum Posse). Объект духовного зрения есть всемогущее единство; чувственного зрения — некий чувственный предмет. Так как он есть то, чем он только может быть, то мы здесь имеем тот же объект, только тем способом, которым он становится известным чувству посредством видимых знаков. Оба пути даны потому, что Возможность, которая есть всемогущество, хочет быть увиденной» (12, 249).

Эти рассуждения об объекте познания есть не что иное, как постановка проблемы соотношения сущности и явления и определенное ее решение. Сущность познается духовным зрением, явление — чувственным; объект же един — «Сама Возможность», как определяет бога в своих последних сочинениях Кузанец. Сущность вещей мыслитель называет «истиной» (veritas), «мудростью» (sapientia), придавая этим понятиям не гносеологический, но онтологический смысл.

Он полагает сущность всех вещей одной и той же, поэтому считает, что познание сущности одной вещи одновременно раскрыло бы сущность всех вещей. Кузанец искал метафизическую сущность, найдя которую, можно будет постигнуть всю суть бытия, все явления такими, каковы они суть в себе. «Бог есть точность каждой вещи,— говорит Кузанец.— Отсюда, если бы имелось точное знание хотя бы об одной вещи, то по необходимости было бы знание о всех вещах. Если бы я знал точное имя хотя бы одного творения божия, то не оставался бы в неведении относительно всех решительно имен всех творений божьих и того, что можно было бы знать» (2, III).

Поиск единой основы, сущности всех вещей, без сомнения, вносит метафизический элемент в гносеологию Кузанца, тем более что он понимает сущность как «неизменную покоящуюся в самой себе субсистеицию всех существующих вещей», «одну и ту же сущность всех вещей» (22, 61). Но понимание философом одной единственной сущности бесчисленного множества вещей в известной мере снимает эту ограниченность. Ведь сущность всего есть не что иное, как бесконечность, в которой совпадают противоположности, «вечная и бесконечная мудрость» (6, I, 11), к созерцанию которой направляется ум. Сущность вещей есть бесконечность и к познанию этой бесконечной сущности, в которой совпадают противоположности, устремлен микрокосм Николая и он сам: «Как запах пахучего предмета... побуждает нас к ищущему бегу, чтобы мы по следам запаха благовонных предметов поспешили навстречу самому аромату, так и вечная и бесконечная мудрость, которая светит во всех вещах, привлекает нас, так что мы в чудодейственном стремлении несемся к ней». И дальше: «Ум тянется к мудрости, как магнит к железу» (6, I, 11).

Для Кузанца бесконечная сущность познается в конечных вещах, и постижение ее возможно в мире конечных явлений. «Как абстрактное заключено в конкретном, так в первую очередь мы рассматриваем абсолютный максимум в ограниченном максимуме, чтобы затем исследовать его во всех отдельных вещах, ибо он некоторым абсолютным образом находится в том, что представляет в ограниченном виде все» (1, II, IV). Кузанец уверен в способности человека познать сущность вещей. «...я стремлюсь всей душой узнать, что есть самость или содержащаяся в себе чтойность, которая разыскивается со столь великим усилием.— Веришь ли ты, что она может быть найдена? — Конечно, так как духовное побуждение, свойственное всем, не напрасно. Чтойность, которую всегда искали, ищут и будут искать, как могла бы она разыскиваться, если бы была совершенно неизвестной» (22, 60).

Итак, сущность познается в окружающем человека мире и для Кузанца книга природы – сам бог, который познается человеком по своим письменам, в отличии от учения схоластики, согласно которой задача человека заключалась лишь в отыскании и разгадке букв, а не в необходимости выявления причинных связей и истинной сущности вещей. Объектом познания микрокосмоса, по мнению Кузанца, является окружающий мир. Такова главная тенденция в вопросе об объекте знания.

Человеческий ум Кузанец сравнивает с умом божественным, уподобляет ему. Первый — зеркальное отражение, «живой образ» второго. Ум — живой и совершенный образ бесконечного искусства, «как если бы художник хотел нарисовать себя самого» (2, XIII). «Только один ум является образом божьим» (2, IV).

Выражая настроения передовой части общества того времени, Кузанец превращает положение о человеке как «образе и подобии божьем», в обоснование идеи самостоятельности и свободы человеческого творчества. Уподобление человека богу понадобилось Кузанцу, прежде всего для того, чтобы подчеркнуть творческое начало в человеке.

«Человек есть второй бог. Как бог есть творец реальных вещей и естественных форм, так и человек — творец логического бытия и искусственных форм» (8, VI). Подчеркивание Кузанцем мысли о том, что человек при творении искусственных форм не опирается на образцы — одно из звеньев цепи рассуждений философа, направленных против господства авторитетов в познании.

Принцип свертывания и развертывания применительно к человеку и его познанию является одной из основ гуманистической идеи могущества человеческого ума. Сила человеческого познания оказывается аналогичной божественной творческой деятельности. Подобно тому как бог развернул из себя все многообразное богатство, земных вещей, так и ум развертывает понятия, свернутые в нем заранее. «Человеческий ум, благородное подобие бога ...развертывает из себя... предметы рассудка» (9, I, III).

Это учение имело главной целью возвеличивание человеческой природы соответственно духу Возрождения, видевшего в человеке прежде всего творца. В учении о «развертывании понятийных форм», по-видимому, отразилась характерная для сочинений средневековья и Возрождения склонность к образности, сравнениям, параллелям, что нередко призвано было восполнить в некоторой мере недостаточность фактических и логических доказательств. Подоплекой же рассуждений о развертывании понятий является стремление возвысить человека до уровня бога. Недаром «Homo esse secundum Deum» — «Человек есть второй бог». Нельзя отрицать в учении об экспликации понятий умом косвенной связи с идеалистической теорией Платона о наличии в душе человека образцов вещей еще до столкновения с внешним миром. Однако, используя теорию свернутости в уме заранее всех понятий, Кузанец отбрасывает ее, когда подходит к рассмотрению процесса познания. Он отрицает наличие врожденных душе человека понятий, отличаясь этим от платоников Возрождения. Прирожденной уму Кузанец считал лишь способность суждения. Подобно тому как «глухой никогда не может стать кифаредом, раз он не имеет никакого представления о гармонии», так и ум человека «обладает прирожденной способностью суждения, без которой он не мог бы продвинуться дальше. Эта сила суждения от природы присуща уму» (2, IV).

Исходя из этого, можно понять свертывание понятий в нашем уме как прирожденную способность, возможность, мыслить и образовывать суждения; однако же, реализация процесса мышления и образования суждений происходит лишь посредством соприкосновения с чувственным миром. В этом нас убеждает и понимание Кузанцем микрокосма как отражения окружающей природы. Малый мир — часть большого и отражение его. Это отражение и есть познание мира.

Познание мира Кузанец нередко характеризует как уподобление бытию: «...божественный ум есть сила, создающая бытие, наш ум есть сила уподобления бытию». И там же: «Ум создает уподобления, чтобы получить понятие о чувственных вещах, и в таком смысле погружен в телесный дух. Наша умственная способность, на основании подобных понятий, полученных через уподобление, создает механические искусства, физические и логические предположения и доходит до вещей так, как они воспринимаются в потенциальности своего бытия, или в материн» (2, VII). Он полагает, что уподобление ума конкретному бытию дает понятие лишь о чувственных вещах, почему эти понятия «оказываются, скорее предположениями, чем истинами» (2, VII).

Вся гносеология Кузанца базируется на положении о том, что никакое познание (кроме мистического) невозможно без чувственной ступени. Говоря о человеческом уме как «живом отражении» божественной мудрости, Кузанец также подчеркивает мысль о безграничных познавательных возможностях человека. Именно ум делает человека, являющегося единством конечного и бесконечного, в его ограничении бесконечным. При помощи понятий ум объединяет в единство все бытие бесчисленно разнородных вещей, и это единство, созданное умом, бесконечно. Бесконечен ум божественный — бесконечно и его отражение, человеческий ум. Мышление, сущность человеческой жизни, — деятельность, не имеющая границ; таков вывод из учения о человеческом уме как подобии божественного ума.

 С учением о микрокосме тесно связана идея творческих способностей человеческого разума. У Кузанца ум выступает как нечто относительно независимое от божественного промысла. Известно, что схоластика, признавая силу ума в познании «творений божьих», однако, полагала, что сам по себе ум человека бессилен. Он может проявить себя лишь в той мере, в какой это определено милостью божией; только сверхъестественный мир может расширить или сузить сферу действия ума, данного богом. Это представление, связанное с идеей божественного промысла, в значительной мере преодолевается Кузанским.

