Стихотворений) наизусть, умение приводить подходящие к случаю цитаты из сборни-

1100 стихотворений) наизусть, умение приводить подходящие к случаю цитаты из сборни-

ка, а также умение расшифровывать скрытые цитаты других, отвечая намеком на намек.

Кроме этого, каждый аристократ должен был уметь сочинить танку на заданную тему. В

эпоху Хэйан проводилось громадное число поэтических турниров самого экзотического

вида. Приведем описание одного из них: "Одним из средств совмещения винопития с со-

чинением стихов был обычай "гокусуй". Поэт усаживался на камень, возвышавшийся над

поверхностью ручья, а наполненную чарку пускали чуть выше по течению. Поэт должен

был сложить стихотворение на предложенную тему, пока чарка не успеет миновать его.

Когда ему удавалось, он осушал ее." (Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители япон-

ской старины. М., 1988, с. 172).

Мы говорили выше, что важной характеристикой японской ментальности является образ

жизни, длящийся "пока цветы деревьев цветут". Для японской культуры свойственно очень

глубокое понимание красоты цветка. Япония является одной из немногих - если не един-

ственной - страной в которой устраиваются праздники, посвященные цветам. Таковы, на-

пример, праздник сакуры в конце марта - начале апреля или праздник хризантем девято-

го сентября. Это удивительное отношение к цветам проявляется и в знаменитом искусстве

составления букета - искусстве икебана. В европейской культуре букет цветов никогда

не был произведением искусства: чтобы говорить о букете как о произведении искусства,

нужно было отстранить его от себя и воспроизвести его сущность, используя некоторый

искусственный язык, подчиняя его законам этого языка - языка живописи, например. Си-

туация здесь та же, что и со стихами: чтобы стать произведением искусства, природа

должна быть объяснена. Для японской же культуры объяснения не требуется, поэтому не

требуется искусственного языка: вещь, пейзаж, букет цветов достаточно просто увидеть

во всей их естественной глубине и беспредельности. Поэтому для искусства икебана су-

щественно не навязывание букету взятых извне эстетических пристрастий и вкусов (вея-

ний моды, например), а максимальное удаление субъективного начала, при умелом подбо-

ре букета позволяющее раскрыться в нем универсальной космической гармонии. Европейс-

кая культура, кстати, в ХХ веке тоже начала приходить к похожим идеям. М.Хайдеггер

писал, что лежащий перед нами камень может очень глубоко скрывать свою сущность, и

эта сущность не "высветливается", если камень разбить, взвесить на весах, поставить

его на пъедестал. Однако если положить камень в основание храма, он "зазвучит" во

всей своей глубине. Т.е. вещь может "раскрыться", если создать для нее подходящий

естественный фон (подход японской культуры) или же если ее вырвать из естественных

условий и объяснить ее сущность на чужом для нее языке (подход европейской культуры).

В ХХ веке происходит взаимопроникновение этих подходов.

Интересно посмотреть, как отмеченная выше черта японской ментальности трансформи-

ровала одно из определяющих для японской культуры религиозных течений - буддизм. Как

мы уже говорили, традиционные японские обряды и верования отражала религия синтоизма.

Пришедший из Китая буддизм не пытался соперничать с синтоизмом, вытесняя его с уже

освоенных территорий, а осваивал пустыни в сознании японца, синтоизмом не тронутые

(А.Н. Мещеряков "Герои, творцы и хранители японской старины", М., 1988, с. 38-41,

110-111). Если синтоизм - это, прежде всего, религия рода, религия сообщества, сох-

ранившая свое значение для сообщества как целого (возведение на престол императора

всегда совершалось по синтоисткому ритуалу), но совершенно чуждая представления о не

связанной с родом личности, то буддизм обращается к личности как к уникальному мик-

рокосму и место буддизма в японской ментальности - сфера частной жизни человека.

Взаимоотношение буддизма и синтоизма хорошо иллюстрируются на примере обрядов, свя-

занных с рождением и смертью человека. Возникновение новой жизни черезвычайно значи-

мо для синтоизма и первые дни жизни ребенка сопровождаются большим количеством син-

тоистских обрядов (Вот пример одного из обрядов связанных с рождением, - первое ку-

пание: "При рождении принца или принцессы этот обряд совершался в течение семи дней

дважды в день - утром и вечером ... Обряд купания совершали две специально пригла-

шенные дамы. Одновременно двадцать придворных ... звоном тетивы отгоняли злых духов.

Специально назначенный ученый читал благоприятные отрывки из китайских классических

текстов. Для того, чтобы не допустить в помещение злых духов, повсюду разбрасывали

рис, сопровождая это разбрасывание произнесением особых заклинаний (Мурасаки Сикибу

"Повесть о Гандзи". Приложение. М., 1992, с. 71). С другой стороны, синтоизм всегда

достаточно спокойно относился к смерти человека (смерть в синтоиской религии являет-

ся не каким-либо качественным изменением, а характеризует переход человека из актив-

ного состояния в скрытое, латентное (от латинского глагола latere - скрываться, пря-

таться). Для буддийского же мироощущения смерть гораздо более важна (после нее на-

чинается подготовка к новому воплощению души) и процедура погребения разработана го-

раздо более подробно. Поэтому в Японии рождение празднуют по синтоистскому обряду,

хоронят - по буддийскому.

