Официоз в культуре

3. Официоз в культуре

Из всего многообразия направлений, течений, существующих в ис­кусстве, выбирается одно и объявляется обязательным для всех деятелей культуры. Как правило, это наиболее консервативное направление. Утверждается форма реалистически-бытового правдоподобия, когда яв­ления действительности воспроизводятся в формах самой жизни. Сухие идеологические догмы, превращаясь в художественные образы, дела­лись доступными восприятию и легко усваивались.

В нашей стране в 1934 г. обязательным и единственно возможным был провозглашен метод социалистического реализма. Автором его считался И.В. Сталин. Реализмом в подлинном смысле слова этот ме­тод не был. Реализм отражает жизнь со всеми ее сложностями и проти­воречиями. Произведения социалистического реализма создавали ми­фы. При этом использовался язык реалистического искусства, найден­ные им художественные средства. Так исторические ценности культуры становились средством утверждения властвующей идеологии.

Если судить по искусству, то время как бы остановилось: мировосп­риятие человека середины XX века выражалось теми же средствами, какими отражался мир человека прошлого. Так, лексику архитектуры определял неоклассицизм: ордерная -система, колонны, характерные для классики элементы декора. Архитекторы проектируют гигантские обще­ственные здания, дворцы, рассчитывая на вечность. Нужды и интересы человека остаются в стороне.

Утверждаемому идеалу соответствовали монументальные герои в скульптуре и живописи, производственная тематика в литературе, ро­мантизация и героизация вождей, безлико-усредненный человек труда, сентиментальные сцены бытового жанра. Фильм М. Ромма «Обыкновен­ный фашизм», выставка «Москва-Берлин» 1996 г., исследование И.Голомштока «Искусство тоталитаризма» дают наглядное и убедительное представление о близости искусства двух тоталитарных государств. Идеи и идеалы были разные, а искусство — одинаковое.

Те стили и течения в искусстве, направления в науке, которые отли­чаются от официально признанных, объявляются враждебными и реак­ционными. Так, в Третьем рейхе неприемлемыми оказались все течения европейского модернизма и авангарда. В них стоящие у власти видели проявление «варварской деградации», «саботаж», «культур-больше-визм», «еврейский хлам». Был закрыт отдел современного искусства в Национальной галерее. В 1937 г. проведена выставка работ модернист­ского и авангардистского направления под издевательским названием «Дегенеративное искусство». В марте 1939 г. несколько тысяч картин этого направления были демонстративно сожжены.

В художественной литературе были установлены три категории «вредности». В список № 1 попали произведения Т.Манна, Дж. Лондона, А.Брюса, Б.Брехта, Э.М. Ремарка, Я.Гашека, И.Эренбурга, С. Цвейга, М.Зощенко и др. Книги этих авторов подлежали уничтожению. Произ­ведения из первого и второго списка выдавались только для научного исследования. Эти и подлежащие проверке книги третьего списка хра­нились в специальных помещениях с табличками «Смертельно для на­ции».

В СССР после революции Народным комиссариатом просвещения также был составлен список книг, подлежащих изъятию из библиотек. Запрещалось все то, что казалось враждебным новой идеологии, взгля­дам и вкусам ее вождей. Так, был закрыт музей современного западного искусства (коллекция, собранная купцом С.И. Щукиным).

Трагичной оказалась судьба тех представителей интеллигенции, ко­торые приняли революцию, но чье творчество оказалось неприемлемым для нового режима: А.Блок, Е.Замятин, М.Шагал, К.Малевич и др. Это были люди яркой одаренности, неповторимой индивидуальности, своим творчеством они хотели служить благородной идее (а именно так они воспринимали программу революционного преобразования России). Но стало очевидным расхождение между провозглашенными революцией идеалами и их реальным воплощением. Кроме того, новаторы в искус­стве восприняли революцию как политический эквивалент своих худо­жественных открытий, полагая, что новому обществу потребуется но­вое, революционное искусство. Однако на деле «Революция социальная совпала с революцией в искусстве лишь хронологически. По существу же социально-политическая революция породила в художественной об­ласти подлинную контрреволюцию: сталинско-ждановское нищенское «возвращение к классицизму», «социалистический реализм», мелко-ме­щанскую фотографическую эстетику, вздутую «марксо-ленинской» иде­ологией, отсутствие мастерства и полнейший запрет всякого новаторст­ва» , — такое жесткое определение дал драме советского искусства пи­сатель и художник Ю.П. Анненков.

При тоталитарном режиме единство идеологии утверждалось самым жестоким образом, вплоть до физического уничтожения несогласных. За годы советской власти в заключении оказались многие деятели нау­ки и искусства, в том числе С.П. Королев, поэт О.Э. Мандельштам, пи­сатели В.Шаламов, Ю.Домбровский, И.Бабель и др. В лагерях было уничтожено около 600 писателей.

