Хронотоп как слагаемое женской картины мира

3.3. Хронотоп как слагаемое женской картины мира

Гендерный конфликт, как и быт-бытие героинь (и противопоставленных им героев), в женской прозе раскрываются в условиях своеобразного хронотопа – единства пространственно-временного континуума, играющего сюжетообразующую роль в произведении. Хронотоп составляет основу женской гендерной картины мира. Как отмечалось в критике, он поднимает словесную ткань до образа бытия как целого, даже если герои и повествователь не склонны к философствованию. Время и пространство составляют основу сюжета, и через сюжетные перипетии женской прозы мы можем выйти на гендерную картину мира.

Американская исследовательница Е. Гощило, исходя из теории М. Бахтина, точно подметила, что в женской прозе 1980-х годов возникли новые хронотопы, символизирующие деградацию Большого стиля. В частности, она анализирует хронотоп больничной палаты, который в ортодоксально-советском варианте принимал значение места, где герой/героиня вели титаническую битву со смертью, болезнью и тем или иным способом одерживали победу. У писательниц 1980-х годов больничная палата трактуется как тюрьма. «Тюремная аналогия проявляется различными способами. Госпитализация означает взятие под стражу или насильственное заключение в пространственное ограничение, ... придающее особую нагрузку на время. Получая относительное замедление, присущее больничной или тюремной обстановке с их всякого рода ограничениями обычного передвижения, время неизбежно изменяет свои очертания и значения... Более того, систематизированные правила поведения, созданные больничными врачами, и профессиональные знания наделяют их властью над пациентами». Радикальные изменения, по мнению Гощило, претерпели хронотопы дома и внешнего мира, где очевидными чертами стали функции преследования, насилия, бегства (Цит. по: Трофимова Е.И., 2004).

М. Бахтин, который ввел термин хронотоп, считал, что и временные и пространственные отношения всегда эмоционально, ценностно окрашены. В работе «Формы времени и хронотопа в романе» Бахтин дает такую классификацию: хронотопы бывают идиллические, мистериальные, карнавальные, хронотопы пути (дороги), порога (кризиса и переломов), провинциального городка с его монотонным бытом. Хронотоп большого города с его сумасшедшим ритмом, давящим на женщину: это тоже монотонность, но особая. Очевидны и разрушительные тенденции в его изображении у Татьяны Толстой. Она пишет, что, хотя город с высоты окон дома “сияет вязанками золотых огней, радужными морозными кольцами, разноцветным скрипучим снегом” («Факир»), виден “черный провал первых этажей, и то, как по кольцу Москву окружает “бездна тьмы”, на краю которой живут ее бедные герои, приманенные яркими огнями фальшивого фасада, фальшивого уюта и фальшивого “хозяина” квартиры в этом доме.

Гендерная картина мира в женской прозе фактически сужена до пространства городской квартиры. В рассказе Т.Толстой «Факир» - это символ уюта и благоденствия: «Программа вечера была ясная: белая хрустящая скатерть, свет, тепло, особые слоеные пирожки по-тмутаракански, приятнейшая музыка откуда-то с потолка, захватывающие разговоры». Настроение рассказчицы определяется как ситуативно - предвкушением предстоящей встречи, так и свидетельством изменения самой привычной и, очевидно, надоевшей обстановки квартиры. Подробнейшая предметная детализация завершает картину пространства, вплетаемую в гендерную картину мира. «Что-то неуловимо новое в квартире… а, понятно: витрина с бисерными безделушками сдвинута, бра переехало на другую стену, арка, ведущая в заднюю комнату, зашторена, и, отогнув эту штору, выходит и подает руку Алиса, прелестное якобы существо».

Одна из ярких особенностей творчества Толстой – ее талант одухотворять мир вещей, абстрактный мир, чудесным образом преображает реальность, творит новую, преображая и Дом.

«Витые ложечки, витые ножки у вазочек. Вишневое варенье. В оранжевой тени абажура смеется легкомысленная Маргарита. Да допивай ты скорее! Дядя Паша уже знает, ждет, распахнул заветную дверь в пещеру Алладина. О комната! О детские сны!

О дядя Паша – царь Соломон! Рог Изобилия держишь ты в могучих руках! Караван верблюдов призрачными шагами прошествовал через твой дом и растерял в летних сумерках свою багдадскую поклажу! Водопад бархата, страусовые перья, кружева, ливень фарфора, золотые столбы рам, драгоценные столики на гнутых ножках, запертые стеклянные колонны горок, где нежные желтые бокалы обвил черный виноград, где мерцают непроглядной тьмой негры в золотых юбках, где изогнулось что-то прозрачное, серебряное...» («На золотом крыльце сидели…»)

«Чайник вскипел. Заварю покрепче. Несложная пьеска на чайном ксилофоне: крышечка, крышечка, ложечка, крышечка, тряпочка, крышечка, тряпочка, тряпочка, ложечка, ручка, ручка. Длинен путь назад по темному коридору с двумя чайниками в руках. Двадцать три соседа за белыми дверьми прислушиваются: не капнет ли своим поганым чаем на наш чистый пол? Не капнула, не волнуйтесь. Ногой отворяю готические дверные створки. Я вечность отсутствовала, но Александра Эрнестовна меня еще помнит. Достала малиновые надтреснутые чашки, украсила стол какими-то кружавчиками, копается в темном гробу буфета, колыша хлебный, сухарный запах, выползающий из-за его деревянных щек. Не лезь, запах! Поймать его и прищемить стеклянными гранеными дверцами; вот так; сиди под замком. Александра Эрнестовна достает ч у д н о е варенье …»

Метафоры и сравнения Толстой оригинальны и естественны, она не обходит вниманием бытовые подробности жизни женщины. В традициях патриархальной культуры домашние обязанности, а в том числе и все, что касается кухни, вменяются женщине, в этом видится ее гендерная роль и предназначение во взаимодействующей паре мужчина/женщина.

Можно сказать, что и героя-мужчину Толстая наделяет чисто женским вниманием к мелочам. Симеонов «…ставил чайник, стирал рукавом пыль со стола, расчищал от книг, высунувших белые язычки закладок, пространство, устанавливал граммофон, подбирая нужную по толщине книгу, чтобы подсунуть под хромой его уголок, и заранее, авансом блаженствуя, извлекал из рваного, пятнами желтизны пошедшего конверта Веру Васильевну - старый, тяжелый, антрацитом отливающий круг – с каждой стороны по одному романсу». Не упущено и то, как он «… устанавливал иглу, прищуриваясь на черносливовые отблески колыхающегося толстого диска, и снова слушал, томясь, об отцветших давно, щщщ, хризантемах в саду!» Эти мысли героя прерывает закипевший чайник. Так и соседствуют у Толстой бытовое и бытийное, граница между которыми размыта иронией автора. И это не входит в противоречие с правдой характера, ибо уже давно замечено, что в этом рассказе Он и Она поменялись гендерными ролями: Он по-женски чувствителен и мечтателен. Она – не зря исполнительница мужского романса.

«Предметность» одиночества в этом рассказе также выписана женской рукой, но у Толстой это неотрывно от символа: «Одиночество ест со сковородки, выуживает холодную котлету из помутневшей литровой банки, заваривает чай в кружке - ну и что? Покой и воля! Семья же бренчит посудным шкафом, расставляет западнями чашки да блюдца, ловит душу ножом и вилкой, - ухватывает под ребра с двух сторон, - душит ее колпаком для чайника, набрасывает скатерть на голову, но вольная одинокая душа выскальзывает из-под льняной бахромы, проходит ужом сквозь салфеточное кольцо и - хоп! лови-ка! она уже там, в темном, огнями наполненном магическом кругу, очерченном голосом Веры Васильевны, она выбегает за Верой Васильевной». Обилие бытовых деталей передается – уже в другом рассказе – и самой смертью: «За углом, на асфальтовом пятачке, в мусорных баках кончаются спирали земного существования. А Вы думали - где? За облаками, что ли? Вот они, эти спирали, торчат пружинами из гнилого разверстого дивана» («Милая Шура»).

Из изученных нами произведений женской прозы только в рассказах Татьяны Толстой образ пространства – городской квартиры – выходит за пределы гендерного обыденного мира, поданного через восприятие женщины, в рамках ее индивидуальных переживаний. В рассказе Т. Толстой «Факир» городская квартира вписана в образ высотного дома, символ тоталитарной власти (что соответствует и историческим реалиям). Автор не забывает сказать о «всяких зодческих эдакостях, штукенциях и финтибрясах». Обилие подтверждающих эту мысль деталей тоже подтверждает склонность женского взгляда к подробностям, но ироническая жестокость этого взгляда диктует автору совсем иное направление мыслей. «Так и чудится, что сейчас протрубят какие-то трубы, где-то ударят в тарелки, и барабаны сыграют что-нибудь государственное, героическое». «Черный провал первых этажей», как и окружающая Москву «бездна тьмы», своей контрастностью вносит тревожно-трагическую ноту и в описание городских квартир, которые жмутся на московских окраинах (называемых теперь спальными районами).

Герои и героини Людмилы Петрушевской, как отмечалось в критике, также постоянно стремятся войти в дом, в квартиру, закрепиться в ней, выжить, “получить прописку”. Дом, квартира, комната для них - синоним спасения, выживания. Их жизнь протекает на пороге. Квартира становится своего рода священным местом. В пьесе “Сырая нога, или Встреча друзей” в “своем кругу” (постоянный хронотоп Петрушевской) вдруг, в разгар пирушки друзей, появляется некто со стороны - человек, которому негде ночевать (“из Воркуты, проездом в Дрезну”), мечтающий остановиться в этой квартире. Конфликт проистекает именно из этого желания - героя сначала агрессивно выкидывают на лестницу, потом, так же неожиданно, оставляют и даже приглашают выпить, обнаруживая общих знакомых (принимая в “свой круг”).