Учение философа об уме в некоторых пунктах соприкасается со схоластической традицией, главным образом в терминах и определениях, в целом заметно отходя от традиции. «Ум — это то, откуда возникает граница и мера всех вещей. Я думаю, стало быть, что слово «mens» производится от «mensurare». Как и Альберт Великий, и Фома Аквинский, Кузанец соединяет понятие «ум» (mens) с mensura — измерением, основываясь на этимологической схожести этих двух понятий. Основной функцией ума Кузанец считает измерение разновидностями, которого является взвешивание, исчисление, измерение (6, 3).

Имея в виду телесные функции ума Кузанец употребляет термин «душа» — «anima». Душа определяется им как некая неизменная нетелесная сущность, пребывающая в любой части тела и являющаяся основой всех способностей ума. «Существует только одна субстанция ощущения, воображения, рассудка и интеллекта. ...душа есть нетелесная субстанция и сила различных сил» (20, I, 214).

Когда же речь идет о познавательной деятельности как таковой, Николай пользуется термином «mens». «Mens» (ум) индивидуален у каждого человека; Кузанец выступил против аверроистов в вопросе о едином интеллекте у всех людей: «Никак невозможно, чтобы у всех людей был один интеллект» (2, XII), но это выступление совершается не во имя доказательства бессмертия души, а во имя подчеркивания ценности, неповторимой индивидуальности каждого человека. Индивидуальность ума каждого человека Кузанец связывает с различием телесного устройства, что соответствует признанию им индивидуализирующей роли материи. «Но что ум один у всех людей, этого я не представляю, потому что «если ум и обладает тем установлением, благодаря которому он называется душой, то он использует для этого подходящее устройство тела, адекватно себе соразмерного. А это устройство, раз оно находится в одном теле, уже никогда не встречаются в другом» (2, XII). Неповторимость, своеобразие каждого индивида в его телесном и духовном выражении утверждает Кузанский.

Подчеркивание философом наличия тесной связи души с телом представляет материалистическую тенденцию.

Кузанец представляет душу как единство, тело — как инакость. «Телесное поднимается в духовное, а духовное спускается в телесное, оба связаны, так что различие тел нужно так объяснить из различия души, чтобы в то же время понять последнее различие от первого» (9, II, X).

Ум человека, по мнению философа, составляет единство трех способностей, или сил: ощущения вместе с воображением (sensus et imaginatio), рассудка (ratio), разума (intellectus). «Виртуально ум состоит из способности мышления, рассуждения, воображения и ощущения, так что сам он в качестве целого называется способностью мышления, способностью воображения и способностью ощущения. Отсюда, он состоит из них как своих элементов» (2, 11). Кроме этих трех способностей ума Кузанец полагает также недискурсивную способность, мистическую интуицию, помогающую в момент «theosisa», «обожествления», мгновенно постичь бесконечный абсолют. Однако мистическая интуиция в теории познания природы не играет роли; введение этого рода познания в гносеологию является данью мистике.

Указанные способности ума Кузанец связывает в некое гармоническое единство, основанное на существовании единой субстанции всех способностей. Все три силы ума неразрывно связаны друг с другом и не могут совершать никаких действий обособленно: каждая способность, будь то высшая или низшая, функционирует лишь при помощи других. Каждая более высокая способность является свертыванием низшей; более высокая ступень способна исправлять ошибки низшей. «Абсолютное единство нисходит в духовную бесконечность, последняя — в рассудочную, последняя — в чувственную, которая опять в том же ступенчатом порядке вновь поднимается к абсолютному единству, так что в абсолютном единстве совпадают начало истечения н конец обратного устремления, в чувственном единстве — конец истечения и начало обратного устремления» (9, II, VII). Итак, Кузанец считал абсолютное божественное единство свертыванием всех сил познания, что связано со всем строем пантеистических рассуждений философа; в данном случае сила человеческого ума представляет собою развертывание божественного ума, составляя с ним неразрывное единство.

Чувственной ступени познания Кузанский уделяет большое внимание, что связано с ростом интереса в XV в. к естественным наукам и соответственно этому — интереса к опыту как основе естествознания.

Чувственную ступень он рассматривает как состоящую из двух сил души — ощущения (sensus) и воображения (imaginatio), которое соответствует представлению. С точки зрения Кузанца, ощущения — источник и основа познания мира: «познание начинается с чувственного» (9, II, XVI). Чувственной ступени придается столь большое значение, что деятельность интеллекта полагается немыслимой без нее. «Сила ума, являющегося способностью восприятия вещей и способностью к понятиям, не может перейти к своим функциям, если не получит возбуждения со стороны чувственного и не получит возбуждения иначе, как только при посредстве чувственных представлений» (2, IV). Именно на основе чувственных впечатлений разум с помощью рассудка создает понятия о вещах—assimilationes rerum — и, в конце концов, достигает мудрости. «В этом мире в различных отдельных предметах разум ищет посредством ощущений не что иное, как свою жизнь... из чувственного мира отдельных вещей мы переносимся ко всеобщей науке, которая находится в интеллекте» (19, 226). Разум не может стать действительностью до тех пор, пока не соединится с чувством. Это соединение Кузанец рассматривает как нисхождение разума в чувство и становление чувством. «Разум становится чувством, чтобы перейти из возможности в действительность» (9, II, XVI).

Он отмечает неразрывную связь ощущений с телом. «Душа производит ощущение и воображение в теле» (20, 1, 214) в отличие от двух более высоких ступеней — рассудка и интеллекта. Каждый из органов чувств устроен так, что отражает одну определенную сторону мира. Он склонялся к признанию ощущений образами вещей и источником разумного познания. Человек, по мнению Кузанца, «создает подобия, или отражения, чувственного мира» (9, I, XIV). Функции более высоких ступеней невозможны без образов вещей, доставляемых ощущениями: «Когда наш разум начинает мыслить, он получает от многих изображений в памяти и форму цвета, и звука и т. п., тогда как до того он не имел формы» (1, II, II).

 Тело обладает и способностью запоминания ощущений в отсутствие вещи, т. е. силой воображения — vis imaginative, называл ее Кузанец или memoria (память), которая сохраняет чувственные образы, которые он считал неясными в силу их непосредственной связи с ощущениями.

Чувственное познание само по себе не дает знания сущности вещей. Оно ограничено пространством и временем, «познает лишь телесное»; «желание измерить духовное посредством чувственного бессмысленно» (9, I, X). «Чувство ощущает лишь чувственное, но его ощущение сбивчиво. Чувство лишь утверждает, что чувственное существует, но не то или это» (9 I, X).

Сила воображения является посредником между ощущением и рассудком. В рассудке чувственная ступень черпает свое совершенство. Именно благодаря деятельности рассудка чувственная ступень у человека отличается от ощущения и восприятия животных. Рассудок помогает человеку разобраться в природе видимых предметов. Оценивая роль чувственной ступени в познании, Кузанец уподобляет тело городу с пятью воротами, которые сообщаются с миром.

То внимание, которое он уделяет чувственному знанию, проявилось и в особенностях его стиля. В сочинениях философа наблюдается тяготение к конкретно-чувственным: образам. В самом его творчестве конкретно-чувственный образ служит основой для понимания абстрактных философских положений. Так, идею совпадения невозможно понять без наглядных геометрических фигур. «Как в теле голова, руки, ноги имеют различные функции, так и в душе разум есть голова, рассудок — руки, чувства — ноги» (9, II, 10). Это сравнение хорошо характеризует роль чувств: чувственная ступень «стоит на земле», она является основой деятельности рук и головы человека.

Рассудок [ratio], как и остальные способности души, есть проявление деятельности души. Эту высшую по сравнению с чувственной ступенью способность Кузанец связывает с телом. «С такими тремя модусами (ощущение, воображение, рассудок) душа пользуется телесным инструментом» (2, VIII).

Рассудок «существует вокруг вещей, подпадающих под ощущение». Он создает распознание, соединение и отличие ощущений, так что «в рассудке нет ничего, что раньше не существовало бы в ощущении» (2, II). Одна из функций рассудка — различие и упорядочение материала, полученного ощущением. Человеческий рассудок имеет свою цель в познании. «Рассудок превосходит силу воображения и шагает в более истинный способ познания вещей (9, II, XIV). Эта способность к познанию — результат регулирующей деятельности высшей теоретической способности «ума» (разума, интеллекта): «как мог бы рассудок производить исследования вне разума, без побуждающего и сверкающего света разума?» (9, I, VIII).

Другая функция рассудка - создание понятий о вещах. Говоря о функции создания рассудком понятий, нельзя обойти решение Кузанцем одной из основных проблем средневековой философии — проблемы универсалий. Эта проблема, как и многие другие, не решается им однозначно, но и здесь можно выделить основное направление. Кузанец выходит за пределы чисто номиналистического или реалистического решения вопроса. Преобладает у философа номиналистический подход к проблеме универсалий, причудливо сочетающийся с крайним реализмом.