4. Выше политики, сильнее власти

Тоталитаризм обедняет культуру, особенно художественную, используя из всех ее функций — одну: воспитательно-пропагандистскую, превращая искусство в рупор идеологии. Но культура существует и раз­вивается не только как отражение сложившегося уклада жизни, пол­итического устройства общества, но и по своим законам. Творческая де­ятельность не может остановиться, внутренняя логика развития науч­ной мысли и художественного творчества движет их вперед. Поэтому в Советском Союзе интенсивно развивалась наука, особенно те ее отрас­ли, которые были связаны с военной промышленностью. Отсюда наши успехи в авиации, ракетостроении, освоении космоса и др.

Возникли и существовали направления так называемого «подпольно­го искусства». Оно было известно лишь ограниченному кругу людей. Экспонировать, издать, распространить произведения этого искусства не представлялось возможным. Но оно было и составило собой одну из особенностей тоталитарной культуры.

Кроме того, не все виды искусства в силу своей специфики могут быть идеализированным. Музыкальное творчество Д.Шостаковича, С.Прокофьева, А-Хачатуряна, симфоническая и оперная музыка этих и других композиторов — вершина мировой музыкальной культуры сере­дины XX века. Советский балет, музыкальное исполнительское искус­ство стали лучшими в мире. Высокого уровня достигло песенное твор­чество.

Лишенные возможности печататься, многие талантливые поэты вы­нуждены были зарабатывать на жизнь переводами (А.Ахматова, Н.Забо­лотский, Б.Пастернак). В результате возникла небывало высокая куль­тура перевода.

Необходимость считаться с господствующими установками вынужда­ла писателей искать такие художественные средства, которые позволя­ли, не нарушая навязываемые и ставшие обязательными установки, вы­разить свои взгляды, свое понимание и отношение к миру. Эта вынуж­денность привела к высокому профессиональному мастерству, обогати­ла литературу и воспитала читателей — вдумчивых, тонких, умеющих читать не только текст, но и подтекст.

И, наконец, нельзя исключить тот факт, что многие люди, и деятели искусства в том числе, искренне верили в идеи коммунизма. Даже жертвы репрессий не были свободны от иллюзий. Эти идеи, несмотря на уродливые формы, которые принимала их реализация, оставались для многих незыблемыми. И воплощались в искусстве искренне, неред­ко талантливо.

Культура тоталитарного общества сложна и противоречива. Харак­теризуя политику тоталитарных государств в области культуры, необхо­димо учитывать, что культура — явление многогранное, многослойное и более глубокое, чем политика, и только политическим устройством общества нельзя определять культуру тоталитарного общества. Хотя пагубное влияние тоталитаризма на культуру очевидно, однако опреде­ленная часть культуры советского общества оказалась выше политики и сильнее власти.

Фашистская Германия не оставила своей, имеющей подлинно худо­жественную ценность, культуры: откровенно человеконенавистнические идеи, цинизм, призыв к уничтожению целых народов оттолкнул от фа­шизма творческую интеллигенцию, заставил эмигрировать, замолчать, а часть ее просто была уничтожена. Ремесленничество приспособленцев к подлинной культуре отношения не имело.

Литература

Баллестрем К.Г. Апории тоталитаризмаУ/Вопросы философии. 1992. № 5.

Голомшток И. Тоталитарное искусство. — М., 1994.

Меерсон Б., Проскудин Д. Тоталитаризм. Явление и сущ-| ность//3нание — сила. 1995. № 7.

Москва — Берлин: Каталог выставки. — М., 1996.

Морозов А.И. Конец утопии: Из истории искусства СССР 1930-х |годов. — М., 1995.

Рабинович В.С. Западная литература: История духовных исканий. М., 1994. Гл.IV. № 7.

Современная западная философия: Словарь. Тоталитаризм. — М., 11991.

Фейхтвангер Л. Семья Опперман. Собр. соч. в б тт. Т. 2. 1988.

Юрий Анненков. Дневник моих встреч. Цикл трагедий. В 2-х т., 1991. Т. 2. С.

1В.И. Ленин. Партийная организация и партийная литература. Поли. собр. соч. Т. 12, с. 101.

XXV. КУЛЬТУРА XX ВЕКА — СМЕНА ПАРАДИГМЫ

Культура XX века — это культура ПЕРЕХОДНОГО периода, культу­ра СМЕНЫ ПАРАДИГМЫ.

Мир стоит перед выбором: либо погибнуть, не справившись со слож­нейшими проблемами, которые остро стоят перед человеком уже сегод­ня, либо осуществить прорыв в принципиально новые области духа и бытия, творческих возможностей личности, знаменуя этим открытие но­вых возможностей и перспектив человечества.

XX век — век предупреждений, явно обнаруживший непригодность того образа жизни, который ведет сегодня человечество. Это век пара­доксов, возвестивший о вселенском неблагополучии. Успехи научно-технической революции позволили совершить переворот в производст­ве, быту, в сознании людей. Но цивилизация несет в себе разрушитель­ный заряд, угрожающий самому существованию человечества.

На всех континентах разбуженное человечество бурлит, бунтует, ставит глобальные эксперименты на природе, в обществе, в духовной сфере. Рождается «массовая культура», и одновременно растут значи­мость отдельной личности, ценность уникальной человеческой жизни и судьбы.