Пространство города – среда обитания героинь Петрушевской, которая иногда раскрывается отдельными штрихами, такими, как телефонный звонок, отъезд в такси в рассказе «Милая дама». Человек сидит в такси на заднем сиденье и посылает прощальную улыбку снизу вверх, адресованную молодой женщине, "милой даме", с которой расстается навсегда. То, что читателю сообщается о нем и о ней, пристегнуто именно к этому моменту: в центре сюжета – одна прощальная сцена. Не развертывая, а, наоборот, сворачивая жизненное событие, Петрушевская вычленяет в нем проходной эпизод: телефонный разговор, отъезд в такси. Но в сочетании с подброшенными деталями, дорисовывающими ситуацию, создается ощущение всей полноты жизни. И по прочтении рассказа с внезапной счастливой ясностью мы постигаем сжатое жизненное пространство в сопровождении яркого эмоционального порыва.

Свернутость сюжетов Петрушевской объясняется необычно сильным для прозаика волнением души, ее "тяжелым напряженьем". Словно оно не позволяет вести последовательный рассказ, не дает возможности спокойно излагать события, вместо этого крупным планом продумывает отдельные подробности. То же наблюдается в рассказе «Удар грома». Само название концентрирует внимание на одном моменте. В этом рассказе в первом абзаце встречается «может быть» - неопределенность, неуверенность рассказчицы-горожанки, стремление уйти «из проблемы». Внезапное вмешательство в телефонный разговор третьего лица, очевидно, по параллельному телефону, было воспринято героиней как удар грома и положило конец и телефонному разговору и вообще знакомству. Между делом выясняется характер восьмилетних отношений действующих лиц — некоего Зубова и его приятельницы Марины. Но все эти сведения предстают как дополнительный материал к минутной ситуации телефонного разговора, сюжет будто застывает на своей кульминационной точке. Однако попутно выясняется масса подробностей, составляющих предысторию и характеризующих общую картину действия. Получается, что смежные обстоятельства влияют на наше понимание происходящего в гораздо большей степени, чем эпизод, оказавшийся в центре внимания. Не развертывая, а сворачивая событие, Петрушевская выделяет в нем, казалось бы, несущественный эпизод - телефонный разговор, который по сути дела и есть главное в рассказе.

Если же героиня оказывается за пределами города, как в рассказе Л. Петрушевской «Новые Робинзоны», то ее быт и дом все равно не похожи на дом, например, в деревенской прозе, да и отношение к ним у его хозяев совершенно другое. «Наш дом мы купили за небольшие деньги, и он стоял себе и стоял, мы туда ездили раз в год на конец июня, то есть на сбор земляники для моего здоровья, а затем приезжали в августе… <…> Дом был куплен как бы на развал (выделено мною – Г.П.), мы жили и пользовались им, ничего не поправляя… »

И еще: «Это дом в деревне, глухой и заброшенной, где-то за речкой Морой, дом, куда можно ехать только с грузом набранных продуктов».

Функциональная роль внутреннего строения и интерьера такого деревенского дома фактически повторяет своеобразие городского жилища. «В комнате девочки находилась детская кровать, раскладушка, шифоньер с вещами всей семьи, запертый на ключ, ковер и полки с книгами…»

Еще в одном рассказе Петрушевской - «Через поля» - героев в конце ждет “теплый дом”, где сидят за столом друзья (“пиршественный” образ, характерный для всего творчества Петрушевской). Тепло еды и питья, тепло дома и друзей “греет душу после долгого и трудного пути”. Автор-героиня сознает, что “завтра и даже сегодня меня оторвут от тепла и света и швырнут опять одну идти по глинистому полю под дождем”. В этом рассказе открытое природно-историческое пространство уподобляется жизненному пути человека и человечества: через “голую, абсолютно голую разбитую землю, ливень и молнии”. В эту землю что-то когда-то было посажено, но “не выросло пока что ничего”. Встреча с природой и историей, с жизнью, смертью испытывает все силы человека. В этом испытании обнажается естество, которого он, человек цивилизации ХХ века, стесняется (“Я стеснялась тогда всяких проявлений естества и больше всего своих босых ног”, - признается героиня рассказа «Через поля»).

Интересно подано художественное пространство и в рассказе Петрушевской «Незрелые плоды крыжовника» - через контраст, как противопоставление сказочно красивого в детском восприятии здания туберкулезного санатория на фоне не менее прекрасной природы и московской квартиры. В первом описании мы встречаемся с возвышенным лирико-романтическим стилем, знакомым по многим произведениям русской классической литературы: «Это была осень, и дом, двухэтажный, бревенчатый, с галереями вдоль спален на втором этаже, стоял на берегу большого пруда, как многие барские усадьбы. Вокруг простирался осенний парк с аллеями, полянами и домами, и запах палой листвы пьянил после городской гари — деревья стояли именно в золотом и медном уборе под густо-синими небесами». Это был «мир каскадов и резьбы по бронзе, мир счастья, подвигов, чудесных спасений и великой любви», - признается героиня – вдохновивший когда-то двенадцатилетнюю девочку на прекрасное сочинение – предмет гордости «лесной школы», сочинение юного автора, который «нагромоздил описание на описание, хрусталь на багрец, золото на ниспадающие каскады, бирюзу на резьбу, кристаллы на кораллы, и удивленная, даже пораженная учительница по русскому, красавица в хрустящем кожей корсете, костный туберкулез, дала прочесть мое сочинение всем учителям и потом прочла его вслух в классе».

Однако тот мир каскадов и резьбы по бронзе, мир счастья и воображаемых подвигов и великой любви, «тот мир не мог существовать в условиях Москвы, в коммуналке, среди соседей, в нашей комнате, заставленной книжными шкафами, в которых подло прятались клопы, а спать можно было только на полу под столом», «надо было ждать под дверью то ли уборной, то ли ванной».

Уже после того, как нами был в основном выявлен гендерный аспект топоса женской прозы, мы познакомились с работой Натальи Каблуковой о драматургии Петрушевской, и хотя томский автор не касалась ни проблем гендера, ни прозы, очевидно, что это одна из лучших работ по проблеме городского пространства. Некоторые ее наблюдения позволят экстраполировать наши выводы о специфике художественного пространства прозаиков-женщин на другие литературные роды. В частности ею замечено, у Петрушевской «быт проявляет бытийный пласт существования персонажей» (Каблукова, 2003).

У Л. Улицкой, напротив, быт царствует в своей самодостаточности. Действие в рассказе Л. Улицкой «Орловы-Соколовы» ограничено типичной городской квартирой. Она лишена тех символических коннотаций, которые сопровождают понятие «Дом»: это всего лишь жилое помещение, место, где постоянно и без особых надежд на перемены, живут люди; показаны внутреннее устройство квартиры, детали интерьера, подмечены неудобства дома и гораздо реже достоинства или мотивы многолетней привязанности к ней. Вспомним подробности: «Квартира у Орловых была хоть и большая, но неудобная, занимали две большие комнаты, у Андрея была девятиметровка. Борис Иванович страдал бессонницей, а водопроводные трубы, подверженные эффекту Помпиды, начинали страдальчески реветь, если открыть кран» (здесь и далее курсив мой – Г.П.).

 Аналогичные подробности даны в рассказе Л. Улицкой «Зверь»: «Сереже приспичило сразу после смерти мамы объединить их небольшую уютную квартиру на Беговой и мамину однокомнатную в эти хоромы, и отговорить его Нине не удалось. Он и слушать не хотел ни о последнем этаже, ни о протечках на потолке».

Но и городская квартира способна выполнить функцию Дома.

 В рассказе Улицкой «Чужие дети» любовь героев к дому – это сильнейшая страсть не только для героинь рассказа «их дом – это место, где они любили, были любимы и счастливы, где росли и будут расти их дети», но и для Серго, казалось бы разлюбившего Маргариту: «Он вошел в парадное и едва не потерял сознание от запаха стен — как если бы это был запах родного тела». Ее же «Лялин дом» - рассказ о женщине, без которой нет дома. Есть женщина – есть дом, в понимании уютного и душевно манящего места, где каждый любим, понят и принят. Ольга Александровна, перед тем, как зайти к заболевшему товарищу сына, «приняла горячую ванну, намазала распаренное лицо густым, лимонного запаха кремом, прибрала слегка на кухне, позвонила двум-трем подругам и заварила свежий чай. Сделала два толстых бутерброда с сыром, поставила на поржавевший местами жостовский поднос чашку со сладким чаем и тарелку с бутербродами и, накинув поверх старого шелкового халата вытертую лисью шубу, прямо в шлепанцах на босу ногу вышла на черную лестницу, чтобы отнести незамысловатую еду заболевшему Казанове». Слабость женщины, отдающейся товарищу сына, наказана безумием, а понимание утраты дома рождает бесконечную жалость к олицетворяющим его предметам: «Все она мысленно гладит рукой, ласкает и твердит про себя: бедная девочка… бедная кастрюлька… бедная лестница… Она немного стесняется своего состояния, но ничего не может с этим поделать».