Однако, прочно укоренившись в сознании японца, буддизм при этом достаточно сильно

отошел от своего первоначального облика. Связано это с отношением к внешнему миру.

Буддизм, как известно, был порожден индийской культурой, которая реагировала на ок-

ружающую ее реальность как бык на красную тряпку: жизнь, окружающая человека, объяв-

лялась космической иллюзией, майя, сетью обволакивающей душу и гасящей все порывы к

высшей реальности, к покою, - пожалуй, нигде в индийской традиции внешний мир не

рассматривался в качестве посредника в постижении истины. Буддизм махаяны допускает,

однако, представление (в индийской культуре эта возможность, кажется, не была реали-

зована) о чувственно воспринимаемом космосе как о носителе высшего начала (вспомните

о Космическом Теле Будды) и эта возможность была реализована сначала в Китае, а по-

том в Японии. Особенно значимым утверждение глубокой внутренней связи между миром и

человеком является для дзен-буддизма. "Осознание нерасчлененности субъекта и объекта

позволяло дзенским монахам воспринимать мир природы не только как равноправного, хо-

тя и молчаливого, собеседника, скрашивающего минуты одиночества, но даже как настав-

ника, способного помочь там, где оказались безуспешными усилия мудрых монастыских

учителей. В стихотворении Кокэна Мекая (XIV в.) "Думы, записанные во время болезни"

рассказывается о том, как он достиг сатори (просветления) при виде хлопьев снега на

распустившихся цветах.

Высоко на белой стене висят разбитые сандалии.

Утро настало. Весенний снег лежит на распустившихся цветах.

Двадцать лет искал истину в южных краях,

А теперь вдруг "пробудился" в горной келье.

"Разбитые сандалии" напоминают о двадцатилетних странствиях в "южных краях" (т.е.

в Китае) в поисках истины. И уже только по возвращении на родину при виде красоты

распустившихся цветов, покрытых весенним снегом, поэт в одно мгновение осознал, что

опыт двадцатилетних поисков истины и "пробуждение" (сатори), дарованное природой в

одном мимолетном мгновении, в сущности, равнозначны" - пишет современный исследова-

тель японской культуры (А.М.Кабанов "Человек и природа в поэзии Годзан Бунгаку" - в

сб.: Человек и мир в японской культуре. М., 1985, с. 75). Акцент с установки на дли-

тельный, трудный, включающий, может быть, не одно перерождение, путь, требующий под-

робного изучения священных текстов и досконального знания ритуала, переносится на

мгновенное обретение истины в состоянии просветления, "сатори", на развитие мистичес-

кой интуиции, творческой открытости миру. Учение дзен-буддизма подходило к выполне-

нию этой задачи с двух противоположных сторон. Во-первых, предметом специальных уп-

ражнений в школах дзен-буддизма было исскуство достижения постоянной новизны восприя-

тия, когда сознание не замутнено никакими априорными установками и зрительными схе-

мами, искусство видения мира как бы впервые (Примером таких упражнений являлся, на-

пример, диалог в котором от ответа на вопрос требовалась не логичность, а прежде все-

го неожиданная яркость. Иногда послушников даже били палкой по голове или плечу, что-

бы перевести их ощущения в другую плоскость. - см. Мориан И.Ф. Сады Дайтокудзи. - в

сб. Человек и мир в японской культуре. М., 1985, с. 167). Неким отголоском этого яв-

ляется воспитание мгновенной реакции на опасность в военной практике самураев. Во-

вторых, усилия дзенских монахов были направлены на длительное, спокойное созерцание

космоса, не нарушаемого никакими приходящими извне звуками. Одним из очень интерес-

ных проявлений такого созерцательного отношения к миру являются "философские сады",

в которых ланшафт максимально приближен к естественному (маленький водопад, шелест

бамбука, жужжание шмеля, камни, поток гальки, "стуящейся" между камнями), но распо-

ложение всех элементов сада имеет глубокий символический смысл, сад является как бы

живой картиной космоса, его философским образом, выраженным не на словах, а в реаль-

ных предметах, "вслушивание" в которые обладает для японца такой же мудростью, какой

для европейца обладают тексты Платона или Данте. Время в монастырях дзен благодаря

возможности размеренного, неторопливого созерцания как бы "растягивается", между

различными мгновениями образуются пустоты, они перестают "давить" друг на друга

жесткой причинной связью, каждое мгновение становится самоценным, каждое мгновение

уже не мелькает, а задерживается в восприятии и может быть "увидено".