Человечество начинает осознаваться как единое целостное сущест­во. Так, Вл. Соловьев говорит о человечестве как едином «Вселенском теле»; для А.Платонова все человечество — одно дыхание, одно живое, теплое существо. Мотив единения людей Земли звучит у «русских космистов» и у М.Ганди, у Л.Толстого и у Б.Шоу. Человечество выходит на глобальный уровень понимания своего бытия, и одновременно усиливаются тенденции к сохранению национальных, региональных, местных традиций и особенностей.

Все большую роль играют информационные процессы, а технико-технологические возможности XX века позволяют создать единую и це­лостную информационную систему, к которой в принципе может при­общиться каждый человек. Возникает перспектива развития коллектив­ного интеллекта, единого духовного пространства, одновременно суще­ствует угроза через СМИ или ИНТЕРНЕТ стандартизировать, унифици­ровать жизнь и сознание людей, культуру в целом. В то же время куль­турный мир XX века богат и многообразен, и это все больше ценится и понимается как его достоинство.

В XX веке уже с первых его десятилетий вызревали основные тен­денции, которые и определили культуру XX века как переходную, где происходит глубинная переоценка ценностей.

Переходность культуры XX века, постепенная смена культурной па­радигмы прослеживаются на разных направлениях культуры, в разных ее сферах. Покажем это на некоторых примерах.

С конца XIX века появляются скептицизм в отношении к классиче­ской традиционной модели мира, недоверие к идее ровного, поступа­тельного прогресса. Все чаще мир кажется не таким уж простым и ус­тойчивым, каким представлялся долгое время, а напротив, — сложным и противоречивым. Многое в этом мире обнаруживается как непонят­ное. Подобная атмосфера оказала воздействие на состояние естествен­ных наук, «толкнув» их на знаменательные открытия. В начале XX века естествознание пережило подлинную революцию. Особенно значитель­ны были успехи в области физики.

Новейшие открытия опрокидывали классические представления о мире и готовили почву для создания новой его картины. А-Эйнштейном была сформулирована общая теория относительности. Она выявила ог­раниченность представлений классической физики об «абсолютном пространстве и времени». Оформилась новая теория познания мира, объединяющая всеобъемлющие представления и принципы современ­ных физических теорий — квантовая механика. Она впервые позволила описать структуру атомов, установить природу химических связей, объ­яснить явления сверхпроводимости, ферромагнетизма, сверхтекучести.

В отличие от классических представлений, новая концепция допу­скала, что частицы выступают носителями корпускулярных и волновых свойств и эти свойства не исключают, а дополняют друг друга. Позднее Н.Бор сформулировал важный принцип дополнительности: одно и то же событие, сложная система могут быть рассмотрены с помощью разных подходов и эти взаимоисключающие подходы могут давать более полную картину системы, позволяют понять ее суть. Этот принцип при­меним не только для физических систем. Это — принцип понимания мира.

В такой интерпретации мир предстает разнообразным, многомерным, неоднозначным. Если классическая картина мира представляла его ато­мистическим, фрагментарным, где объекты независимы и самостоятель­ны, люди индивидуализированы, явления дискретны, то к концу XX ве­ка выстраивается иная картина — мир холистический, взаимосвязанный, объекты и люди интегрированы в сообщество.

Качественно меняется и представление об органических процессах в мире. Увеличивается число изучаемых объектов, появляются новые ме­тоды изучения, расширяется география исследования. Собранный ин­формационный материал дает более широкую и несколько иную карти­ну органического мира. Происходит перестройка всей системы и струк­туры наук, изучающих органический мир.

Покажем это на примере биологической науки, где в XX веке появ­ляются новые отрасли: вибриология, гистология, микробиология, биоге­ография, генетика и др. Начало генетике положили крупнейшие откры­тия — клеточная теория Т.Шванна, открытие закономерностей наслед­ственности Г.Менделя. Была обоснована хромосомная теория наследст­венности. Генетика показала, что наследственность и изменчивость ос­нованы на преемственности и видоизменении сложных систем. Генетика внесла свой вклад в становление новой картины мира, показав взаимо­связи физико-химических и биологических форм организации материи.

Учение В.Вернадского о биосфере как особой оболочке Земли рас­крыло масштабы геохимической деятельности живых организмов, их не­разрывную связь с неживой природой. Дальнейшие исследования при­вели к открытию связей между биосферой и социосферой, что позволи­ло обозначиться и развиться концепции ноосферы. На основе этой кон­цепции формируются новые ценностные ориентиры экологической культуры, преодолевается традиционный антропоцентризм, утверждает­ся представление об интегрированности человека в природу, а не гос­подства над ней.

Открытия калейдоскопичности явлений мира, их сложных связей и постоянной изменчивости нарушило классическую стройность и упоря­доченность его картины. К концу XX века мир представляется откры­той, неравновесной, «хаотизированной» системой.