Обилие деталей топоса складывается в определенную картину мира, которая создана на основе женского восприятия. В так называемой «городской» прозе, представленной прежде всего повестями Ю. Трифонова, таких описаний даже в подчеркнуто «квартирном» «Обмене» (1969) не найти. Единственная деталь интерьера, на которую обратил внимание герой повести Дмитриев, это то, что в комнате, где когда-то он начинал свою жизнь с Леной, «красивые зеленого цвета обои с давленным рисунком заметно выцвели и полысели» (Трифонов, 1988, с. 58). Это символ кризиса их семейных отношений в связи с затеянным женой квартирным обменом. Никогда раньше не соглашавшаяся «съехаться» со свекровью, Лена, узнав о ее неизлечимой болезни, теперь откровенно и цинично торопит события, ускоряя смерть женщины, сразу догадавшейся о причинах такой внезапной заботы. Нравственные муки Дмитриева и составляют экзистенциальное содержание этой повести, художественное пространство которой совершенно непохоже на то, которое изображено в анализируемых женских повестях. В определенной мере подробности могли бы присутствовать, например, в рассказе В. Астафьева «Людочка», где в центре женский образ, но и здесь в описании жилища женщины, приютившей Людочку, такого обилия подробностей нет. В женской же прозе они не только наличествуют, но образуют фокус изображения художественного пространства, определяя и своеобразие сюжетных линий, раскрывающих образы героинь. Горьковское понимание сюжета – «связи, симпатии, антипатии, вообще взаимоотношения людей» реализуется именно через обилие деталей подчеркнуто гендерной картины мира женской прозы.

У Л. Петрушевской такие детали могут быть и распространенными и единичными, вырастающими до символа. В последнем случае они даже не связаны с сюжетной линей как, например, в рассказе «Милая дама». Упоминание о телефонном звонке и об отъезде в такси ничего не добавляет к истории прощания героев, проступающих в рассказе неясным силуэтом, но эти упоминания создают экстерьер городского пространства.

Следует подчеркнуть и своеобразие временных параметров в женской прозе. Как и пространственные отношения, временные, так же эмоционально, ценностно окрашены (М. Бахтин). Примечательной вехой современного литературного развития считается обращение к памяти персонажа как внутреннему пространству для временного развертывания событий. Тогда «на экран припоминания могут проецироваться время и пространство целой человеческой жизни» (ЛЭС, 1987, с. 489). Это подтверждает рассказ Т.Толстой «Милая Шура», в котором поведение героини – Александры Эрнестовны раскрывается в двух временных планах. В настоящем: «Александра Эрнестовна кряхтит и нашаривает узловатыми ступнями тапки.

- Сейчас будем пить чай. Без чая никуда не отпущу. Ни-ни-ни. Даже и не думайте.

Да я (констатирует рассказчица – Г.П.) никуда и не ухожу. Я затем и пришла - пить чай. И принесла пирожных. Я сейчас поставлю чайник, не беспокойтесь. А она пока достанет бархатный альбом и старые письма» (подчеркнуто мною – Г.П.).

Специфика рассказов–воспоминаний Т.Толстой, по мнению А.В. Пупишева, заключается в том, что для их героинь время остановилось: их временное восприятие становится похожим на детское, но его направленность обратная: «их настоящее - это уже не сегодняшнее завтра, а сегодняшнее вчера и даже сегодняшнее позавчера» [Пупишев, 2005]. Находка писателя – образ заблудившегося времени. Герой рассказа «Милая Шура» «ничего не знает, ничего не замечает, он ждет, время сбилось с пути, завязло на полдороге (курсив мой - Г.П.), где-то под Курском, споткнулось над соловьиными речками, заблудилось, слепое, на подсолнуховых равнинах». П. Вайль и А. Генис также отмечают, что авторский идеал - время, которое идёт не вперёд, в будущее, а по кругу. Толстая пользуется особым временем. Действие в её рассказах происходит не в прошлом, не в настоящем, не в будущем, а в том времени, которое есть всегда [Вайль П., Генис А.,1990].

Используя прием точечных отражений, Толстая расписывает время жизни героев в сравнении с временами года и применяет ряды ассоциаций, которые в сознании читателя позволяют соединить природный и жизненный циклы, что позволяет подчеркнуть движение времени: «...Еще чаю? Метель ...Еще чаю? Яблони в цвету. Одуванчики. Сирень. Фу, как жарко. Вон из Москвы - к морю. До встречи, Александра Эрнестовна! Я расскажу вам, что там - на том конце земли. Не высохло ли море, не уплыл ли сухим листиком Крым, не выцвело ли голубое небо? Не ушел ли со своего добровольного поста на железнодорожной станции ваш измученный, взволнованный возлюбленный?»

В рассказе Т. Толстой «Любишь – не любишь» уход гувернантки отмечен не радостью и избавлением, как считают юные героини, а замыканием хронокруга. «Подобная временная организация текста характерна и для остальных рассказов: из неизвестности, то есть неопределённого, вечного времени, возникает и главная героиня рассказа "Огонь и пыль" Светка-Пипетка, и герой рассказа "Факир" Филин. Но в неизвестность они и отсылаются» [Пупишев, 2005].

Рассказ Т.Толстой «Соня» относится к рассказам-воспоминаниям, где вечность и мгновенье соединяются воедино, где схвачены в одной жизни подлинные человеческие ценности и то, что проходит мимо незамеченным. Рассказ отличают хронологический беспорядок, время связанное с описанием жизни Сони, замедленно, героиня находится во вневременном пространстве событий. Обращаясь же к другому рассказу - «Река Оккервиль», читатель испытывает чувство ускользающего времени, упущенных возможностей героя, что сам Симеонов не ощущает: «Мимо симеоновского окна проходили трамваи, когда-то покрикивавшие звонками, покачивавшие висячими петлями, похожими на стремена, - Симеонову все казалось, что там, в потолках, спрятаны кони, словно портреты трамвайных прадедов, вынесенные на чердак; потом звонки умолкли, слышался только перестук, лязг и скрежет на повороте, наконец, краснобокие твердые вагоны с деревянными лавками поумирали, и стали ходить вагоны округлые, бесшумные, шипящие на остановках».

В том же рассказе впечатляет картина привычных для жителей Петербурга наводнений. Она динамична, вся в движении, олицетворяющем пульс времени. «Когда знак зодиака менялся на Скорпиона, становилось совсем уж ветрено, темно и дождливо. Мокрый, струящийся, бьющий ветром в стекла город за беззащитным, незанавешенным, холостяцким окном, за припрятанными в межоконном холоду плавлеными сырками казался тогда злым петровским умыслом… Реки, добежав до вздутого, устрашающего моря, бросались вспять, шипящим напором отщелкивали чугунные люки и быстро поднимали водяные спины в музейных подвалах, облизывая хрупкие,  разваливающиеся сырым песком коллекции, шаманские маски из петушиных перьев, кривые заморские мечи, шитые бисером халаты, жилистые ноги злых, разбуженных среди ночи сотрудников».

В прозе Л.Петрушевской, по наблюдениям А. Бастрикова и др., идея цикличности, свойственная мифологической модели, пронизывает весь пространственно-временной каркас, в котором осуществляется жизнь героини. Время в текстах представляется как последовательность повторяющихся однотипных событий, ˝жизненных кругов˝, при этом семантика круга закладывается либо в названии (˝Цикл˝, ˝Свой круг˝), либо в начале текста: У Мариши по пятницам сбор гостей» (Бастриков, 2004). Литературовед отмечает, что фразы о силе Судьбы и роковых обстоятельствах помещены Петрушевской в контекст вечного повторения, что наполняет их более глубоким содержанием: «Но все повторялось, и Татьяна начала жаловаться на повторность мыслей и чувств, она жаловалась, что у нее такое ощущение, будто ее загнали в темную клетку, где она должна вертеться. Она жаловалась на верчение в одном кругу ассоциаций и в одном кругу лиц» (˝Цикл˝).

Оригинальна у Петрушевской и символика времени. Если в рассказах Т.Толстой даже известие о смерти героини застает рассказчицу в жаркий летний полдень, то Петрушевская из двух параллельных временных потоков жизни – «день» и «ночь» выбирает «время ночь». И в буквальном хронотопе – время действия в произведении, и в символическом значении как мрак существования героев. Персонажи повести «Свой круг» собираются на свои «тусовки» ночью, Анна Адриановна пишет свои записки ночью, героиня рассказа «Платье» «канула в ночь», так как «ночь» - среда обитания человека, им самим выбранная, она разрушает человеческое в нем. Но, оказывается, все-таки трудно смириться с этим «ржавением, вроде водопроводной трубы». В рефлексии героев обнажается это пронзительное осознание добровольно теряемой ценности собственного бытия» (Сушилина, 2001).

В отличие от часто встречающихся в прозе картин жизни маленького провинциального городка с его монотонным бытом, в женской прозе обычно предстает большой город с его напряженным ритмом жизни, влияющим на женщину, которая, однако, лучше чем мужчина выдерживает его давление. Ритм нисколько не меняется, когда действие переносится на дачу – тоже примета городской жизни. В этом случае особенно заметно движение времени, для которого, например, Т.Толстая в рассказе «На золотом крыльце сидели…» выбирает глагол «плыть»: «плывет потолок», «плывет мансарда», «плывут крыша, флюгер, луна». Через «текучесть» времени автор передает движение жизни: «Это само время плывет сквозь сад и старую дачу – и вот уже скоро придет последний час жизни» (Спивак, 1988).