Многое связывает философа с номинализмом: и критицизм Оккама, который разделяет Кузанец, и отрицание (хотя и непоследовательное) символики и иерархизма, и несколько скептическое отношение к разуму в его попытке постичь бога; интерес к опытному естествознанию и провозглашение ценности и неповторимости индивидуума.

Подобно номиналистам, Кузанец исходит из признания факта реального бытия единичных, конкретных вещей. Он утверждает, что отдельных от вещей «родов» и «видов» не существует, но «роды» существуют, поскольку они обнаруживаются в «видах», а виды — поскольку они обнаруживаются в единичных вещах. «Вселенная раскрывается лишь в роде, а род обнаруживается лишь в виде. Индивиды находятся в действительности; в них обнаруживается в ограниченном виде вся вселенная...» (6, II, 6). «Роды существуют лишь в ограниченном состоянии в видах, а виды, равным образом, в индивидуумах, которые одни только существуют в действительности» (1, III, I). Итак, конечным вещам, «индивидуумам», Кузанец приписывает действительное бытие. В отличие от многих номиналистов Кузанец признает соответствие общих понятий, образуемых умом, внешним объектам. Кузанец говорит о понятийном мире, созданном «нами по сходству с вещами» (9, I, IV). Понятия оказываются более или менее истинным отражением объективного мира, поскольку они отражают общие черты вещей. «Роды и виды, поскольку они выражаются в словах, суть утверждения рассудка, которые он создал себе на основании согласия и разногласия чувственных вещей. А отсюда, хотя они по своей природе и хуже чувственных вещей, подобием которых они являются— они все же не могут сохраняться при разрушении чувственных вещей» (2, II).

Таким образом, основа обобщения находится во внешнем мире: чувственные вещи обладают сходными чертами, что позволят рассудку, уловив общие черты, создать универсалии и дать названия вещам. Понятия, с этой точки зрения,— это подобия вещей, существующие в рассудке, менее истинные по сравнению с действительно существующими вещами. Кузанец отрицает искаженные представления средневековых реалистов о соотношении понятия и вещи. Реализм исходил из того, что вещи менее истинны по сравнению с их идеями. Кузанец изменяет это соотношение в пользу номинализма: действительный мир более истинен, чем понятийный, созданный человеком. По сравнению с позициями реализма в целом, номиналистическая позиция была более прогрессивной: признание мира конечных вещей истинным, действительно существующим миром, отрицание самостоятельного существования общих понятий наталкивало номиналистов на материалистические выводы и расчищало пути для возникновения эмпирических знаний.

Однако номиналистический эмпиризм в тенденции приводил к разложению мира на отдельные несвязанные элементы, противостоящие друг другу, игнорируя существующую связь между вещами. Кузанец по-своему пытался преодолеть эту ограниченность номинализма. Возможно, именно этим объясняется присутствие в системе философа элементов крайнего реализма.

Он подверг критике идею платоников о существовании многих прообразов, проформ вещей. Не существует множества отдельных от вещей первообразов и множества идей вещей, «невозможно, чтобы было несколько различных образцов» (1, II, IX). Отходя от Аристотеля на позиции крайнего реализма неоплатоновского толка, Кузанец признает наличие одного единственного образца вещей. «Многие образцы суть один образец, поскольку они совпадают в абсолюте» (6, II, 30). Как мы видим, и в преодолении платоновского реализма Кузанцу служит основой учение о совпадении противоположностей. Образцом вещей оказывается фактически бог, но понятый пантеистически: «бог есть «абсолютная универсалия», «единая бесконечная форма» (1,II, VI; 2, II).

Кузанец пытался преодолеть и тот метафизический отрыв общего от единичного, какой был присущ реалистам, которые, разделяя позиции крайнего реализма, вместе с тем отрывали образец от образов, в соответствии с позициями теизма провозглашая трансцендентность бога по отношению к миру. Абсолют Кузанца, как мы видели, свертывает все вещи, будучи «всем во всем»; он неотделим от вещи, составляя сущность ее бытия.

Крайний реализм Кузанца связан с пантеизмом. Подобного рода реализм вел к ликвидации ортодоксального учения о троице. Каждое из лиц троицы в учении крайних реалистов прекращало «реальное» существование, сливаясь в едином понятии бога. Учение Кузанца о троице соответствовало именно крайне реалистическому, а не номиналистическому решению: в учении о троице как бесконечном треугольнике и бесконечной прямой, которые совпадают в бесконечном, уничтожающем всякие различия единстве, исчезало как представление о личном боге, так и о каждом из трех лиц божества. Крайне реалистическая установка была и теоретической основой для провозглашения Кузанцем идеи общности всех религий в сочинении «О мире веры»; общее по всех религиях оказывалось более существенным, нежели то, что разделяло их.

Известная противоречивость позиции Кузанца относительно проблемы универсалий, сочетание элементов номинализма и крайнего реализма, возможно, объясняется стремлением вырваться из метафизических тисков каждого из направлений. Признав единый образец всех вещей, Кузанец объединяет всю вселенную, разложенную номиналистами на отдельные элементы, в некое целое и отсюда задачей человеческого ума становится не только изучение отдельных предметов, но мировой связи, ведь «все имеет между собой некую связь (nexus), однако ж скрытую от нас и непостижимую, так что из всех вещей происходит единственная вселенная и все вещи в едином максимуме суть само единство» (1, I, II). Это еще не конкретное изучение взаимосвязей между вещами, что явилось делом будущего, а лишь установка на изучение «скрытой от нас» связи; стремление постичь «тайные» связи между вещами вообще характерно для натурфилософии Возрождения.

В противоположность реализму, связанному с пренебрежением к единичному, Кузанец в чисто номиналистическом духе поднимает значение единичного вообще и человеческого индивидуума, в частности.

Итак, рассудок создает понятия о вещах видимого мира. Процесс образования понятий, познание мира Кузанец рассматривает как «измерение», — недаром слово «ум» он пытается связать со словом «измерять». Познание есть измерение, сравнение одного предмета с другим: всякий исследователь начинает исследование с неизвестного, сравнивает его с заранее полагаемым известным. Всякое искание состоит в сравнительном сопоставлении, поэтому бесконечное, ускользающее от пропорций, — неизвестно (11, I, I). Предметом сравнивающего познания, таким образом, служит мир конечных вещей; причем одни вещи более известны человеку, другие — менее. Сравнение выявляет неизвестное, исходя из известного. Измерение умом предметов видимого мира Кузанец связывает, прежде всего, с объективным свойством конечных вещей быть измеримыми; вещи находятся между максимумом и минимумом; одна вещь больше, другая — меньше. Это создает объективную основу для сравнивания вещей. Все вещи измеримы, кроме абсолюта, который постигается мгновенно, мистическим путем. Познание, таким образом, оказывается совокупностью элементов сравнения измеряющего и измеряемого, которые всегда различны. Именно их различие обусловливает тот факт, что всегда существует отношение, которое могло бы быть более точным, чем данное. В этом смысле познание, согласно Кузанцу, относительно, поскольку всегда допускает возможность еще более истинного постижения. Мышление всегда движется от определения к определению, от известного к неизвестному. И это движение, это путь познания посредством рассудка нелегок: Кузанец сравнивает деятельность рассудка с собакой, разыскивающей дичь, — «рассудочное познание отыскивает истину при помощи разнообразного размышления, по следам, петляющим по полю» (5, 16).

В связи с рассмотрением познания как «измерения», составление отношений, пропорций выступает как метод познания. Вот почему Кузанец так часто при исследовании гносеологических проблем обращается к вопросу о числе, его природе, вообще к математическим соотношениям. Кузанец полагал, что математика постигает истину надежнее, чем все другие науки, ибо характеризуется простотой, ясностью, достоверностью. Он видел в математических фигурах сходство с абсолютом, считая их не связанными с материей, движением, чувственным началом, придав отвлеченности математического мышления абсолютный характер. «Геометр занимается не металлическими, золотыми или деревянными линиями и фигурами, а самими этими линиями и фигурами, как они существуют в себе» (25, 1107), т. е. Кузанец полагал, что математик имеет дело с сущностью фигуры, но не чувственным воплощением этой сущности. Математика, по его мнению, позволяет в конечных фигурах выражать бесконечность, что должно приблизить человека к познанию абсолюта.

В XII—XIII вв. высоко подняли значение математики в деле познания природы Роберт Гростет и Роджер Бэкон. Гростет высказал мысль о том, что математика — единственная надежная основа для познания, что все природные действия можно изобразить посредством линий, углов и фигур. Вслед за ним Р. Бэкон провозгласил математику основой всех наук. Но от действительного познания природы математика была фактически оторвана, хотя математические занятия средневековых философов и ученых были преддверием математических методов исследования природы.