Достижения в естественнонаучной сфере отразились на остальных сферах жизни человека. Ускорился процесс внедрения научных открытий в практику, быт. В середине XX века человечество пережило науч­но-техническую революцию. Время медленного накопления знаний сме­нилось резким «скачком», изменившим качество всей жизни. Человече­ство на протяжении жизни одного поколения пересело с лошади на ав­томобиль и самолет, получило возможность летать в космос, общаться не только с помощью писем, телеграфа, телефона, но и через ИНТЕР­НЕТ; узнавать о событиях в мире с помощью не только газет, радио, те­левидения, но и компьютерных сетей.

Существенно изменились характер производства и экономические связи и отношения, представления о политической жизни общества. К концу XX века стала ощутимой потребность в смене ценностных ориен­тиров политической и экономической культуры. Если традиционная экономика, движимая конкуренцией и прибылью, носит эксплуатацион­ный характер, то ее перспективы связаны с иными ценностями, а имен­но, — кооперативными усилиями. Повышается роль информации в ор­ганизации экономики. В политике основанная на силе господствовавшая иерархия сменяется голархией, основанной на гармонии интересов.

Культура XX века, демонстрируя разрушение традиционных форм и связей, «настраивает» на усвоение новых ценностей. Ей во многом по­могает духовная культура (в частности, философия), которая приобре­тает особую значимость, и, перестраиваясь сама, разрабатывает новую культурную парадигму.

Если традиционные философские системы ориентировались на он­тологические и гносеологические проблемы, то новая философия на первое место выводит — ЧЕЛОВЕКА; она становится культурологиче­ской. Ее интересуют проблемы гуманизма в его новом контексте.

Человек, смысл жизни, личность —доминирующая тема философ­ской культуры XX века. Экзистенциализм разрабатывает проблему че­ловека как уникального явления. И не случайно сама философия — не сухая академическая доктрина, а философско-художественное эссе. Проблемы личности, гуманизма рождают философию фрейдизма, ста­новление социальной психологии.

В середине XX века в концепциях Г.Маркузе, Э.Фромма, Ф.Франка и других критически переосмысливаются традиционные ценности, на­стойчиво говорится о перспективности гуманизации культуры, которая преодолеет тоталитаристские тенденции в обществе. Э.Фромм не приемлет развития современной культуры с ее потребительскими тенден­циями и деперсонализацией.

Культура XX века (80-е годы) формулирует новый взгляд на соци­альный прогресс. Он возможен при ориентации на баланс, а не только на потребление ресурсов, при ориентации на услуги, а не на товары.

Внимание к проблемам личности в XX веке не могло не сказаться на переоценке самой культуры, ее места и роли в жизни общества. Не слу­чайно именно в начале XX века оформляется самостоятельное направ­ление в философии, именуемое «философия культуры», а затем и культурология как самостоятельная и важная область познания.

Ницше в Европе, в определенной степени русские славянофилы и особенно творчество представителей серебряного века заложили осно­вы культурологической традиции, прошедшей через весь XX век, озна­меновали его особенность и наметили перспективы культуры в XXI ве­ке. Это направление представлено самыми разнообразными духовными течениями и национальными школами. Так или иначе к нему относятся: Г.Зиммель, О.Шпенглер, Х.Ортега-и-Гассет, К.Леонтьев, Э.Фромм, Н.Бердяев, А.Тойнби, П.Флоренский, С.Франк, Ф.Хайек и др.

Следует отметить особое место русской культуры конца XIX — на­чала XX века в.становлении новой духовной культурной парадигмы, в переориентации мировых культурных ценностей. Культура серебряного века объявила о приоритете духовных ценностей, поставила проблему личности и ее свободы, ее уникальности и самооценности, оценила зна­чение триады добра-истины-красоты для целостного и гармоничного развития мира. Универсума, человека.

Современная культурология скептически относится к приверженно­сти традициям, нормам, канонам, к жесткой детерминированности раз­вития культуры. Сейчас больше ценится многообразие и богатство про­явлений культуры, нестандартность, оригинальность ее существования. Повышается ценность местной, региональной, сословной, профессио­нальной и т.д. культуры.

В культурологии XX века сильны акценты духовности культуры, и потому все ее концепции заинтересованно относятся к личности, творе­ния ее как незаурядной, непохожей на другие. Отмечается, что культур­ная практика многообразна, она может быть и не духовна, а утилитарна, прагматична, но приоритет принадлежит духовной культуре. Культура должна стремиться к идеалу — одному из проявлений ее духовности. Наличие духовности — это непременное условие саморазвития, самосо­вершенствования личности.

Главная же идея, к которой приходит культурология XX века, и ко­торая, вероятно, будет доминировать в культурной парадигме XXI века — это ценность всякой культуры, равноправность существования и раз­вития этих культур, если они несут в себе гуманистические ориентиры.

Для культурологии XX века важна идея плюрализма культур. В мно­гообразии культурных традиций видится достоинство и высшая цен­ность ее существования.