У Л. Петрушевской нескладная жизнь ее героини запечатлена и в образе искореженного времени, как будто разрываемого на части, соотнесенного с отдельными разрозненными фактами, причем очень незначительными. В рассказе «Удар грома» читаем: «Затем эти странные отношения продолжались уже совсем неизвестно по какому поводу, поскольку факт переезда исчерпал себя, исчерпали себя и другие факты, такие, как смерть древней матери Зубова, на похороны которой Марина пошла по собственной инициативе; а других существенных фактов не было – то есть у Марины и Зубова были какие-то факты, но принадлежащие уже в другой плоскости, не к плоскости отношений Марины с ее бывшим мужем и не к плоскости вопроса приобретения мебели для зубовской квартиры». Кажется, что само время Петрушевской «спотыкается» о многочисленные повторы отдельных слов, об обилие вводных оборотов, типа «может быть» (в «Ударе грома» оно появляется в одном абзаце шесть раз), «именно», «таким образом», «самое главное» и т.п.

Время у Петрушевской обнаруживает себя в измененных (зачастую парадоксальных) не только состояниях, но и статусах героев, перипетиях семейной и личной жизни. Героиня рассказа «Свой круг», находясь у Сержа с Мариной в квартире, погруженной в звуки магнитофона и взрывы хохота, где тем не менее спит их дочь Соня, подчеркивает для себя: «Теперь она моя родственница, можете себе представить, но об этом впереди. Моя родственница теперь также и Мариша, и сам Серж, хоть это смешной результат нашей жизни и простое кровосмешение, как выразилась Таня, когда присутствовала на бракосочетании моего мужа Коли с женой Сержа Маришей, - но об этом после».

У Л. Улицкой художественное время наиболее адекватно реальному. Оно течет строго в реальной последовательности («Чужие дети», «Бедная счастливая Колыванова» и др.). Но, несмотря на своеобразие каждой творческой индивидуальности, в рассказах всех трех писателей женщин, время предстает как движение любовных и семейных конфликтов.

Анализом своеобразия хронотопа в женской прозе можно заключить исследование специфики творчества авторов-женщин. Доминанты внутреннего мира героев, специфика их поведения, рассмотренные в первой главе, дополняются своеобразными гендерными конфликтами, которые реализуются в пространственно-временном континууме женской прозы.

Выводы по 3-ей главе.

Важнейшую роль в раскрытии гендерной проблематики играет художественный конфликт как социокультурный способ выражения гендерных противоречий в современном мире. Гендерологи отмечают значимость повседневного гендерного взаимодействия без видимых всплесков противоречий, но конфликтного по своей сути. В литературоведении можно говорить о разных уровнях художественных конфликтов, которые в основе своей являются конфликтами психологическими. Их содержание определяется противоречиями в интимных, семейных отношениях, которые в художественном произведении XX в. интерпретируются, с одной стороны, изменениями в гендерных ролях мужчины и женщины, а с другой – такой традиционной причиной, как неверность, чаще всего мужская; наконец, отдельных авторов, прежде всего Петрушевскую, интересуют гендерные конфликты на грани психической аномалии. В плане сюжетно-композиционном гендерные конфликты разграничиваются на основе преобладания плана словесно-описательного (в подавляющем большинстве рассказов) или плана словесно-событийного, яркие примеры которого представлены в рассказах Т. Толстой «Поэт и муза», Л. Петрушевской «Вольфганговна и Сергей Иванович», Л. Улицкой «Бедная счастливая Колыванова» и др.

На репрезентацию и разрешение художественных конфликтов оказывают влияние особенности творческой индивидуальности писателя. В отличие от Толстой и Петрушевской, переводящих гендерные конфликты в план, осложненный другими мотивами, Л. Улицкая раскрывает их в непосредственной бытовой реальности.

Своеобразие топоса в произведениях женской прозы определяется тем, что оно представлено городским пространством, прежде всего передаваемым обилием деталей.

В пространственно-временных представлениях, характеризующих литературное сознание в исторической перспективе, нарастает мера условности, и в прозе XX века уже не встречаются развернутые, подробнейшие описания художественного пространства. Однако в женской прозе обилие подробностей, увиденных женским взглядом, становится признаком гендерной поэтики.

Последовательно-подробное описание времени у Т.Толстой, прежде всего в «Реке Оккервиль», и сведение их к минимуму, к «свернутости» сюжета у Л.Петрушевской – это две стороны одной медали. Здесь можно увидеть некоторую необычность художественного времени, свойственную женской прозе. Более приближено к реальному художественное время Л. Улицкой.

Заключение

Предпринятый нами анализ основных концепций гендера как социокультурного феномена показал, что гендерный подход в науке основан на идее о том, что важны не биологические различия между мужчинами и женщинами, а то культурное и социальное значение, которое придает общество этим различиям. Важны их социокультурная оценка и интерпретация, а также построение на основе этих различий системы властных отношений. Анализ категории «гендер» позволил представить этапы его становления как термина, имеющего особые статус и структуру. Гендер отражает сложный социокультурный процесс формирования (конструирования) обществом мужских и женских ролей, подчеркивает различия в поведении, ментальных и эмоциональных характеристиках человека того или иного пола. Результатом этого процесса, его теоретического осмысления также является социальный конструкт «гендер». Важными элементами создания гендерных различий являются противопоставления «мужского» и «женского» (оппозиция маскулинного и феминниного) и имеющего многовековую историю подчинения женского начала мужскому началу.

Основой гендерных исследований является не просто описание разницы в статусах, ролях и иных аспектах жизни мужчин и женщин, а анализ феноменов власти и доминирования, утверждаемых в обществе через гендерные роли и отношения. Рассмотренные в диссертации работы Г. Брандт, Е. Трофимовой, Т.Мелешко, Т. Ровенской, С. Охотниковой и др., пропагандирующих идеи западной феминологической критики и ищущих собственные пути в решении проблемы, дали возможность поставить вопрос о гендерном аспекте литературоведения. Нами также учтен тот факт, что в отечественной критике конца XX века шла то затихающая, то вновь вспыхивающая полемика об идентичности женского творчества, то есть о возможности женщин наравне с мужчинами создавать духовный продукт высокого эстетического качества, отличающийся, однако, женской спецификой. Гендерная идентичность обуславливает появление в произведении специфических тем, сюжетов, образов героев, определяет своеобразие психологического анализа и речевых характеристик персонажей и речи автора. «Женщина говорящая» становится не только объектом изображения, но и субъектом речи, носителем своего голоса в мире, рассказчицей своей беды и судьбы. Вопросы идентичности и типологии женского творчества решаются с помощью гендерного подхода, что позволяет говорить о том, что в науке о литературе наряду с социологическим, историко-функциональным и т.д. литературоведением появилась новая его разновидность – гендерное литературоведение. Его первые результаты подтверждались правомерностью классификации произведений по гендерно-эстетическим параметрам. Подчеркнем, что интерпретация художественных произведений в гендерном аспекте должна быть не социологической, а литературоведческой, и в ее основе должен лежать анализ социально-психологических состояний автора-повествователя и его героев.

Идентичность женской прозы определяется способностью автора-женщины отождествить себя со своим телесным комплексом, раскрыться всякий раз «изнутри», дать художественную интерпретацию образа мужчины, увиденного женским взглядом. Это ведет к специфичной отражающей женский поиск проблематике, раскрытию ранее табуированных тем, к углублению в частную жизнь героев. Здесь нам представляется наиболее важными две грани художественного воплощения гендерной проблематики: а) репрезентация автором-женщиной гендерных доминант внутреннего мира женщины, женской психологии с преобладанием художественного воплощения чувственной сферы героинь, особенностей ее поведения; б) изображение героев-мужчин, их психики и поведения, увиденных с точки зрения женского восприятия.

Рассмотрение женской прозы в гендерном аспекте позволило поставить и позитивно решить проблему не только гендерной идентификации произведений авторов-женщин, поэтики их творчества в гендерном аспекте, но и типологии. В плане избранной нами темы конструктивно выделение женской прозы андрогинного (Т.Толстая) и феминниного (Л. Улицкая) типов и типа, синтезирующего оба начала в единое целое – аннигиляционного (Л. Петрушевская). Очевидно, в перспективе целесообразно разработать и классификацию уже по другому основанию, имея в виду соотнесенность «высокой» и массовой женской прозы. Эти полюсы представлены прозой Т.Толстой и Л. Петрушевской с одной стороны и Л. Улицкой – с другой.

Гендерное своеобразие каждой из авторов-женщин сопряжено с особенностями их творческой индивидуальности, которые выходят за рамки гендерной поэтики. Так, художественный мир Т. Толстой называют «игрушечным». Игровое начало в ее прозе выражено очень явственно, и это обстоятельство позволяет рассматривать Толстую в контексте мощной классической традиции, заложенной писателями-мужчинами. Петрушевскую с той же традицией связывает метафизичность рассмотрения жизни как мирового процесса, что в итоге снимает остро намеченную поляризацию полов (что особенно четко звучит в рассказе «Спасибо жизни»). Глубоко проникновенный взгляд на мир деформирует его образ, что достигается обилием вставных конструкций. У Улицкой женская картина мира дана в ее непосредственности, как говорится, в формах самой жизни, и читатель (чаще читательница) становится соучастником этого действа. Но решение эстетических и этических проблем у рассмотренных нами авторов не является внегендерным. Оппозиция героиня / герой в женской прозе определяет общую художественную систему писателя.

Художественные трактовки женских судеб значительно разнятся в творчестве Т.Толстой, Л.Петрушевской, Л.Улицкой. «Мысль семейная», характерная для творчества подавляющего большинства авторов-женщин, в рассказах Толстой сменяется мотивом бессемейности, бездетности героинь, их полном одиночестве в мире. Одиночество это не кажется трагичным, как у Улицкой и особенно у Петрушевской: героини Толстой живут в своем особом мире – мире, обращенном к прошлому, где они были молоды и счастливы («Милая Шура»). Но авторов-женщин роднит отказ от этических императивов, предоставление героям-женщинам и мужчинам подлинной свободы действия, из которых и складывается многоцветность и непредсказуемость жизни. И это женский взгляд на мир.