Китайскую культуру в не родном для нее культурном пространстве Японии постигла та

же участь, что и буддизм. Провозглашаемая все время как образец для подражания,

встречаемая с глубоким пиететом она незаметно, исподволь трансформировалась, перест-

раивалась на японский лад. Это касалось и конфуцианства, и концепции инь-ян, и ки-

тайской бюрократической модели, и китайской науки. Так японская Культура впитала в

плоть и кровь основную, пожалуй, для китайской ментальности интуицию о глубоком

внутреннем единстве мира, о всеобщем мировом порядке, постижение и упрочнение кото-

рого - цель человеческой жизни. Однако если в китайской культуре Небо, Земля и че-

ловек подчинялись единому космическому ритму и разговор шел скорее об их единстве,

чем о жестком подчинении одного начала другому, то японская культура делала акцент

на незыблемости оппозиции Земля - Небо, на иерархичности мира и строгое соблюдение

этой иерархичности является ее существенной чертой (Т.П.Григорьева "Мудрецы, прави-

тели и мастера" - сб. "Человек и мир в японской культуре. М., 1985, с. 146-150). Ко-

дексом Тайхоре, созданным в 701 году, была жестко задана структура японской админист-

ративной модели и введена строгая стуктура рангов. Ранг давал не малые привилегии

(Чиновники с 8-го по 6-ой ранг освобождались от податей сами, для чиновников 5-го и

4-го ранга такие привилегии давались их отцам и сыновьям, а для чиновников первых

трех рангов к этой группе присоединялись еще деды, братья и внуки - см.: Мещеряков

ук. соч., с. 55) и, самое главное, полностью определяла ритм жизни человека, начиная

с круга его знакомых и кончая убранством его кареты и высотой ворот в усадьбе (см.:

Мурасаки ... , с. 6). Получение солидной должности и тем более почетного ранга было,

пожалуй, доминантой жизненных устремлений японского аристократа. Вот достаточно ха-

рактерный текст: "Дом человека, который не получил должности в дни, когда назначают-

ся правители провинций.

Прошел слух, что уж на этот раз его не обойдут. Из разных глухих мест съезжаются

люди, когда-то служившие у него под началом, с виду сущие деревенщины. Все они полны

надежд.

То и дело видишь во дворе оглобли подъезжающих и отъезжающих повозок. Каждый хо-

чет сопровождать своего покровителя, когда он посещает храмы. Едят, пьют, галдят на-

перебой.

Время раздачи должностей подходят к концу. Уже занялась заря последнего дня, а

еще не один вестник не постучал в ворота.

- Право, это странно ! - удивляются гости, поминутно настораживая уши. Но вот уже

слышатся крики передовых скороходов: советники государя покидают дворец.

Слуги с вечера зябли возле дворца в ожидании вестей, теперь они возвращаются на-

зад с похоронными лицами.

Люди в доме даже не решаются их расспрашивать. И только приезжие провинциалы лю-

бопытствуют:

- Какую должность получил наш господин ? Им неохотно отвечают:

- Он по-прежнему экс-губернатор такой-то провинции. Все надежды рухнули, какое горь-

кое разочарование!" (Сей-Сенагон. "Записки у изголовья", М., 1983, с. 43-44).

Столь характерная для китайской ментальности идея ритуала, являющегося как бы

воплощением мировой гармонии, приобретает в японской культуре также специфический

характер. Ритуал закрепляет и подтверждает иерархичность мирового порядка, воплощен-

ную в иерархичности японской государственной машины. Отсюда, видимо, столь отчетливо

звучащее у той же Сей-Сенагон презрение к простолюдинам и искренее благоговение пе-

ред чиновниками высших рангов.

ЛЕКЦИЯ 14: НАУКА В КУЛЬТУРЕ ТРАДИЦИОННОЙ ЯПОНИИ

На примере японской культуры связь между культурной парадигмой и структурой науки

проявляется очень отчетливо: непривычная для европейца культура порождает не менее

непривычную науку. Эта непривычность проявляется и в наборе дисциплин, относящихся к

числу научных, и местом этих дисциплин в системе японской государственности. Вообще

слово "наука" предполагает для европейского человека вполне определенный набор

ассоциаций, в которых фокусируются и независимый дух и онтологическая значимость

научного познания, - в культуре Востока не было слова с аналогичным набором

ассоциаций. Астроном в Японии был, прежде всего, государственным чиновником, а мате-

матические трактаты публиковались рядом с текстами по чайной церемонии или искусству

икебана.

Может быть даже в большой степени, чем японская культура, японская наука является

изначально старательной ученицей китайской. В 646 г. благодаря реформам Тайка (тайка

(яп.)- великая перемена), осуществленным императором Котоку, Япония приняла государ-

ственную модель танского Китая и место науки в государственной структуре было

полностью определено этой моделью. В японской столице было три института,выполнявших

как учебные, так и собственно научные (в японском, а не европейском смысле) функции:

Университет, Институт предсказаний и Институт медицины, а в провинциальных центрах

появились колледжи, являвшиеся "университетами в миниатюре". Университет был основан

в 670 г. и управлялся непосредственно министром церемоний. Базисным курсом в нем был

курс конфуцианской классики с курсом китайского разговорного и письменного языка в

качестве подготовительного. Позднее были добавлены курсы китайского законодательства,

литературы и истории. Кроме этого с самого начала ученикам читался курс математики,

в котором их обучали финансовым расчетам, землемерным и строительным вычислениям. В

Университет принимались только дети крупных чиновников (V ранг и выше) в возрасте от