Приближение математики к эмпирической действительности, широкое применение ее в различных отраслях знаний начинается с XV в. Математический мир в этот период включается в сферу практической деятельности человека. Развитие техники, торговли, мореплавания побуждало ученых к поискам точных методов исследования природы. Математические методы познания в эту эпоху приобретают все большее значение, главным образом в среде художников, инженеров, архитекторов; для изучения эмпирической действительности с помощью математических методов. Была высказана мысль о том, что математика является общим основанием искусств и науки. XV в. дает примеры применения математики в самых различных отраслях знания — в анатомии, оптике, живописи, механике.

Стремление обнаружить причины каждого явления, выявить его внутреннюю закономерность приводило к выводу, что эти закономерности чаще всего выражались в форме чисел. Мера, число, пропорция приобретали значение всеобщего ключа к познанию истины и красоты. Учение о пропорции в XV в. становится к тому же принципом для измерения человека и природы, пропорция — «мать и царица» всего. В основе всей эстетики Возрождения, опиравшейся на математику, лежала мысль о гармонии как пропорциональной соразмерности частей.

Вот это стремление передовых мыслителей Возрождения осознать явления природы с точки зрения математики с большой силой выражено Николаем Кузанским. «Мы ничего не имеем достоверного в нашей науке, кроме нашей математиконцепции» (4, 315).

На естественнонаучные и, в частности, математические занятия философа оказали воздействие, как потребности его эпохи, так и изучение им философских систем прошлого, в той или иной степени связанных с математикой. Особенно высоко ценил Кузанец Прокла, полагавшего, что математика — «единственная истинная наука, благодаря которой мы способны познать все сущее» (51, 143). Кузанец заплатил дань, довольно значительную, неоплатоновско-пифагорейской мистике чисел. Вместе с тем внимание ученого к исследованию соотношения чисел выходит далеко за границы этой мистики. Об этом говорят его многочисленные математические сочинения. Математика становится для него методологической основой человеческого познания. Точность, вот что привлекает Кузанца в математике. В этом он видит сходство математики с абсолютом. Ведь недаром абсолют неоднократно определяется Кузанцем как «точная мера всех вещей». Провозглашая бога точностью всех вещей, Кузанец теологию привлекает для обоснования необходимости точных методов в познании вещей. «Бог создал мир при помощи арифметики, геометрии, музыки и астрономии»,— говорит Кузанец, выражая в теологической форме мысль о господстве в природе закономерностей, подчиняющихся математическим определениям,— «...бог все сотворил в числе, весе и мере» (1, II, XIII).

Числу он придает чрезвычайно большое значение, именно число выражало наличие пропорций в явлениях природы, позволяло «измерять» вещи. «Отнимите число, и не будет тогда возможности различать вещи, не будет порядка, пропорции, гармонии и даже самой множественности бытия» (1, I, V).

Кузанец приписывает единице атрибут божественности, рассматривая ее как начало всех начал, как «простой минимум», который совпадает с максимумом, т. е. как абсолют. «Она есть, следовательно, абсолютное единство» (1, I, V). Здесь мы вновь сталкиваемся с использованием принципа свертывания и развертывания применительно к числу. Единица развертывается во множество чисел, или вещей, а числа свернуты в единство: «ведь в любом числе содержится единство, а любое число содержится в единстве. Ибо любое число есть одно: двойка, тройка, десятка и вообще все; любое как число есть одно». В то же время число рассматривается философом как принцип вещи и «первый образец вещей» (9, I, IV). Кузанец даже высказывает мысль о том, что «число вещей есть сами вещи» (2, VI). Эти положения, безусловно, гипертрофируют количественную определенность вещей, превращают ее в абсолют.

Исходя из понимания числа как онтологической основы вещей, Кузанец строит и гносеологию на принципе числовых соотношений. Ведь понятийный мир, создаваемый рассудком, оказывается не чем иным, как образом числа; ведь «образцом понятийного мира, созданного нами по сходству с вещами, является число нашего рассудка» (9, I, IV). Рассудок начинает познание мира с создания числа. «Рассудок вначале развертывает из себя число и пользуется им при образовании своих предположений» (9, I, IV).

Количественная характеристика вещи становится определяющей при познании; такой подход отличает изыскания философа от схоластических поисков «скрытых качеств». Кузанец, однако, не сводит качество вещи к количеству, как это было принято в новое время. Для Кузанца количество — это свойство вещи, помогающее проникнуть в сущность последней. Отсюда его внимание к «числу, весу, мере».

Метод «сравнивающего измерения» имеет источником не только математику, но и другие естественные дисциплины, и в значительной мере связан с опытом, экспериментом, рассматриваемым как основа познания. В вопросе об опыте как источнике познания Кузанец расходится со схоластикой в целом. Необходимость опытов и наблюдений для познания природы была провозглашена еще в XIIIв. Роджером Бэконом, но в условиях господства феодализма не нашла отклика. Кузанец подхватывает и развивает идею необходимости эксперимента в науке, являясь в этом отношении предшественником Френсиса Бэкона. Четвертый диалог «Простеца» называется «Об опыте со взвешиванием». Этот трактат ученого интересен тем, что возвещает наступление новой эпохи — эпохи развития науки и техники. Здесь особенно отчетливо мы ощущаем стремление Кузанца получить точную меру для процессов в природе, осознание им необходимости исследования количественных отношений в природе, в частности, весовых соотношений. «Я полагаю, что, приняв во внимание весовые различия, можно ближе подойти к тайнам вещей и многое узнать с помощью предположительных следствий» (7, 120). Эта мысль обосновывается рядом остроумных наблюдений и предложением опытов из области физиологии человека и растений, из области механики. Кузанец пытался ввести количественные методы и точные измерения, например, в медицину.

Попытка Кузанца разработать точные методы исследования природы не противоречит его философской системе, она вполне соответствует его подходу к природе как к объекту приложения человеческих усилий.

Признание огромной роли опыта в познании, несомненно, влечет за собой и признание ценности индуктивного метода. Поэтому неверным представляется отрицание элементов индуктивно-аналитического метода у Кузанца, что предполагается некоторыми исследователями немецкого философа. Кузанец— «сторонник дедуктивного метода, признающий познание разнообразия — лишь через единое, части — через целое» (53, 194). Хотя Кузанец и в самом деле отдает предпочтение дедуктивному методу, нельзя забывать о логической связи между эмпирическим методом и индуктивным. Кузанец иногда высказывает мысль о связи обоих методов познания. «В сочинении «Об уме» Кузанец предлагает метод познания, который возможен лишь при учете диалектической связи общего с единичным: «Необходимо, чтобы знанию о чем-нибудь одном предшествовало знание целого и его частей» (2, X). Та же мысль проскальзывает и в «Апологии», где философ уличает Венка в неверном подходе к сочинению «Об ученом незнании», когда Венк, выхватывая разрозненные положения, превратно толкует их, следуя метафизическому методу отрыва единичного от общего: «Ведь необходимо, чтобы тот, кто исследует ум пишущего и какой-либо области, внимательно прочел все написанное и разъяснил это в едином согласующемся мнении. Ведь в разрозненных положениях легко обнаружить нечто такое, что противоречит самому себе» (5, 17).

Теоретической основой этих рассуждений является диалектика целого и части, развитая в основном в «Ученом незнании».

Подлинно диалектическим духом проникнуто учение Кузанца о высшей теоретической способности человека—разуме [intellectus]; именно она связана с диалектическим принципом совпадения противоположностей. Эта часть гносеологии философа содержит плодотворные идеи о противоречивости процесса познания, об историческом характере истины. Вместе с тем в учении о разуме проявляется больший уклон в сторону идеалистической трактовки этой способности ума.

Кузанский не отбрасывает идущее от христианской традиции мнение о разуме как силе божественной, некоей «искре божией» в человеке. Кузанец рассматривает разум как неотъемлемую составную часть ума (mens) человека; при этом человеческий разум по своей силе может сравниться с разумом бога.

Разум рассматривается им и как высшая по сравнению с другими способностями сила ума, и как несоизмеримая ни с чем величина, не поддающаяся определению. В последнем случае разум оказывается силой совершенно иного рода, чем рассудок, воображение и чувство, ведь «чувственное не имеет никакой пропорции с нечувственным» (14, 354). Но часто встречаются рассуждения о разуме как силе, пропорциональной низшим способностям ума. «Разум отражается в рассудке, как своем подобии» (9, I, VII1). Кузанец даже подчеркивает известную зависимость разума от низших ступеней познания: «ничего не может быть и в разуме, чего раньше не было в ощущении» (2, II). Кроме того, функция разума по отношению к рассудку в некоторой мере сходна с функцией рассудка по отношению к чувственному познанию. Если рассудок должен различать и упорядочивать спутанные отношения, то «разум является светом различающего рассудка; отсюда поднимись к Богу, который есть свет разума»; «разум— истинный судья над всем миром рассудка ...он способен к светлому интуитивному суждению обо всем многообразии того, что измеряется рассудком» (16, 295, 293).