Кроме приемов психологического анализа внутреннего мира и поведения героев, в области гендерной поэтики также выделены особенности художественного воплощения гендерных конфликтов. Анализ и интерпретация рассказов Т. Толстой «На золотом крыльце сидели…», Л. Петрушевской «Спасибо жизни», «Случай Богородицы», «Отец и мать», «Незрелые ягоды крыжовника», Л. Улицкой «Дочь Бухары» и многие другие свидетельствуют, что типы гендерных конфликтов в современной женской прозе репрезентированы через абсолютную противоположность, несовместимость устремлений и надежд героинь с реальностью. Только что показав, как все помыслы Нины (Т. Толстая «Поэт и Муза») направлены на обретение романтической любви-страсти, автор тут же показывает героя ее вялотекущего романа – врача Аркадия Борисовича. В аналогичной ситуации оказывается героиня Петрушевской («Темная судьба»), где герой-любовник больше интересуется вопросом, будет ли он завлабом, чем описанной ситуацией. Беспросветной оказалась жизнь героини, воплощающей женственность, в рассказе «Бедная счастливая Колыванова» Л. Улицкой. Типы гендерных конфликтов в рассмотренной женской прозе отличаются характером словесных образов. Они представлены словесно-описательными рядами – смысловая оппозиция («Милая Шура» Т.Толстой) и словесно-событийными рядами, воссоздающими конфликты непосредственно в действии («Поэт и муза» Т.Толстой, «Отец и мать» Л. Петрушевской, «Чужие дети» Л. Улицкой). Писатель-женщина, осознающая свою причастность к социокультурной функции женщины-матери, хранительницы очага, верной спутницы любимого человека, понимает, что данный процесс выражается в стремлении не просто художественно представить на читательский суд различные житейские конфликты, но и показать пути их решения с позиций высокой нравственности и подлинной человечности.

В конечном итоге воплощенные в женской прозе рубежа ХХ – ХХI веков факты частной жизни обретают значительный смысл. Сюжетные перипетии, развертывающиеся прежде всего в городской квартире («Орловы-Соколовы», «Зверь», «Лялин дом» Л. Улицкой, «Филин», «Река Оккервиль» Т.Толстой, «Новые робинзоны», «Через поля» Л. Петрушевской), становятся равновеликими событиям историческим и даже космическим, и в этом проявляется своеобразие гендерной картины мира, реализуемой как на уровне психологизма и речевой практики, так на уровне художественного пространства. Последнее органично связано с течением художественного времени, подтверждая целесообразность термина «хронотоп». Штрихи времени, его движение можно увидеть в каждом из приведенных выше примеров. У Толстой оно ощутимо в наглядном изменении интерьера. Хозяйка дома, копаясь в темном буфете, колышет «хлебный сухарный запах» – художественная деталь, передающая протяженность действия во времени («Милая Шура»).

Своеобразие временных параметров в женской прозе, разумеется, не может быть сведено к однолинейной схеме. У Т.Толстой даже известие о смерти героини застает рассказчицу в жаркий летний полдень, а Л.Петрушевская из двух параллельных временных потоков жизни – «день» и «ночь» – выбирает «время ночь». В целом же временные штрихи в женской прозе взяты из бытового художественного пространства, соответствующего гендерной сущности ее героинь.

Гендерное литературоведение преследует две цели. Надо, чтобы не только литературовед мог интерпретировать произведение сквозь призму специфичности женского творчества, но чтобы и сами художники слова осознанно воплощали женскую специфичность своего творчества, искали только им присущие художественные приемы. Литературоведы-гендерологи (Т. Ровенская, Т. Мелешко, Е. Трофимова и др.) настаивают на изменении канона и на том, чтобы из него не исключались и женские тексты, чтобы они не дискриминировались и не были до конца опознаны в своей специфике. Гендерная интерпретация женской прозы позволяет сформировать новую идейно-эстетическую систему координат, дающих основание отказаться от рассмотрения женского творчества только с традиционной мужской точки зрения и опираться только на его достижения. Рассмотренные в диссертации рассказы Т. Толстой, Л. Петрушевской, Л. Улицкой подтверждают, что в женской прозе зачастую предлагается художественное исследование «прозы жизни», быта, лишенного духовного начала и радости; особое внимание уделяется феномену отчуждения, бездушия и жестокости в человеческих взаимоотношениях. Но не только. Нередко она несет очищение от скверны жизни; постижение мира через себя ведет автора-женщину к открытию новых смыслов обновления не только женщины, но и мужчины.

Диссертант дает себе отчет в том, что представленная в его исследовании в гендерном аспекте типология женской прозы нуждается в последующей конкретизации, и это составляет перспективу его дальнейшего исследования. Очевидно, здесь возможны и более тщательное отслеживание взаимозависимости гендерной поэтики и типологии творчества, и комплексный подход к исследованию гендерной идентичности авторов с помощью психологической диагностики, и привлечение данных читательской рецепции опять-таки рассмотренной в гендерном аспекте. Любые пути раскрытия типологии женского творчества будут способствовать более глубокому проникновению в природу женского творчества, что и составляет задачу современной науки о литературе.

Исследование специфики женской прозы будет способствовать ее дальнейшему утверждению и развитию в русле литературного процесса. Необходимость в этом назрела, и мы заключаем свою работу словами современного критика: «...До завершающего этапа – общегуманистической литературы, которая объединит мужское и женское видение мира, еще далеко. По-моему, потребность в женском взгляде будет ощущаться еще не одно десятилетие, потому что очень долго женщина молчала. Есть еще очень много областей, которые женщина-писатель не освоила именно с точки зрения своего женского видения. То, что мы имеем сегодня, это какие-то элементы того, к чему надо стремиться. И в литературе XXI века женщины еще заговорят о чем-то таком, что пока даже не присутствует в современной литературе. Поэтому давайте будем особенно внимательны к тому, что пишут женщины, давайте будем вглядываться и вчитываться в их тексты, извлекая из них те моменты, которые, может быть, поверхностному взгляду не доступны. Там обязательно будут содержаться какие-то серьезные открытия» [Клинг, 2006].

Мы разделяем его позицию.

Библиографический список

1.  Абашева М. Чистенькая жизнь не помнящих зла // Литературное обозрение. – 1992. – №5-6.

2.   Абубрикова Н. И. Что такое "гендер"? // Общественные науки и современность. – 1996. – № 6.

3.  Алексиевич С. Почему мы боимся счастья? // Аргументы и факты. –2006. – № 28.

4.  Антология гендерных исследований. Сб. пер. / Сост. и комментарии Е. И. Гаповой и А. Р. Усмановой. – Минск: Пропилеи, 2000.

5.  Арбатова М. И. Женская литература как факт состоятельности отечественного феминизма // Преображение. – 1995. – № 3.

6.   Арбатова М. И. Конец мужской цензуры? // Литературная газета. – 1994. – 30 марта (№ 13).

7.   Арбатова М. «В России права женщин нарушены по всем статьям» Интервью О. Трухан // Ставропольская правда. – 2004. – 10 июля.

8.  Бавильский Д. Небо в алмазах Людмилы Улицкой http://www.vzglyad.ru/columns/2005/9/20/7397.html

9.  Барзах А. Людмила Петрушевская. Номер Один // Критическая Масса. – 2004. – №2.

10.  Бастриков А.В. Особенности женской картины мира (на материале текстов Л.Петрушевской) // Русская и сопоставительная филология: Лингвокультурологический аспект / Казан. гос. ун-т. филол. фак-т. – Казань: Казан. гос. ун-т, 2004.

11.   Батлер Д. Гендерное беспокойство // Антология гендерной теории: Сб. переводов / Составление, коммент. Е. И. Гаповой, А. Р. Усмановой. – Минск: Пропилеи, 2000.

12.   Бем С. Линзы гендера: Трансформация взглядов на проблему неравенства полов / Пер. с англ. – М.: «Россиская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004.

13.  Беньяш Евг. Дунин сарафан // Дружба народов. – 2001. – № 2.

14.  Бердяев Н. Метафизика пола и любви // Русский Эрос, или Философия любви в России. – М., 1991.

15.  Бердяев Н. Смысл творчества // Философия любви: в 2 т. М., 1990. Т. 2.

16.  Берн Ш. Гендерная психология. СПб.: прайм-ЕВРОЗНАК, 2002. (Секреты психологии).

17.  Блок А.А. Литературные итоги 1902 года. Собр. Сочи. В 8 т. Т. 5. М. 1962.

18.  Бовуар де, С. Второй пол. М., 1998.

19.  Большакова А. Ю. Гендер // Западное литературоведение XX в.: Энциклопедия. – Москва. Intrada, 2004. (ИНИОН РАН. Центр гуман. научно-инф-х исследований. Отдел литературоведения) главн. научн. редактор Е.А. Цурганова. – М., 2004.

20.  Большой толковый социологический словарь (Collins). Том 1 (А-О): пер. с англ. – М.: Вече, АСТ, 1999.

21.  Брандт Г.А. Современный феминизм: переворот в историко-философской антропологической традиции Западной Европы. Адам и Ева. Альманах гендерной истории. – Москва: ИВИ РАН, 2003. – № 6.

22.  Брандт Г.А. Почему вы не пишите себя?! (Феминизм и структурализм о женском теле и женском письме) // Женщина. Гендер. Культура, 1999.

23.  Брандт Г.А. Феминизм и Российское сознание www.a-z.ru/women/texts/brandtr.html

24.  Брайдотти Р. Половое различие как политический проект номадизма // Хрестоматия феминистских текстов: [Переводы]. – СПб.: Изд-во. «Дмитрий Буланин», 2000.