Культурология XX века подвела человечество к осознанию необхо­димости преодоления евроцентристских подходов, колониальных по су­ти принципов отношения к культурам разных народов. На повестку дня встал вопрос осознания многоцентричности культуры, представляющей широчайший спектр разных культур. Многоцветие культур — это вели­чайшая ценность человечества.

Общекультурные ориентиры не могли не повлиять на состояние ху­дожественной жизни бурного переходного периода в истории человече­ства, именуемого XX век.

Художественно-эстетическая система XX века вобрала в себя всю полноту духовных исканий общества. Художественная картина мира — отражение экспериментаторства человека в сфере искусства. Открытая, неравновесная и незавершенная, быстро меняющаяся, подвижная систе­ма объединяет множество относительно самостоятельных художествен­ных направлений: от реализма до модернизма, включающего в себя экс­прессионизм, супрематизм и авангардизм, сюрреализм и формотворчество в начале века до постмодерна со второй половины и до конца XX

века.

Каждое из направлений имеет свою художественно-культурную спе­цифику, свои цели и ценностные критерии. Но есть некая принципи­альная общность этого художественного калейдоскопа XX века: поиски новых ценностей, переоценка традиционных художественных систем.

Те направления художественного творчества, которые в XX веке продолжали традиции искусства в формах реализма, социалистического реализма и лучшие образцы которых являют собой современную клас­сику, также представляют собой искусство XX века с его стремлением выйти на проблему личности, проблемы духовности. Эти поиски можно найти в творчестве Т.Манна, А.Барбюса, А. Франса, М.Горького, Г.Фал-лады и многих других художников пера. Интересны творческие откры­тия в области музыки у М.Равеля и К.Дебюсси, Д.Шостаковича и С.Прокофьева, И.Стравинского и С.Рахманинова. «Новое кино» открыло человечеству новые темы и способы поисков ценностей в творчестве Ф.Феллини и А-Тарковского, А.Довженко и М.Антониони, С.Эйзенш­тейна и С.Крамера, В.Пудовкина и А.Курасова, Д.Вертова и И.Бергмана. Перечень имен, представляющих реалистическое искусство XX века, своими наилучшими работами в разных видах и жанрах искусства мож­но продолжать и продолжать. Реалистическое искусство составляет ос­нову развития художественной картины мира XX века. «Нервом» же развития современного искусства, творческим импульсом и зарядом его многокрасочности неожиданности является искусство модерна.

В художественных исканиях XX века сильно ощущение протеста против традиционного, канонизированного искусства, которое не спо­собно выражать то, что волнует современного человека. Представите­лей модерна, авангарда не удовлетворяет простое, нетворческое повто­рение художественных норм и правил классического искусства. Они вы­ступают против пассивного и поверхностного копирования действитель­ности. Их тянет разобраться в этом мире, найти его первоосновы, выра­зить их в новых художественных формах и «сконструировать» мир зано­во. Художники XX века ощущают потребность в более свободном и раскрепощенном общении с миром. Отсюда подчеркнутая эстетическая антинормативность, порой приобретающая бунтарский, эпатирующий, экстравагантный характер. В художественных программах и манифестах провозглашаются новые художественные и эстетические принципы, на смену которым вскоре приходят новые ценности. Роднящая современ­ных представителей искусства, при всем их разнообразии и непохоже­сти черта, — «измена самим себе». Художники находятся в постоянном поиске, многие переживают несколько периодов в художественном творчестве, проявляя себя в различных «ипостасях» (П.Пикассо, В.Кан­динский, И.Стравинский, Ле Корбюзье).

Следующее, что объединяет художественную систему XX века, — некие универсалии, без которых не обходится ни один художник: логи­ко-структурный подход к миру и одновременно — алогичный, метафо­ричный, мифологичный; мир предстает то в образе технических уст­ройств и механизмов, то тончайших интуитивных прозрений, то в виде разорванного бытия, то как целостно-духовный.

«Разнорегиональность» и «многоязычие» искусства XX века все чаще воспринимается как «свое». Весьма показателен синтез разнорегиональ-ных и разновременных художественных традиций. Это особенно харак­терно для постмодерна. Кроме характера «мирового», искусство XX ве­ка все больше приобретает черты «всемирного». В XX веке все ярче проявляется весомая роль искусства. Оно приоритетно в осмыслении картины мира и придании этой картине человеческих черт.

Эти черты нашли свое отражение и в традиционных видах искусства — изобразительных, литературе, театре, музыке, и в новых — кино, ху­дожественной фотографии, телевидении.

Так, в литературных произведениях Ф.Кафки, А.Камю, Дж. Джойса, олицетворяющих собой определенный этап искусства XX века, домини­руют тревожность, ощущения неопределенности, мрачность и песси­мизм.

Саморазорванность сознания, ощущение оторванности и замкнутости личности в этом мире звучат в драматургии Э.Ионеско, С.Беккета, Ж.-П. Сартра. Рождается «драма абсурда». Схожие настроения и пережива­ния, выраженные средствами изобразительного искусства, — у О.Цадкина, С.Дали, в некоторых полотнах П.Пикассо. На картинах С.Дали, например, кошмарные фантасмагории и видения, исполненные с потря­сающей достоверностью; музыкальными средствами — у А.Шенберга, К.Пендерецкого, И.Стравинского. Последний прошел путь в творчестве от неоклассики до додекафонии.