Однако, разум бесконечно превосходит рассудочную силу в способности познания сущности вещи. Рассудок оказывается ограниченной силой ума, не выходящей за пределы конечного, за пределы функции сравнивания вещей. Неспособность воспринять, схватить бесконечное, ибо бесконечное не поддается сравнению — главная ограниченность рассудка, согласно Кузанцу. С этой ограниченностью связана также неспособность рассудка проникнуть в истинную сущность вещей — постигнуть совпадение противоположностей.

Рассудку, не умеющему проникнуть в тайну совпадения, противопоставляется разум, рассматриваемый как отражение бога, являющегося совпадением противоположностей.

Уподобление человеческого разума бесконечному абсолюту в данном случае является основой мысли о диалектической способности разума охватить противоположности. «Так, для рассудка движение является непримиримой противоположностью покоя; но как бесконечное движение в первом единстве совпадает с покоем, так они не исключаются и из ближайшего отражения этого единства» (т. е. разума) (9, I, VIII). Кузанец не отбрасывал рассудочное познание как неверное. Оно тоже шаг на пути к истине; без него была бы невозможной деятельность интеллекта.

Познание бесконечности и совпадение противоположностей, т. е. проникновение в сущность, «чтойность» вещей становится функцией разума. Человеческий интеллект должен поставить и решить задачу познания бесконечного. Придавая миру, вселенной, атрибут бесконечности, философ тем самым переключает сознание человека с познания абстрактного абсолюта на познание бесконечного реального мира. В связи с этим разум рассматривается как дискурсивная способность, движущаяся к постижению истины. Кузанец не раз подчеркивает способность разума к движению. Уже в «Ученом незнании» он говорит о бесконечном движении разума к истине, уподобляя его многоугольнику с бесконечным увеличением числа сторон. «Интеллект есть движение ума...». (2, VIII), интеллектуальное познание становится возможным лишь тогда, когда ум находится в движении. «Движение интеллекта... никогда не останавливается» (20, I, 214).

Кузанец проводит различие между разумом и так называемым интеллектуальным видением, или интуицией (visio intellectualis). Последняя оказывается как бы высшей ступенью созерцания истины, завершающей человеческое познание. Здесь вступает в свои права мистика.

Кузанец не только ставит проблему осознания бесконечного мира, но и дает свое решение этой проблемы, в принципе верное не только для его времени, но и для нашего, если отвлечься от мистических спекуляции. Он рассматривает истину как процесс; человеческий разум непрерывно, бесконечно шествует к абсолютной истине, никогда не достигая ее. Человек постигает бесконечное, но само это постижение представляет собой бесконечный процесс усовершенствования знаний. «Познание бесконечного есть бесконечный процесс»,— так можно коротко сформулировать эту мысль философа. И в этом Кузанец — человек новой эпохи, перешагнувший порог средневековья. Его идея истины как процесса по существу еретична с точки зрения официальной теологии того времени: утверждение бесконечности процесса познания фактически является отрицанием теологии и церковной философии с их вечными, неизменными истинами, опиравшимися на авторитеты. Догмы теологии ставятся под сомнение провозглашением относительности результатов познания. Ибо точного соответствия истине не существует, познание есть бесконечное уподобление ума познаваемому предмету. Уже в первых главах «Ученого незнания» четко формулируется эта мысль, не покидающая философа до последних сочинений. «Так разум, не являющийся истиной, никогда не постигает истины с такой точностью, которая не могла бы быть постигнута еще более точным образом через бесконечность. Разум так же близок к истине, как многоугольник к кругу; ибо чем больше число углов вписанного многоугольника, тем более он приблизится к кругу, но никогда не станет равным кругу даже и в том случае, когда углы будут умножены до бесконечности...» (1, I, III). Отметим, что образ круга со вписанным многоугольником с постоянно увеличивающимся количеством сторон — не только выражение бесконечности процесса познания, но и утверждение мысли о возможности постижения бесконечного через конечное. Ибо, что есть круг, как не мера многоугольника? В сравнении разума с многоугольником, бесконечно приближающимся к истине, кругу, есть еще один аспект учения о бесконечном познании. А именно, признание Кузанцем того факта, что человеческая истина есть не что иное, как единство множества разнообразных, относительно истинных мнений: чем больше сторон многоугольника, вписанного в круг, тем больше он сближается с кругом, хотя никогда не станет им. В этом можно увидеть теоретическую основу религиозной терпимости, присущей кардиналу. Идея правомерности и необходимости разнородных мнений в процессе познания служит в сочинении «О мире веры» обоснованию положения о том, что наличие множества религий не есть зло, но необходимость в познании бога.

Никто из предшествующих Кузанцу мыслителей не связывал идею относительности истины с идеей бесконечного движения человека к познанию сущности вещей. «Движение духа никогда не может исчезнуть, так как оно никогда не достигает бесконечной жизни... Ведь мудрость есть в высшей степени приятная пища, которая не уменьшает в насытившемся жажды вкушающего...» (6, 17).

Кузанец вводит в гносеологию понятие «coniectuга» — предположение, выражающее факт относительности наших знаний. Человеческое знание о мире совокупность более или менее истинных предположений, являющихся ступенями приближения к истине. Нет такого знания о вещи, которое не могло бы быть еще более точным. Уподобление вещи (adaequatio rei) никогда не является совершенным, так как познание никогда не исчерпает сущности вещей (12, VIII). Учение о предположениях содержит несколько скептическое отношение к суждениям человека об истине, но это скептицизм оптимиста, уверенного в поступательном движении человеческого ума и в бесконечном «приближении многоугольника к кругу». Тем более что познание сущности вещей — совпадения противоположностей — Кузанец неразрывно связывает с деятельностью.

Применение математики в деле познания бесконечности свидетельствует о тесной связи разума и рассудка, так как математика, согласно Кузанцу, есть не что иное, как творение рассудка. Именно рассудок дает разуму математический материал для размышления, хотя математика в качестве творения рассудка была ограничена познанием конечных вещей и подчинена закону противоречия. Попав «в руки» разума, математический материал, однако трансформируется, а именно, человеческий ум (mens) при помощи разума производит выход (transcensus) за пределы конечных геометрических фигур — прямой, треугольника, круга, шара. Дело разума — оставить конечные отношения математики и суметь увидеть в конечных геометрических фигурах бесконечное. При продолжении геометрических фигур до бесконечности разум видит их совпадение с бесконечной прямой и друг с другом. Совпадение прямой и круга в бесконечности противоречит понятию рассудка об этих фигурах. Но разум, пользуясь математическими символами, легко схватывает это совпадение.

Кузанец пытается обосновать совпадение не только бесконечных геометрических фигур, но и любого с любым. Поскольку он не может представить себе совпадения любого с любым иначе как при помощи увеличенных до бесконечности геометрических фигур, Кузанец использует идею бесконечного абсолюта, содержащего любые противоположности неразличимыми. Разум, согласно Кузанцу, совершает еще один переход—от геометрической бесконечности к абсолютной бесконечности бога, в котором совпадают не только фигуры, но все, что существует в противоположностях в видимом мире. Этот переход совершается в результате отвлечения от свойств бесконечных геометрических фигур, совпадающих с бесконечной прямой; процесс абстракции приводит к абсолютному единству, в котором все различия исчезли. Кузанец хотел при помощи предельной абстракции постичь идею совпадения вообще как идею абсолютную, не связанную с представлениями о мире конечных вещей. И если разум, преодолевая ограниченность конечных геометрических фигур, видит совпадение бесконечных фигур в единстве, то охватить все, все вещи в одном, увидеть их совпадающими не может.

Здесь мы подходим к мистической трактовке разума, имеющей место в гносеологии Кузанца. Здесь совершается переход в мистику. Абсолютное единство, абсолютное совпадение противоположностей без всяких различий, соотношений постигается, согласно философу, не деятельностью разума как силы ума, но деятельностью разума как видения, интуиции (visio, sive intuitio intellectualis) (5, 37).


5.4 «Ученое незнание»

Некоторые вопросы теории познания Кузанец рассматривает с позиций отрицательной теологии и неоплатоновской мистики. Эта часть гносеологии связана, прежде всего, с понятием «ученого незнания» — «docta ignorantia», которое сам Кузанец считал одним из основных понятий своей философии. Раскрытию этого понятия он посвятил свое первое и основное философское сочинение — «Об ученом незнании»; все последующие сочинения в той или иной связи соприкасаются с понятием «ученого незнания».