25.  Булычев И.И. Гендерная картина мира http:www.ivanovo.ac.ru/win1251/jornal3/fram1_bul.htm

26.  Быков Д. Рай уродов // Огонек. – 1993. – № 18.

27.  Вайль П., Генис А. Городок в табакерке. // Звезда. – 1990. – №8.

28.   Васильева Л. Женщина. Жизнь. Литература: Вступ. слово на учредит. конф. Федерации писательниц при СП СССР // Литературная газета. – 1989. – 20 дек. (№ 51).

29.  Васильева М. Так сложилось // Дружба народов. – 1998. – № 4.

30.  Василевский А. Ночи холодны. // Дружба народов. – 1988. – №7.

31.   Введение в гендерные исследования. Ч. I: Учебное пособие / Под ред. И. А. Жеребкиной. – Харьков: ХЦГИ, 2001; СПб.: Алетейя, 2001.

32.  Введение в гендерные исследования: Учеб. пособие для студентов вузов / Костикова И.В. и др.; Под общ. ред. И.В.Костиковой. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: Аспект Пресс, 2005. – (Серия «Классический университетский учебник»)

33.  Кристева Ю. Изоляция, идентичность, опасность, культура...// Вестник Европы. – 2005. – №15

34.  Воркачев С.Г. Счастье как лингвокульторологический концепт. – М.: ИТДГК «Гнозис», 2004.

35.  Воронина О., Клименкова Т. Гендер и культура // Женщины в социальной политике (гендерный аспект). – М., 1992.

36.  Воронина О.А. Гендерная экспертиза законодательства РФ о средствах массовой информации. – М., 1998 а.

37.  Воронина О. Женское предназначение: миф, идеология, практика // Искусство кино. – 1991. – № 6.

38.  Воронина О.А. Оппозиция духа и материи: гендерный аспект // Вопросы философии. – 2007. – № 2.

39.  Воронина О. А. Социокультурные детерминанты развития гендерной теории в России и на Западе // Общественные науки и современность. – 2000. – № 4.

40.  Воронина О.А. Философия пола // Философия: Учебник / Под ред. В.Д. Губина, Т.Ю. Сидориной, В.П. Филатова. – М., 1998 б.

41.  Воронцов Д.В. Категория «мужчина», «женщина» в социально-психологических гендерных исследованиях // Гендерные аспекты бытия личности. – Краснодар, 2004.

42.  Воронцов Д.В. «Семейная жизнь – это не для нас»: Мифы и ценности мужских гомосексуальных пар. // Семейные узы: модели для сборки. Под ред. С. Ушакина. – М.: НЛО, 2004. Т.2.

43.  Вязмитинова Л. Приподними меня над панорамою // Новое литературное обозрение. – 2004. – № 66.

44.  Габриэлян Н. М. Ева - это значит «жизнь» (Проблема пространства в современной русской женской прозе) // Вопросы литературы. – 1996. – №4.

45.  Габриэлян Н.М. Пол. Культура. Религия // Общественные науки и современность. – 1996. – № 6.

46.  Габриэлян Н. М. Взгляд на женскую прозу // Преображение. – 1993. – № 1.

47.  Габриэлян Н.М. Введение в современную русскую женскую прозу // Материалы конференции “Гендерные исследования в России: проблемы взаимодействия и перспективы развития” 24-25 января 1996 г. – М., 1996.

48.  Гапова Е. Феминистский проект в антропологии.

http://www.countries.ru/library/antropology/gender/femanthro.htm

49.  Гвоздева А.А. Дифференциальные признаки мужской и женской речи: лингвориторический аспект // Лингвориторическая парадигма: теоретические и прикладные аспекты: Межвуз. сб. научн. тр. вып. 2 / Под ред. проф. А.А. Ворожбитовой. – Сочи: СГУТиКД, 2003.

50.  Гендерные исследования в России: проблемы взаимодействия и перспективы развития. – М., 1996.

51.  Генис А. Беседа восьмая: рисунок на полях. Татьяна Толстая// Звезда. – 1997. – № 9.

52.  Гинтс Ф. При попытке к сопротивлению (эпоха в духе Л.Петрушевской). http://zhurnal.lib.ru/f/frida_l_g/petrushewskaja.shtml

53.  Гиппенрейтер Ю.Б. Введение в общую психологию. – М., 1996.

54.  Гладков Ф. Собрание сочинений. Т 1. – М.: ТИХЛ, 1983.

55.  Гордович К. Д. История отечественной литературы XX века. Пособие для гуманитарных вузов. – СПб., 2000.

56.  Гордович К. Д. Тема семьи в современной русской прозе // Мир России в зеркале новейшей художественной литературы. – Саратов, 2004.

57.  Горошко Е., Кирилина А. Гендерные исследования в лингвистике сегодня // Гендерные исследования. – 1999. – № 1.

58.  Горошко Е.И. Языковое сознание: гендерная парадигма: Монография. – М. – Харьков: Изд. дом «ИНЖЭК», 2003.

59.  Горошко Е.И. Пол, гендер, язык // Женщина, гендер, культура. – М., 1999.

60.  Гощило Е. Взрывоопасный мир Татьяны Толстой / Пер. с англ. Д.Ганцевой, А.Ильенкова. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2000.

61.  Гощило Е. Страдающий мир Л. Петрушевской // Общественные науки и современность. – 1991. – № 4.

62.  Гощило Е. Художественная оптика Петрушевской: ни одного «луча света в темном царстве» // Русская литература ХХ века. – Екатеринбург: УРГУ, 1996. Вып. 3.

63.  Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. – М., 1990.

64.   Дарк О. Женские антиномии // Дружба народов. – 1991. – №4.

65.  Деррида Ж. Позиция. – М., 1996.

66.  Джударьян И.А. Представление о счастье в российском менталитете. – СПб, 2001.

67.  Есин С.Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения: Учебное пособие. – М., 1999.

68.  Ерофеев В. Мужчины. – М.: Подкова. 1999.

69.  Жена, которая умела летать: Проза рус. и фин. писательниц / [Ред.–сост. Г.Г.Скворцова при участии М.–Л.Миккола (фин. часть)]. – Петрозаводск: Агентство “ИНКА”, 1993.

70.  Женская логика: Сб. жен. прозы: Повести, рассказы / [Сост. Л.В.Степаненко, А.В.Фоменко]. Авт.: Андреева И., Ванеева Л., Василенко С., Качинская Л., Ключникова М.,Крашенинникова М., Моловцева Н., Нарбикова В., Скворцова Г. – М.: Современник 1989.

71.  Женщины, познание и реальность. Исследования по феминистской философии. – М., РОССПЭН, 2005.

72.   Женщина. Гендер. Культура. – М.: МЦГИ, 1999.

73.  Жеребкина И. Прочти мое желание. – М., 2000.

74.  Жеребкина И. «Другая»/женская литература: понятие женского опыта о перформативности женского, или литературные бригады как факт развития постсоветской литературы// Статья представляет собой не окончательный вариант главы из книги Гендерные 90-е, или Фаллоса больше не существует. СПб.: Алетейя, 2003. http://kcgs.org.ua/gurnal/gurnal-09-06.pdf

75.   Завьялова М. Это и есть гендерное литературоведение. Современная женская литература: поиски традиций и новых языков. // НГ – EX-libris // Независимая газета. – 2000. – 21 сент.

76.   Загурская Н. Между Медузой и Сиреной: к вопросу о женской гениальности // Русский журнал. – 2002. – 5 марта.

77.  Здравомыслова Е.А., Темкина А.А. Социальная конструкция гендера и гендерная система в России // Материалы первой российской летней школы по женским и гендерным исследованиям. – М., 1996.

78.  Здравомыслова-Стоюнина О. Общество сквозь призму гендерных представлений // Женщина, гендер, культура. – М., 1999.

79.   Иванова Н. И птицу паулин изрубить на каклеты // Знамя. – 2001. – № 3.

80.  Ильин И. Феминистская критика в лоне постструктурализма // Ильин И. Постмодернизм от истоков до конца столетия. Эволюция научного мифа. – М., 1998.

81.  Ирригарэй Л. Пол, который не единичен // Гендерные исследования. – 1999. № 3.

82.  История русской литературы XX века (20-90-е годы). Основные имена: Учебное пособие / Отв. ред. С.И. Кормилов. – М., 1998.

83.  Каблукова Н. В. Поэтика драматургии Людмилы Петрушевской. Автореферат диссертации. – Томск, 2003.

84.  Казарина Т. Рецензия на сборник Л. Улицкой // Преображение. Русский феминистский журнал. – 1996. – № 4.

85.  Касаткина Т. “Но страшно мне: изменишь облик ты” // Новый Мир. – 1996. – №4.

86.  Касаткина Т. Литература после конца времен // Новый мир. –2000. – № 6.

87.  Кирилина А. В. Гендер: лингвистические аспекты. – М., 1999.

88.  Кирилина А. В. Проблемы гендерного подхода в изучении межкультурной коммуникации. // Гендер как интрига познания (альманах). – М.: Рудомино, 2002.

89.  Клименкова Т.А. Женщина как феномен культуры. Взгляд из России. – М., 1996.

90.  Клименкова Т.А. Секс и гендер // Материалы Первой российской летней школы по женским и гендерным исследованиям «Валдай-96». –М., 1996.

91.  Клинг Д. [Интервью]

[http://www.vmdaily.ru/main/viewarticle.php?id=20042]

92.  Колесникова М.С. Лексикографические проблемы новых лингвистических исследований: гендерный аспект // Филологические науки. – 2003. – № 5.