Крайняя форма проявления модернизма — творчество авангарди­стов. Они яростно выступали против сведения искусства в особую эсте­тическую сферу, активно искали всеэстетические способы воздействия на человека. Среди этих способов и преувеличенная эмоциональность, обращение к непосредственному чувству, проявившемуся в экспрессио­низме; и культ машины — художественная реплика успехов науки и техники, но не иллюстрация, а художественное прочтение социальных явлений XX века; и утверждение о самоценности слова в футуризме, и разрушение всякого традиционного содержания смысла в слове (дада­изм).

Авангардисты отказываются от привычных, по их представлению, шаблонных элементов традиционного искусства: «сюжет», «характер»; переосмысливают ритмы своего времени, тяготеют к отвлеченному мышлению, к ассоциативным структурам. Здесь можно усмотреть ана­логию с поисками физиками структуры материи. А К.Малевич, напри­мер, объявляет о новом пластическом строе. Его плоскостные, двумер­ные одноцветные формы супрематических построений объявляются творцом «автономными, живыми» и не имеющими никакой связи с ре­альным миром.

Считалось, что новое искусство должно создавать, конструировать новый мир форм, используя не привычные взаимоотношения формы и цвета, а на основе веса, скорости, направления движения. В изобрази­тельном искусстве это нашло отражение в творчестве М.Шагала, П.Фи­лонова, В.Кандинского; в литературе — у Б.Брехта, Л.Арагона, В.Незва-ла; у В.Мейерхольда — в театре.

В панораме художественной жизни XX века выделяется направление, где силен порыв к духовности. Это русский символизм (А.Блок, В.Брюсов и др.). Здесь звучит грусть из-за утраты гармонии мира, одиночест­ва личности и иллюзорности свободы человека. Но в творчестве симво­листов сильно и стремление найти новую гармонию с миром и в мире.

Художественно-эстетические искания в XX веке представляли собой ценный опыт человечества по осознанию себя в новых социокультурных условиях. Этот опыт помогает современному человеку выйти из мира — «музея», где все разложено по полочкам, где каждый экспонат описан, пронумерован, изучен и «оправдан», в мир креативный, мир творчества, где человек в большей степени проявляет свою свободу, самостоятель­ность и творчество.

Культурный опыт XX века позволил в конце столетия осознать при­оритетные направления существования человека, актуальные и перспек­тивные для третьего тысячелетия. Это проблемы: ГЛОБАЛИЗАЦИЯ — как новая мера культуры; ГУМАНИЗАЦИЯ — как главное направление и смысл развития культуры; ГАРМОНИЗАЦИЯ, коэволюция природы и общества — как главное условие выживания и дальнейшего развития человечества.

Человечество на исходе XX века готово выбрать одну из альтерна­тив будущего существования: встать на путь самоуничтожения, само­истребления, повторив ошибки прошлого, или осуществить прорыв в принципиально новые области человеческого духа, творческих возмож­ностей. Выбор в XXI век открыт.

Литература

1. Зотов А.Ф. Мировоззрение на рубеже тысячелетий//Вопросы фи­лософии. 1989. № 9.

2. Кандинский В.В. О духовности в искусстве. — Л., 1990.

3. Липкое А.И. На пороге видеокомпьютерной эры. — М., 1988.

4. Моисеев Н.Н. Универсальный эволюционизму/Вопросы филосо­фии. 1991. № 3.

5. Новикова Л.И. Цивилизация перед выбором//Вопросы филосо­фии. 1990. № 7.

6. Прохорова А.В., Разлогов К.Э., Рузин В. Д. Культура грядущего тысячелетия//Вопросы философии. 1989. № 6.

7. Раппопорт А.Г. Утопия и авангард: портрет у Малевича и Фило-нова//Вопросы философии. 1991. № 11.

8. Самосознание европейской культуры XX века. — М., 1991.

9. Сумерки богов. — М., 1989.

10. Эрвин Ласло. Век бифуркации. Постижение изменяющегося ми-ра//Путь. 1995. № 7.

II. ФОРМИРОВАНИЕ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ В ГЕРМАНИИ

Становление культурологической теории в Германии и герма-ноязычных странах происходило иначе, нежели в Великобритании и Соединенных Штатах. Если англосаксонская традиция в куль­турологии так или иначе находилась в тесной связи с развитием естественных наук, психологии и лингвистики, то немецкая куль­турологическая мысль формировалась на базе философских по­строений и новых тенденций в историческом исследовании.

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ НЕМЕЦКОЙ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОЙ МЫСЛИ XX ВЕКА

Здесь можно условно выделить три крупнейших направле­ния. Исследование проблемы понимания в том виде, как ее формулировал еще в XIX в. философ-романтик Ф. Шлей-ермахер, привело к формированию герменевтики. Пробле­матика символа, заостренная в начале века О.Шпенглером в “Закате Европы”, приобрела особое значение в фило­софии культуры, развитой представителями неокантианства. Важные аспекты проблемы культурно-историче­ского своеобразия устойчивых традиций бы­ли развиты в трудах представителей так называемой культур­но-исторической школы.