Кузанец в значительной мере переоценивал значение принципа «ученого незнания»; по-видимому, субъективная оценка принципа Кузанцем не соответствовала объективной его ценности. Этот принцип неразрывно связан с мистическим восприятием мира.

Термин «незнание» — «ignorantia» — не был нов во времена Кузанца; выражение «ученое незнание» встречается у Августина. Предшествовавшие Кузанцу философы, в частности Псевдо-Дионисий, связывали незнание непосредственно с отрицательной теологией. Незнание выступает у них как отрицание возможности познать бога — основу мира, к которому не применимы никакие определения. Сохраняя в известной степени подобное содержание понятия «незнание», Кузанец в то же время придает ему новый смысл, накрепко соединив его с понятием «docta» — «ученое». Для него теория «ученого незнания» — это путь познания глубочайшей, сокровенной сущности бытия — бесконечного абсолюта. «Все творения причастны к бытию. Если лишить все существа этой причастности, остается совершенно чистая сущность, являющаяся бытием всех существ, и мы обретаем такую сущность лишь в ученом незнании» (1, I, XVII).

 «Ученое незнание - «...а именно, знание того, что существует абсолютно несоизмеримое» (5, 24), то есть знание о существовании бесконечности, заключающей в себе все противоположности в их совпадении, и сознание непостижимости этой бесконечности. Во всех рассуждениях философа акцент при использовании понятия «ученого незнания» делается им на первой части, а именно, на «docta». «Незнание» не есть просто отрицание способности постижения абсолюта, но высшая ступень познания последнего: «...совершенное познание этого неиного может быть названо незнанием, поскольку оно есть познание того, кто превыше всего познаваемого» (3, XVII).. Незнание для Кузанца — это новое знание, начинающееся там, где кончается обычное знание, в то время как для схоластики за пределами знания начинается вера. Каким образом «ученое незнание» приводит к выводу о непознаваемости абсолюта обычным путем? Этот путь мистической теологии, мистического видения. Мистическое видение должно, по мнению Кузанца, привести человека к знанию, или, лучше сказать, к схватыванию самой сущности вещей — бесконечности, в которой исчезают все различия.

В этом и состоит рациональное зерно мистической теологии Кузанца — в попытке поставить и решить вопрос о постижении бесконечности.

Может ли человек собственными усилиями достичь «тьмы совпадения»? «Видение невидимого Бога... доступно нам»,— утверждает философ (5, 7). Приложив интеллектуальное усилие, подняться над противоположностями, всеми фигурами, местом и временем, утверждением и отрицанием, — иными словами, подняться к вершине абстракции (19, 230) — вот что необходимо человеку для мгновенного схватывания той истины, что в основе всего в мире лежит бесконечность, заключающая в себе неразличимыми все противоположности. На этой вершине абстракции Кузанец отказывается даже от понятий. Ведь «последнее и самое высокое представление о Боге лишено предела, или бесконечно, или выходит за пределы всякого понятия» (4, VI). Понятия исчезают на высшей ступени абстракции потому, что, по мнению Кузанца, они могут относиться лишь к конечным вещам, где имеют силу законы формальной логики, и неприложимы к выражению бесконечности. В явном противоречии с этой мыслью сам Кузанец сумел отлично выразить идею бесконечности, совпадения противоположностей, именно в понятиях математики и философии. Кузанец ввел математические символы, долженствующие, по его мнению, подвести человеческий разум к мистическому видению, но что есть сами эти символы бесконечности — бесконечная линия, круг и т. д. — как не понятия? И вряд ли Кузанец представлял себе идею совпадения иначе, как прежде всего в понятиях бесконечных геометрических фигур.

Логика конечного, занимающаяся сравнением свойств явлений, бессильна там где, речь идет о созерцании бесконечного. Средства формальной логики не в силах выразить всей диалектической сложности мира, единства и взаимопроникновения противоположностей. Принцип логического противоречия имеет силу лишь в области рассудка, теряя ее при познании разумом абсолютного единства. Кузанец обвиняет философов-схоластов в том, что они оперируют по существу при помощи рассудка, который «спотыкается от того, что... не может связать противоречия, разделенные бесконечностью» (1, I IV). Кузанец сознавал роль учения о совпадении противоположностей в борьбе с «силой застарелой привычки» и с преобладанием «аристотелевской школы, которая считает совпадение противоположностей ересью», о чем он недвусмысленно говорил в «Апологии ученого незнания» (5, 6). Философа, не могущего познать совпадение, Николай сравнивает с глазом, не видящим из-за отсутствия света: «Ум, который не отведывает ясную мудрость, подобен оку во тьме. Он есть глаз, однако, не видит, так как не стоит на свету» (6, 14).

Итак, одна из функций «ученого незнания» — отрицательная, ведущая к разрушению схоластической идеи «рационального» познания бога. Попытка познать бога с помощью логических рассуждений, доказательств — бесплодна с точки зрения «ученого незнания». И, пожалуй, отрицательная функция мистической теологии кажется более прогрессивным явлением, нежели положительная — мистическая теология как способ познания бога.

При более внимательном рассмотрении, однако, мы увидим, что мистическая теология в той трактовке, какую ей дает Кузанский, в условиях философской борьбы того времени играет прогрессивную роль.

Прежде всего оказывается, что «таинственное», «непостижимое постижение» совпадения совершается фактически разумом. Орган «ученого незнания»—«интеллектуальное видение», «интеллектуальная интуиция», «духовное око»; эта сила человека составляет часть разума, однако высшую, наисовершенную его часть. «Только разум обладает оком для созерцания чтойности, которую может созерцать лишь в истинной причине, каковая есть источник всякого стремления» (17, 133).

Отличие интуиции от разума как способности ума заключается в возможности мгновенного «схватывания» истины; сущность вещей возникает при этом перед «духовным оком» с самоочевидностью, «без размышления» (5, 15). Разум как сила ума не совпадает полностью с объектом (многоугольник и круг!), бесконечно двигаясь к объекту, оставляя для себя возможность все более точного постижения истины. Истины, добываемые разумом, носят исторический, относительный характер. Интуиция (видение) приводит к полному совпадению субъекта с объектом, которое становится возможным в обожествленном состоянии субъекта. При этом полном совпадении прекращается всякое движение, устанавливается абсолютный покой; более глубокое знание уже невозможно. Благодаря введению понятия интеллектуального видения гносеология Кузанца приобретает мистический оттенок.

Понимание разума как мистической способности ведет свое начало от Августина, для которого интеллектуальное видение являлось непосредственным духовным видением бога, дарованным милостью божьей. Средневековый мистический пантеизм пришел к выводу, что разум, общающийся с богом, обладает божественной природой; вместе с тем он неразрывно связан с человеком. Схоластическая философия выдвинула концепцию, согласно которой человеческий разум на этом свете не может достичь истинного познания бога.

Кузанец придерживался позиции пантеистического мистицизма. Мистико-пантеистическая позиция Кузанца оспаривается некоторыми исследователями. Кузанец «переработал немецкую мистику таким образом, что пантеизм исчезает» (43, 225). В учении мистиков-пантеистов содержалась «опасность устранения различия между природным и надприродным порядком в области познания», а также «возможность познания бога уже на земле в результате объединения с богом» (53, 122), но не относит этой «опасности» к Николаю Кузанскому: «Николай Кузанский, желавший сохранить правоверность ...не шел за пантеистическими мистиками» (57, 72). По мнению Токарского, «кажущаяся» оппозиционность мистики Кузанца по отношению к церковной мистике является лишь результатом стремления кардинала оздоровить схоластическую теологию. На самом же деле в гносеологии Кузанца мы имеем дело именно с пантеистической мистикой.

Эта пантеистическая, «еретическая» мистика особенно отчетливо выступает в учении об обожествлении человека (theosis, deificatio) в процессе познания бога, о неразрывной взаимной связи абсолюта и человека.

Ортодоксальная теология тоже ставила вопрос о связи божественной природы с человеческой. Этот вопрос разрешался введением учения о человекостановлении второго лица христианской троицы, бога-сына. Согласно этому учению Христос становился человеком для искупления человеческого греха. Человек, рассматриваемый как существо греховное, оставался при этом в тени; главное внимание теология уделяла разбору свойств богочеловека. Однако, начиная с Псевдо-Дионисия, еретическая мистика смещает акценты в учении о связи человеческой и божественной природы. Здесь на первый план выступает не богочеловек Иисус, но земной человек, речь идет не о становлении бога человеком, но, напротив, о становлении человека богом. Идея становления человека богом кроме возвышения человеческой личности имеет еще один глубоко скрытый смысл: человек, превращаясь в бога, тем самым устраняет его как надприродное существо. Став богом, человек достигает божественного знания о мире. Работа «О сыновности Бога» целиком посвящена вопросу об обожествлении человека в результате напряженных усилий со стороны разума; при этом под обожествлением понимается достижение истинного познания вещей. «Достигнуть обожествления, значит достигнуть познания истины, как она проявляется в самой себе интеллектуальным образом» (19, 119).