93.   Кон И. С. Сексуальная культура в России: клубничка на березке. – М.: ОГИ, 1997 г.

94.  Костиков Г.К. От структурализма к постмодернизму. – М., 1998.

95.  Костикова А.А. Гендерная философия и феминизм: история и теория. Общество и гендер. Материалы Летней школы в Рязани 1-12 июля 2003 года. – Рязань: Издательство "Поверенный", 2003.

96.  Костикова А.А. Постмодернизм: феминистская критика // Материалы Ломоносовских чтений. – М., 1997.

97.  Костикова И.В. Проблемы гендерной информации // Гендер: язык, культура, коммуникация. – М., 1999.

98.  Костикова А.А.  Проблема женского в новейшей философии. http://sstusocwork.narod.ru/files/gend_sb_www/chapter_1/kostikova.htm

99.  Котовская М.Г. Мужские и женские образцы поведения в традиционном обществе // Гендер и этнические стереотипы. – М., 1999.

100.  Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог, роман // Вестник Московского университета. – 1995. – №1.

101.  Кристева Ю. Власть женщины. Гендерная теория и искусство. Антология. – М., 2003.

102.  Кристева Ю. Силы ужаса // Гендерные исследования. – 1999. – № 2.

103.  Кузнецов Ю. Под женским знаком // Литературная газета. – 1987. – ноябрь.

104.  Кузнецова Е. Мир героев Петрушевской// Современная драматургия. – 1989. – № 5.

105.  Ляленкова Т. Пол биологический замещается полом социолингвистическим. – 15.05.06. http://www.svobodanews.ru/Article/2006/05/15/20060515090610170.html

106.  Ляленкова Т. Мужчина и женщина. Мужская поэзия. http.://www.svobodanews.ru/articlete.aspx?exactdate=20060820180517073

107.   Липовецкий М. Трагедия и мало ли что еще // Новый Мир. – 1994. – №10.

108.   Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм. Очерки исторической поэтики. – Екатеринбург, 1997.

109.  Липовецкий М. "Свободы чёрная работа": (об "артистической прозе" нового поколения) // Вопросы литературы. – 1989. – № 9.

110.  Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература. Книга 3. В конце века (1986-1990-е годы). – М., 2001.

111.  Лотман Ю.М. (1922-1993). Беседы о русской культуре: быт и трад. русс. дворянства (XVIII - начало XIX века) / Ю. М. Лотман. –СПб., 1994.

112.  Луков Вал. А., Кириллина В. Н. Гендерный конфликт: система понятий// Гуманитарные науки: теория и методология. 2005. №1.

113.  Мартьянова С.А. Поведение персонажа // Введение в литературоведение. Основные понятия и термины: Учебное пособие. – М.: Высшая школа, 1999.

114.   Мелешко Т. Современная отечественная женская проза: проблемы поэтики в гендерном аспекте. Учебное пособие по спецкурсу. – Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 2001.

115.  Мелешко Т. Драматургия Е. Гришковца: гендерные аспекты анализа. http: // enwe.net.ru.2002 /1/pas/rus/thesis.htme.

116.   Михайлов А. Ars Amatoria, или Наука любви по Л. Петрушевской // Литературная газета. – 1993. – 15 сент. (№ 37).

117.  Михайлова М.В. Писательницы Серебряного века в литературном контексте эпохи // Вестн. Моск. ун–та. Сер.9, Филология. – 2001. – N1.

118.  Михайлова М. Внутренний мир женщины и его изображение в русской женской прозе серебряного века // Преображение. – 1996. – N4.

119.  Михайлова М. [Из “женской прозы” начала ХХ века] // Лепта.– 1996. – N33.

120.  Морозова Т. Дама в красном и дама в черном // Литературная газета. – 1994. – №26.

121.  Не помнящая зла: новая жен. проза / [Сост. Л.Л. Ванеева]. – М.: Моск. рабочий, 1990.

122.  Николаева Г. Собр. соч. в 3-х томах. Т 2. Битва в пути. – М., 1987.

123.  Ницше Ф. Сумерки кумиров, или Как философствуют молотом // Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза. – СПб., 1993.

124.  Новые амазонки: Сб./ Сост. С.В.Василенко. Авт.: Горланова Н., Полянская И., Набатникова Т., Толстая Т., Вишневецкая М., Трамп Э., Перепелка Е., Искренко Н., Немировская Ю., Галина М., Кацюба Е., Ракитская Э., Потапова М., Абаева Л., Нарбикова В., Ванеева Л., Садур Н., Тарасова Е., Палей М., Василенко С., Гривнина И., Штерн Л., Богуславская З., Морозова Т. – М.: Моск. рабочий,1991.

125.  Орлянский С.А. Трансформация образа мужчины в современной культуре. Автореферат диссертации. – Ставрополь, 2004.

126.  Охотникова С. Гендерные исследования в литературоведении: проблемы гендерной поэтики // Гендерные исследованя и гендерное образование в высшей школе. Ч. 2. – Иваново, 2002.

127.  Палья К. Личины сексуальности / Пер. с англ. – Екатеринбург: У-Фактория, 2006.

128.  Палей М. Кабирия с обводного канала // Русская проза конца XX века: Хрестоматия для студ. высш. учеб. заведений / Сост. и вст. ст. С.И. Тиминой; коммент. и задания М.А. Черняк. – Спб.; Филол. факультет Санкт-Петербургского госуд. университета; М.: 2002. Л. Петрушевская, 2002. Новые Робинзоны, с 49 //Русская проза конца XX века: Хрестоматия для студ. высш. учеб. заведений / Сост. и вст. ст. С.И. Тиминой; коммент. и задания М.А. Черняк. – Спб.; Филол. факультет Санкт-Петербургского госуд. университета. – М.: 2002.

129.  Пань Чэнлун Творчество Т.Толстой в современной критике. АКД. – М., 2007.

130.  Петрушевская Л.С. Дом девушек: Рассказы и повести. – М.: "Вагриус", 1999.

131.  Пикунова Е. Дискуссия «Я научила женщин говорить» (А. Ахматова) http://www.litwomen.ru/print.html?id=938

132.   Пискунова С., Пискунов В. Уроки зазеркалья// Октябрь. – 1998. – № 8.

133.  Платон. Пир // Соч.: в 4 т. Т. 2. – М., 1993.

134.   Пол. Гендер. Культура. Под ред. Э. Шоре, К. Хайдер. – М., 1999.

135.  Пупышев А.В. Феномен времени в малой прозе Т. Толстой. – 2005. http://www.pspu.ru/sci_liter2005_pupishev.shtml

136.  Пушкарева Н. Л. Гендерный подход в исторических исследованиях // Вопросы истории. – 1998. – № 6.

137.  Пушкарева Н. Гендерные исследования: рождение, становление, методы и перспективы в системе исторических наук // Женщина, гендер, культура. – М., 1999.

138.  Пушкарева Н. У истоков женской автобиографии в России // Филологические науки. – 2000. – № 3.

139.  Рабжаева М.В. Российские женщины и европейская культура: материалы V конференции, посвящённой теории и истории женского движения / Сост. и отв. ред. Г.А. Тишкин. – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001.

140.  Ремизова М. Вагинеткая, или женские стратегии в получении грантов // Новый мир. – 2002. – № 4.

141.  Ремизова М. Теорема катастроф // Литературная газета. – 1996. – № 11 (13 марта).

142.  Ремизова М. Вычитание любви// Литературная газета. – 1997. – 19 апр.

143.  Ровенская Т. А. Переход от личности к культурному феномену. К проблеме рассмотрения женкой прозы 80-х-90-х годов. http://www.biophys.msu.ru/scripts/trans.pl/rus/cyrillic/awse/CONFER/NLW99/084.htm

144.  Ровенская Т.А. "Виновата ли я?" или феномен гендерной вины. На материале женской прозы 80-х – нач. 90-х гг. // Гендерные исследования. – Харьков, ХЦГИ.1999. №3.

145.  Ровенская Т.А. Архетип Дома в новой женской прозе, или Коммунальное житие и коммунальные тела // Иной взгляд. Международный альманах гендерных исследований. – Минск, 2001. Март.

146.  Ровенская Т.А. Женская проза 1980-90-х гг. В поисках "материнского языка" // Материалы Первой Международной конференции "Гендер: язык, культура, коммуникация". – МГЛУ.1999.

147.  Ровенская Т.А. К вопросу о периодизации истории русской женской литературы 1980-х – 90-х годов ХХ века // Женщины в истории: возможность быть увиденными. Вып.2. – Минск, 2002.

148.  Ровенская Т.А. Новая амазонка в интерьере женской прозы // Иной взгляд. Международный альманах гендерных исследований. – Минск, 2000.

149.  Ровенская Т.А. О чем до сих пор молчали женщины, или Прогулки по страницам независимой женской прессы // Русские женщины в XX веке. Опыт эпохи. Проект "Женской Информационной Сети". – CD. 1999.

150.  Ровенская Т.А. Опыт исследования коллективного творческого субъекта на материале предисловия к сборнику женской прозы "Новые амазонки" // Материалы Второй Международной конференции "Женщина. Образование. Демократия". – Минск, 1999.

151.  Ровенская Т.А. Особенности авторской позиции и способы ее выражения в произведениях женской прозы 1980-90-х гг. // Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе. Проблемы теоретической и исторической поэтики. Т.2. – Гродно. 1998.

152.  Ровенская Т.А. Переход от личности к культурному феномену. К проблеме рассмотрения женской прозы 80-х – 90-х годов // Четвертая Международная конференция "Нелинейный мир. Языки науки – языки искусства". – Суздаль. 1999.