Герменевтика

Основы герменевтического подхода к изучению культурных яв­лений были заложены еще в XIX веке, однако особую остроту про­блемы герменевтики приобрели в первой половине XX века в связи с постановкой вопроса об основаниях гуманитарных наук и о природе гуманитарного знания в его отличии от естественнонаучного.

Этот вопрос был сформулирован Вильгельмом Дильтеем (1833—1911) в книге “Введение в науки о духе”. По мысли Диль-тея, исходной точкой при исследовании действительности может быть только конкретный человеческий индивид. Все содержание опыта представлено в его сознании. Поэтому всякая наука, име­ющая своим материалом опыт, так или иначе опирается на фак­ты сознания. Это в равной степени относится и к таким наукам, как физика или биология, и к таким, как языкознание или ис­тория. Однако мир фактов сознания неоднороден. Один класс таких фактов — факты “внешнего опыта”, т.е. то, что мы обычно называем “внешним миром”, — образует предмет естественных наук. Содержания сознания, составляющие “внешний опыт”, рас­сматриваются в науках о природе как отражение свойств объек­тов. Эти свойства могут быть описаны на основе выявления в данных чувственного опыта, которые принимаются за отправную точку исследования, необходимых причинно-следственных связей. Таким образом, науки о природе отвлекаются от того обстоятель­ства, что переживание реальности внешнего мира само является фактом сознания. Благодаря этому в них господствует объяснение тех или иных фактов, т.е. описание их в форме законов.

В противоположность естественным наукам так называемые науки о духе (история, языкознание, филология и т.д.) формиру­ются благодаря выделению особого “внутреннего опыта”, пережи­ваемого без посредства органов чувств и переносимого на внеш­ние объекты лишь по аналогии. Именно внутренний опыт служит отправной точкой исследования в науках о духе. Этот опыт фор­мируется помимо внешнего воздействия и потому неотделим от индивидуальных особенностей переживающего. Цели, ценности и нормы, руководящие поведением индивида, невыводимы из внеш­него опыта и изначально даны только во внутреннем пережива­нии. Стало быть, метод объяснения для их изучения не годится. Но как проникнуть в чужой внутренний опыт? Как он становится доступным для нас? За счет того, что мы переносим его вовне и даем ему выражение посредством знаков. В науках о духе задача исследователя — воспроизвести чужой внутренний опыт на основе истолкования тех знакомых выражений, в которых этот опыт воплотился. Исследование, ориентированное на факты со­знания, которые служат знаками, указывающими на породившее их внутреннее переживание, Дильтей называет пониманием.

Таким образом, все науки о духе имеют общую основу и образуют единый комплекс, в котором понимание составляет и предмет, и метод исследования духовных явлений. Опыт понима­ния тем или иным образом выраженного смысла образует основу такого исследования. Близкие мысли Дильтей обнаружил в твор­честве Ф.Шлейермахера, публикацию наследия которого он осу­ществил. Дисциплину, изучающую общие принципы всякого по­нимания, независимые от подлежащего пониманию содержания, Шлейермахер называл герменевтикой. Комплекс наук о духе, как его мыслит Дильтей, и должен стать универсальной герменевти­кой, общей теорией, методологией и практикой понимания.

Проект Дильтея остался незавершенным, но поставленная им проблема привлекла внимание многих мыслителей. Наиболее широ­ко и систематически идею объединения всех гуманитарных дисцип­лин на основе герменевтики разработал немецкий философ Ханс-Георг Гадамер, автор фундаментального труда “Истина и метод” и множества статей по различным аспектам герменевтики. Основой программы Гадамера стал отказ от введенного Дильтеем разделения опыта на принципиально 'разнородные сферы внутреннего и внеш­него. По мысли Гадамера, любой состоявшийся человеческий опыт всегда уже истолкован и осмыслен, поэтому понимание — не час­тный метод исследования, а способ существования человека в ми­ре. Вся совокупность способов освоения человеком мира образует единый герменевтический опыт, опыт понимания.

Мы понимаем текст, изображение, последовательность исто­рических событий и т.д., когда рассматриваем их как выраже­ния, имеющие какой-то смысл. Для того чтобы этот смысл мож­но было выявить, он должен всегда заранее предполагаться как существующий. Такое предвосхищение смысла ("пред-понима­ние") и составляет основу герменевтического опыта.

Первичной средой герменевтического опыта, по Гадамеру, является язык. Язык человека определяет структуру и содер­жание всего его опыта, т.е. формирует тот осмысленный мир, в котором он живет. Мир всегда представлен для человека в языке, и взаимодействие с миром возможно для него только через язык. Следовательно, именно благодаря языку человек непрерывно вовлекается в процесс понимания.