Итак, понятие обожествления у Кузанца связано с постижением истины во всей ее глубине, а именно постижением ее как совпадения противоположностей в единстве. Обожествление Кузанец рассматривает и в традиционно-католическом плане как сыновность бога, то есть уподобление Христу: «Сама сыновность будет во многих сыновьях» (19, 120).

Кузанец считает, что человека делает богом познание сущности мира. «Сыновность есть уничтожение всякой инакости и различия и разрешение всего в одно, которое есть одновременно переход единого во многое. И это есть само обожествление (et haec est theosis ipsa). Мы поистине обожествляемся, поднимаясь к тому, чтобы стать в едином тем же самым, в котором все и во всем единое» (21, 289). Деификация снимает противоречие между земным человеком и надприродным богом; бог и человек сливаются в одно, становятся единым. Вместе с тем обожествление оказывается высшим совершенством человеческого интеллекта, ведущего к истине. Обожествление человека Кузанец отождествляет с интеллектуальным видением. «Theosis ...есть то в высшей степени возможное совершенство, которое также обозначается как знание Бога и Слова или как внутреннее видение» (19, 119).

Мистическая теология Кузанца выступает не только как противопоставление узаконенной церковью «рациональной теологии», но и против реакционного направления внутри самой мистики.

К XV в. в мистике ясно определились два направления, различающиеся оценкой роли разума в познании абсолюта.

Одно — реакционное, ссылалось на волю как орган соединения души с богом; роль разума при этом сводилось на нет, предельно принижались возможности человеческого разума в познании бытия. Другое направление, так называемое направление «интеллектуальной мистики», основой познания бога считало разум. Итогом рассуждений представителей интеллектуальной мистики было возвышение разума человека. «Интеллектуальная мистика» была относительно прогрессивным течением мистики средневековья.

Сторонником этого рода мистики выступал Николай Кузанский. Его противники, отрицая первую часть принципа, «ученость» незнания считали, что подняться к богу можно лишь при наличии любви к нему, исключая всякую деятельность интеллекта. Созерцание бога, согласно этой точке зрения, должно возникнуть из веры; это, собственно, чувственное познание.

Такая позиция не могла быть приемлемой для философа, всемерно возвышавшего роль математики, науки, философа, значительную часть своего творчества посвятившего исследованию человеческого мышления. С самого начала он отметает возможность чувственного соприкосновения с богом: «Чувство не способно подняться, так как не имеет знания» (24, 115). Мистическое переживание Кузанец преобразует в форму познания. Мистика Кузанца в теории познания по существу скрывает аргументы в пользу интеллектуального знания, ибо философ всемерно подчеркивает необходимость активного интеллектуального усилия. Одна из определяющих черт ортодоксально-католической мистики - пассивность познающего субъекта, его неспособность подняться собственными усилиями к богу и робкое ожидание божественной милости, озарения — чужда философу. Без любви невозможно постичь бога, но любовь к богу носит у Кузанца характер интеллектуального стремления к постижению объекта, как позднее у Спинозы. «Любящий должен составить себе понятие о любимом предмете» (24, 114). Он отвергает слепое ожидание мистического озарения по милости бога. «Тот, кто хочет подняться к Богу, должен сам себя двигать вперед» (24, 114). В этих рассуждениях Кузанец—достойный преемник относительно прогрессивной, «еретической» традиции в мистике, идущей от Псевдо-Дионисия до Эккарта.

Идея активности человека в познании абсолюта упорно подчеркивается Кузанцем во всех сочинениях. Бог дает свой свет только ищущим, которые разыскивают его как бы в беге (cum cursu) (16, 295); в «Игре шара» — о необходимости упражняться в достижении Христа, как и в игре в шар (20, 220). Влияние Эккарта здесь несомненно; особенно отчетливо это проявляется в «О видении Бога», где Кузанец настойчиво проводит мысль о том, что бог смотрит на нас только тогда, когда мы смотрим на него. Только высшее напряжение интеллектуальных способностей человека приводит к видению, т. е. абсолютному познанию сущности бытия.

Реальная основа всех этих рассуждений — выраженное в мистической форме утверждение активности, инициативности человека, что роднит Кузанца как с представителями еретической мистики средневековья, так и с гуманизмом Возрождения.

Кузанец не отбрасывает знания, философии, науки вообще; знания оказываются совершенно необходимой ступенью для достижения «незнания». Он не отрицает необходимости изучения книг мудрецов, к которым он относит прежде всего мистиков, и главным образом Псевдо-Дионисия. Только разум, интеллект, его усилия могут подвести человека к интуиции, видению совпадения противоположностей со всей очевидностью. «Стремящегося к вечной мудрости не удовлетворяет знание того, что может быть прочитано о ней. Но необходимо, чтобы после того, как он посредством интеллекта разыскал, где она существует, он овладел ею» (6, 18). И вот наступает интеллектуальное слияние человека с абсолютом, полное тождество конечного и бесконечного: «Твое интеллектуальное познание есть не что иное, как тождество твоего разума с сопричастным единством. Ты есть образ Бога» (9, II, VII).

Наличие элементов мистики в гносеологии Кузанца в условиях идеологической борьбы того времени играло известную положительную роль. Встав на позиции мистики, Кузанец тем самым объективно присоединяется к той оппозиции против феодализма, проходившей через все средневековье. Мистическое познание, о котором говорит Кузанец, фактически не распространяется на действительное познание явлений и процессов природы; оно относится лишь к познанию «скрытого бога», бесконечно удаленного от взоров людей и все же находящего в вещах. Теология тем самым отводится в русло мистики; поле природы становится объектом науки.

Разум, по Кузанцу, не является исключительно органом мистической теологии. Мистическая теология составляет ту часть интеллекта, которая фактически не играет роли в познании природы. Разум, по мысли Кузанца, обладает огромной самостоятельной силой, схватывая в принципе (в бесконечных геометрических фигурах) совпадение противоположностей. Это — высшая философско-теоретическая способность человеческого ума. Поэтому вряд ли справедливы утверждения некоторых зарубежных исследователей, придающих интеллектуальному познанию в учении Кузанца с самого начала «мистический характер» (42, 28), «совпадение противоположностей — мистическая теория» (54, 405). Кузанец «является погруженным в платонизм христианским мистиком» (48, 47) — такие утверждения не являются редкостью применительно к Кузанцу. Причем эти исследователи пытаются закрыть глаза на еретичность и неортодоксальность мистики Кузанского; мистика философа для них — «христианская» мистика, а потому ей как наивысшей ступени познания уделяется довольно значительное внимание.

Наиболее ценная часть гносеологии Кузанца связана с учением о той части разума, где нет мистического, таинственного знания бога. Именно эта часть совершает всю диалектическую работу: она движется, ищет, бесконечно приближаясь к бесконечному объекту. Теория же «ученого незнания», претендующая на мгновенное познание всей истины в целом, на деле ничего не дает. Попытка Кузанца сразу схватить бесконечность была иллюзорной. Неплодотворность мистического постижения сущности бытия заключалась уже в метафизичности этого способа познания.

Мистическое видение кладет конец диалектическому движению разума к истине: цель достигнута — субъект полностью слился с объектом. Познание человека должно остановиться на этом. Достоинствами мистического учения Кузанца являются: неразрывная связь мистики Кузанца с пантеизмом, что ведет к отрицанию и разрушению ортодоксально-теологического мировоззрения; далее, попытка поставить вопрос о познании бесконечного; и, наконец, явная направленность принципа «ученого незнания» против свойственного схоластике формально-логического метода исследования. Постановка вопроса о познании бесконечности, а также борьба со схоластическим способом мышления гораздо больше связаны с учением о деятельности разума как дискурсивной способности, чем с учением об интеллектуальном видении. Для развития философской мысли имеет значение именно учение о разуме как философско-теоретической способности человека бесконечно двигаться к познанию бесконечного мира.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Философская концепция Кузанского представляет собой уникальное явление в культуре XV в. и может быть рассмотрена как:

1.  Подводящая итоги развития средневековой философской традиции, синтезирующая ее базовую проблематику и суммирующая основные достижения как схоластического, так и мистического направлений.

2.  В качестве пролога философии Возрождения, задавшего основные векторы разворачивания проблематики и аксиологические ориентиры ренессансной философской культуры (гуманизм, кантеизм, эмпиризм, натурализм и др.).

3.  Как предвосхищение философских идей нового времени.