153.  Ровенская Т.А. Роман Л.Улицкой "Медея и ее дети" и повесть Л.Петрушевской "Маленькая Грозная": опыт нового женского мифотворчества // Адам и Ева. Альманах гендерной истории. – М., 2001. №2.

154.  Ровенская Т.А. Феномен женщины говорящей. Проблема идентификации женской прозы 1980-х – 90-х годов // Женщина и культура (в печати).

155.  Русские писатели 20 века. Биографический словарь. Гл. ред. и сост. П. А. Николаев. – М., 2000.

156.  Русские писатели. XX век. Биобиблиографический словарь. В двух частях. Под ред. Н. Н. Скатова. – М, 1998.

157.  Русский Эрос, или Философия любви в России. – М., 1991.

158.  Рыкова Д.В. Духовные искания героев малой прозы Л. Петрушевской // Духовная жизнь провинции. Образы. Символы. Картина мира: Материалы Всероссийской научной конференции. – Ульяновск: УлГТУ, 2003.

159.  Рюткенен М. Гендер и литература: проблема «женского письма» и «женского чтения» // Филологические науки. – 2000. – №3.

160.  Савкиной И. До и после бала: история молодой девушки в «мужской литературе» 30-40-х XIX века // Женщина. Гендер. Культура. – М., 1999.

161.  Сейфулина Л. Повести и рассказы. – М.: Худож. лит., 1982.

162.  Серго Ю.Н. "Не помнящая зла...": культура вины, дискурс признания и стратегии женского письма в творчестве русских писательниц конца ХХ - начала ХХI веков. http://www.pspu.ru/sci_liter2005_sergo.shtml

163.  Сиксу Э. Хохот медузы // Гендерные исследования. – 1999. – № 3.

164.  Скороспелова Т.В. Вторая международная научная конференция «Гендер: язык, культура, коммуникация» // Филологические науки. – 2002. – № 1.

165.  Славникова О. Герой Сопротивления: Рецензия // Книжное обозрение. – 18 июня 2000 г. – № 25-26.

166.  Славникова О. Пушкин с маленькой буквы // Новый мир. – 2001. – № 3.

167.  Славникова О. Та, что пишет, или Таблетка от головы // Октябрь. – 2000. – №3.

168.  Славникова О. Король, дама, валет: Книжная серия как зеркало книжной революции // Октябрь. – 2000. – N10.

169.  Словарь гендерных терминов. www.ow1.ru./gender/ 12/02/2004.

170.  Слюсарева И. Оправдание житейского: Ирина Слюсарева представляет новую женскую прозу // Знамя. – 1991. – №11.

171.  Спивак П. Во сне и наяву// Октябрь. – 1988. – № 2.

172.  Степная барышня. Проза русских писательниц XIX века. – М., 1989.

173.  Строганова Е. Категория “гендер” в изучении истории русской литературы // Пути и перспективы интеграции гендерных методов в преподавание социально–гуманитарных дисциплин: Материалы науч. конф. – Тверь, 2000.

174.  Сушилина И.К. Современный литературный процесс в России: Учебное пособие. – Москва:  Изд-во МГУП , 2001.

175.  Тарланов Е.З. Женская литература в России рубежа веков [XIX-XX] (социальный аспект) // Русская литература. – 1999. – № 1.

176.  Таратута Е. Ирония и скепсис в изображении женщин-emancipe: на примере сочинений И.С. Тургенева // Потолок пола: Сб. научных и публицистических статей / Под ред. Т. Барчуновой. – Новосибирск, 1998.

177.  Тартаковская И. Репрезентация пола в традиционной и современной русской культуре // Социология пола и семьи – Самара, 1997.

178.  Теория и методология гендерных исследований. Курс лекций. – М.: МЦГИ, 2001.

179.  Теория литературы: учебное пособие для студентов филологических факультетов высших учебных заведений: в 2-х томах. Авторы: Тамарченко Н. Д., Тюпа В. И., Бройтман С. Н. – 2004.

180.  Тимофеева О.В. В начале не было природы, или Как теория превращается в миф [Рец. на: Палья К. Личины сексуальности. 2006] // Новое литературное обозрение– 2006. – № 81.

181.  Токарева В.С. Звезда в тумане: повести и рассказы. – М.: 1999.

182.  Толстая Т.Н. Река Оккервиль. – М.: 2002.

183.  Томсон Д. Мужское «я» в творчестве З. Гиппиус // Основы гендерных исследований. – М., 2000.

184.  Трифонов Ю. Московские повести. – М.: Советская Россия, 1988.

185.  Трофимова Е. Гендерный язык Татьяны Антошиной. Русский Журнал / Обзоры / 2002. www.russ.ru/culture/20020214.html

186.  Трофимова Е.И. Еще раз о «Гадюке» Алексея Толстого (попытка гендерного анализа) // Филологические науки. – 2000. – № 3.

187.   Трофимова Е. О книжных новинках женской русской прозы // Преображение. – 1995. – N3.

188.  Трофимова Е. [Предисловие] // Чего хочет женщина: Сб. жен. рассказов. – М., 1993.

189.  Трофимова Е. Советская женщина 80–х годов: автопортрет в поэзии // Вопросы литературы. – 1994. – Вып.2.

190.  Трофимова Е.И. К вопросу о гендерной терминологии. // Летняя школа «Общество и гендер». – Рязань, 2003.

191.  Трофимова Е. И. Женская литература и книгоиздание в современной России // Общественные науки и современность. – 1998. – №5.

192.  Трофимова Е.И. Летняя школа «Общество и гендер». – Рязань, 2003.

193.  Трофимова Е.И. На руинах «большого стиля»: женская литература в поисках новых гендерных конструктов (26/04/04) http://www.topos.ru/article/2281.

194.  Улицкая Л. Е. Цю-юрихь: Роман, рассказы. – М.: 2002.

195.  Фатеева Н.А. Языковые особенности современной женской прозы: подступы к теме: Русский язык сегодня. – М., 2000.

196.  Фатеева Н.А. Современная русская «женская» проза: способы самоидентификации женщины-как-автора. http://www.owl.ru/avangard/sovremennayarus.html

197.  Файнштейн М.Ш. «Писательницы пушкинской поры». – Л., 1989.

198.  Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. – М.: Касталь. 1996.

199.  Хализев В.Е. Введение в литературоведение. – М.: Высшая школа, 1999.

200.  Хрестоматия по курсу "Основы гендерных исследований". – М.: МЦГИ, 2000.

201.  Хрестоматия феминистских текстов. Переводы / Под ред. Е. Здравомысловой, А. Темкиной. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2000.

202.  Чего хочет женщина…: Сб. жен. рассказов. М.:Линорэ Авт.: Горланова Н., Сельянова А., Каплинская Е., Волек А., Палей М., Татаринова О., Голосовская Н., Урусова М., Полищук Р., Кирпичникова М., Александрова М., Боим С., Агеева Л.: – Амрита, 1993.

203.  Чернова И.И. Исследование гендерных процессов в социальной структуре современного общества. – АКД. Н.Новгорода, 2002.

204.  Чернышевский Н. Г. Русский человек на rendez-vous. / Избранные философские сочинения. Т . 2. – М.: Госполитиздат, 1950.

205.  Чистенькая жизнь: Повести и рассказы. Сост. Анатолий Шавкута. – М.: Мол. гвардия, 1990.

206.  Шаберт И. Гендер как категория новой истории литературы // Филологические науки. – 2000. – № 4.

207.  Широкова Е. В. Поиск Другого в прозе людмилы Улицкой (на примере рассказа «Цю-юрихь»). http://www.pspu.ru/sci_liter2005_shiro.shtml

208.  Шоре Э. Желание любви и страстное стремление к искусству (Елена Ган и ее рассказ «Идеал») // Филологические науки. – 2000. – №3.

209.  Шоре Э. По поводу «Крейцеровой сонаты»… Гендерный дискурс и конструкты женственности у Л. Н. Толстого и С. А. Толстой // Там же.

210.  Шоре Э. Феминистское литературоведение на пороге XXI века (на материале русской литературы XXI века) // Литературоведение на пороге XXI века. – М., 1998

211.  Щеглова Е. Человек страдающий (Категория человечности в современной прозе). «Вопросы литературы». – 2001. – №6.

212.  Эллиот П., Менделл Н. Теории феминизма // Введение в гендерные исследования. Хрестоматия. Под ред. С.Жеребкина. – М., 2001.

213.  Эпштейн М. Постмодерн в России. – М., 2000.

214.  Эткинд Е.Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки русской литературы XVII-XIX в.в. – М., 1999.

215.  American Hieritage Dictionary of English Language, – 1990.

216.  Holmstrom N. Do Woman Have a Distinct Nature? // Women and Values. Reading in Recent Feminist Philosophy.  – California State University, 1986.

217.  Irigaray L. When Our Lips Speak Together // Women’s Voices. N.Y., 1990.

218.  Kupferman J. The Mistaken Body. A Fresh Perspective of the Women’s Movement. – London, 1981.

219.  Network Women's Program: <http://www.soros.org/wp.htm>. 24/12/2003.

220.  The Network of Interdisciplinary Women Studies in Europe: <http://women-www.uia.ac.be/women/noise/index.html>. 15/03/2004.

[1] Конфликтную природу поведения героини данного рассказа мы рассмотрели в специальной статье: Пушкарь Г.А. Гендерные конфликты в современной женской прозе // Филология, журналистика, культурология в парадигме современного научного знания. Выпуск 52 – Ставрополь, 2007 (в печати)