4.  Как генетический исток классической европейской гносеологии.

Основное содержание творчества Николая Кузанского было плодотворным и прогрессивным для развития философии. Эта прогрессивность не в последнюю очередь связана с выражением потребностей революционного в ту пору класса — буржуазии. Кузанский, испытавший влияние развивающегося естествознания, а также гуманизма Возрождения, был сам выдающимся представителем естественнонаучной и гуманистической мысли той эпохи.

Прогрессивное значение его творчества определяется той ролью, которую Кузанский сыграл в истории диалектики. Именно диалектичность философии Николая Кузанского позволила ему сделать шаги к материализму. Эти шаги, не будучи последовательными, привели философа к пантеизму, заключавшему в себе известную материалистическую тенденцию. Проповедь пантеистических идей в эпоху безраздельного господства религиозно-идеалистического мировоззрения имела прогрессивное значение, прокладывая путь материализму нового времени. Не менее важную роль сыграла также космология Николая Кузанского, базировавшаяся на диалектико-пантеистическом мировосприятии философа.

Идея бесконечности вселенной, идея отсутствия во вселенной центра и окружности, верха и низа была воспринята и развита Джордано Бруно. Трактовка Кузанцем бесконечности мира, как потенциальной, как безграничности, в отличие от актуальной, абсолютной, «в собственном смысле» бесконечности бога, была развита Р. Декартом в его обосновании в беспредельности Вселенной. Понимание бога как «свернутого» и мира как «развернутого» максимума нашло свое продолжение в материалистическом пантеизме Б. Спинозы. Диалектическое учение Николая Кузанского о совпадении противоположностей нашло свое продолжение, и развитие в философии немецкого классического идеализма конца XVIII–начала XIX вв.

Николай Кузанский стоит в одном ряду с гуманистами Возрождения. Одним из первых мыслителей этого времени Кузанец высоко поднял значение личности человека, проповедуя могущество, безграничную способность человеческого ума к познанию. Объективно такая трактовка человека вступала в противоречие с нивелировкой личности, подавлением индивидуальности человека христианской религией. Человек — бог, творец; эта идея гуманиста Николая Кузанского носит по существу атеистический характер, ибо несовместима с религиозным представлением о человеке.

Творчество Кузанца оптимистично, что, в общем-то, не присуще средневековой схоластике. Оптимизм по существу является врагом религии, религиозной догмы о ничтожности мира и человека.

Велика заслуга Кузанца и в разработке гносеологических проблем. В соответствии с потребностями буржуазии Кузанец пытался решить задачу наиболее эффективного познания природы. Он ввел в познание математический и естественнонаучные методы, что роднит его с будущим.

Кузанец высказал мысль о противоречивости процесса познания, догадку о том, что «познание есть вечное, бесконечное приближение мышления к объекту», каковым была для него бесконечность, понимаемая как совпадение противоположностей.

Объективно идеи Кузанца противоречили феодальной идеологии и подрывали ее. Именно в его учении берет свое начало натурфилософия Возрождения. Кузанца можно считать одним из выдающихся представителей раннебуржуазной культуры.

Центральная фигура перехода от философии средневековья к философии Возрождения: последний схоласт – и первый гуманист, рационалист и мистик, богослов и теоретик математического естествознания.


СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Николай Кузанский. Избранные философские сочинения. М., 1979.

1. Об ученом незнании.

2. Об уме.

3. О неином.

4. О бытии — возможности.

5. Апология ученого незнания.

6. Простец о мудрости.

7. Простец об опыте со взвешиванием.

8. О берилле.

9. О предположениях.

10. О мире веры.

11. О католическом согласии.

12. Руководство (Компендиум).

13. Об охоте за мудростью.

14. Построения (Excitationem).

15. Опровержение Корана.

16. О поисках бога.

17. О творении.

18. О скрытом боге.

19. О сыновности бога.

20. Об игре шара.

21. О даре Отца светов.

22. О вершине созерцания.

23. О видении бога.

24. Переписка Николая Кузанского с Каспаром Айдофером и Бернардом Вагинтом.

25. Математические дополнения.

26. Антология мировой философии. Т. 2. М., 1970.

27. Аристотель. Метафизика. М., 1934.

28. Бруно Дж. Диалоги. М., 1949.

29. Бруно Дж. Изгнание торжествующего зверя. СПб., 1914.

30. Горфункель А.Х. Философия эпохи Возрождения. М., 1980.

31. История философии. Ростов, 1999.

32. История философии в кратком изложении. М., 1997.

33. Итальянские гуманисты XV в. о церкви и религии. М., 1963.

34. Краткий очерк истории философии. М., 1975.

35. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 20.

36. Мусский И.А. Сто великих мыслителей. М., 2000.

37. Рассел Б. История западной философии. М., 1959.

38. Рожицин В. С. Джордано Бруно и инквизиция. М., 1955.

39. Соколов В. В. Европейская философия XV – XVII вв. М., 1984.

40. Соколов В. В. Философия Спинозы и современность. МГУ, 1964.

41. Тажуризина З. А. Философия Николая Кузанского. М., 1972.

42. Bohnenstedt E. Einfuhrung. В кн.: “Nikolaus von Cues. Der Laie uber die Weisheit”, Leipzig, 1944.

43. Boeckl C. Die Bedingtheitcn der deutschen Mystik des Mittelalters. Munster, 1935.

44. Colomer E. Nicolaus von Cues und Raimund Llull. Berlin, 1961.

45. Hubst R. Die Chistologie des Nicolaus von Cues. Freiburg, 1959.

46. Hoffman E. Nicolaus von Cues als Philosoph. В кн. “Nicolaus Cusanus. Die Laie uber die Weisheeit”, Leipzig, 1944.

47. Lenz J. Die docta ignorantia oder die mystische Gotteserkenntnis, Wurzburg,1923.

48. Menniken P. Nicolaus von Cues. Leipzig, 1932.

49. Ritter H. J. Docta ignorantia. Die Theorie des Nichtwissens bei Nicolaus Cusanus. Humburg, 1927.

50. Scharpff F. Der cardinal und Bichoff Nicolaus von Cusa als Reformator in Kirche. Reich und Philosophie des funfzehnten. Lahrundert. Tubingen, 1871.

51. Steck M. Prokeus Duadochus und seine Gestaltlcchre der Mathematic Halle, 1943.

52. Stockl A. Geschichte der Philophie des Mittelalters, Bd. 3, Mainz, 1866.

53. Tokarski M. F. Filozofia byti u Micolaja z Kuzy. Lublin, 1958.

54. M. De Wulf. Geschichte der mittelalterlichen Philosophie. Tubingen, 1913.


1 Здесь и далее первая цифра означает порядковый номер цитируемого произведения в списке литературы, помещенном в конце; последующие римские цифры – разделы в сочинениях Кузанца, арабские – страницы цитируемых произведений.


Информация о работе «"Теория человека и бога". Н. Кузанский»
Раздел: Философия
Количество знаков с пробелами: 204845
Количество таблиц: 0
Количество изображений: 0

Похожие работы

Скачать
39211
0
0

... непостижимого", познание "невидимым образом" не отождествляется с мистическим экстазом: в нем подчеркивается, прежде всего, его интеллектуальный характер [3, с. 67]. Интеллектуальная интуиция рассматривается в философии Николая Кузанского как "ученое незнание", выступающее в данном случае не в качестве предпосылки, а в качестве итога процесса познания. Ученое незнание есть именно "ученое". И оно ...

Скачать
39034
0
0

... бес­конечность, в которой совпадают противоположности, процесс познания рассматривается как раскрытие этого совпадения, как восхождение от знания конечных вещей к постижению их бесконечной сущности. С пантеизмом Николая Кузанского связано и решение им важнейшего для средневековой и ренессансной философской мысли вопроса о соотношении веры и знания. Чтобы правильно понять смысл ответа, который ...

Скачать
57713
0
0

... Возникает также иное отношение к искусству, которое рассматривается как выражение творческих потенций человека - в нем человек уподобляется Богу. Для характеристики тех изменений, которые происходят в философии, рассмотрим творчество одного из наиболее последовательных и глубоких мыслителей эпохи Возрождения Николая Кузанского (1401-1464), с именем которого связывают переход от средневекового к ...

Скачать
19409
0
0

... “единственный дух, сотворенный по образу и подобию Божьему, тот, что был помещен выше всех вещей, и остающийся выше всех вещей”. Человек в этой доктрине поставлен в центр мира и не стеснен никакими пределами в определении своего образа. 5. Аристотелизм эпохи Возрождения. Пьетро Помпонацци. Эпоха Возрождения возвратила к жизни помимо всего прочего и учения Аристотеля. Большое значение имеет ...

0 комментариев


Наверх