Универсальную структуру понимания Гадамер, вслед за Шлейермахером, описывает с помощью понятия “герменевтиче­ский круг”. Шлейермахер указывал, что понимание любого вы­ражения осуществляется через соотнесение его со смыслом на основе сопоставления с другими выражениями. Любой знак имеет смысл только в контексте целого, но смысл целого, в свою очередь, формируется только на основе понимания смысла частей. Таким образом, процесс понимания знакового выражения всегда движется по кругу: от целого к частям, от частей — вновь к целому; новое понимание частей трансформирует смысл целого, и наоборот. Гадамер вносит в эту идею более широкий смысл.

Суть ситуации понимания, по его мнению, в том, что сам по­нимающий всегда является частью понимаемого им целого. По­этому герменевтический круг — это бесконечное движение мыс­ли от истолкования текста к самоистолкованию мыслящего.

По мысли Гадамера, только в этом круговом движении и осуществляется непрерывная преемственность культурной тради­ции, сохранение вечно обновляющегося смысла, который всякий раз заново конструируется актами понимания. Соприкосновение в процессе понимания одной традиции, представленной подлежа­щей пониманию совокупности знаков, с другой традицией, к ко­торой принадлежит человек, пытающийся понять и истолковать эти знаки, приобретает характер диалога и приводит к постепен­ному слиянию их в нераздельное единство, в единый горизонт понимания. Непрерывная традиция человеческой культуры свер­шается именно как постоянно возобновляющееся понимание.

Неокантианство

Те, кто изучал курс философии, помнят, что неокантианство — одно из влиятельных направлений в немецкой философии начала XX века. Первоначально, в соответствии с ориентацией на переосмысление наследия Канта, в центре внимания неокан­тианской философии были проблемы теории познания. Однако по мере развертывания своих основных теоретических положе­ний неокантианство все более приобретало характер философии культуры, поэтому многие идеи неокантианцев имели непосред­ственное воздействие на культурологическую традицию.

Наиболее важные для культурологического исследования методологические идеи были развиты в рамках так называемой баденской школы неокантианства, представленной такими мыс­лителями, как Вильгельм Виндельбанд (1848—1915) и его уче­ник Генрих Риккерт (1863—1915). Отправной точкой в размыш­лениях Виндельбанда о сущности культуры послужило кантов-ское учение об активности субъекта в познании.

Как показал Кант, все, что нам представляется непосредст­венно данным, на самом деле является продуктом формирую­щей и преобразующей деятельности нашего сознания. При лю­бом нашем контакте с миром мы имеем дело с предметами, которые отчасти созданы нами самими (собственно, только по­этому мы и можем их познавать).

Этот тезис Канта Виндельбанд распространяет не только на познание, но на все виды человеческой деятельности вообще. Об­

рабатывая свой опыт, человек создает особые предметы, кото­рые значимы для него именно потому, что на них лежит печать его сознания. Человек живет в мире, которому он сам придает осмысленность. Этот осмысленный мир Виндельбанд и называет культурой. Способы обработки опыта, по Канту, априорны (т.е. предшествуют опыту) и являются общими для всех субъектов, поэтому создаваемые с их помощью предметы общезначимы. Та­ким образом, чтобы постичь сущность культуры, надо проникнуть в механизм образования таких значимых предметов.

Опираясь на разработки Виндельбанда, Риккерт в книге “На­уки о природе и науки о культуре” попытался сформулировать неокантианскую научно-методологическую программу, существен­но отличную от предложенной Дильтеем. Риккерт отказывается от дильтеевского противопоставления внешнего и внутреннего опыта. Реальность едина и непрерывна, различия в ней создаются только методами, с помощью которых она исследуется.

Вслед за Виндельбандом Риккерт различает два таких метода. Один, основанный на обобщении, т.е. на выделении устойчивых и повторяющихся элементов реальности, установлении причинно-следственных связей между ними и описании этих связей в форме законов, Виндельбанд называл генерализующим (обобщающим), или номотетическим (устанавливающим законы). Номотетиче-ским методом пользуются естественные науки; результат его при­менения — рассмотрение всей реальности как природы. Другой метод основан на выявлении неповторимых индивидуальных осо­бенностей того или иного явления — Виндельбанд именовал его индивидуализирующим, или идиографическим. Идиографический метод дает нам видение реальности как истории.

Однако может ли существовать наука о единичном, наука, ко­торая не обобщает? Что позволяет нам считать идиографическое описание научным? Всякое научное знание — это отнесение еди­ничного к чему-то общему. В науках о природе — это подведение факта под закон. В идиографических же науках основой для ус­тановления осмысленной связи между двумя единичными явлени­ями служит отнесение их к какой-либо общезначимой ценности.

Понятие ценности — важнейшее открытие баденской школы. Ценность — это чисто смысловое содержание, произвольно свя­зываемое с тем или иным единичным предметом или явлением. Ценность — то, что позволяет рассматривать предметы как воп­лощение идеального смысла. Специфика ценностей в том, что они, по выражению Риккерта, “не существуют, но значат”; они не даны человеку как реальность, но элементы реальности могут

быть с ними соотнесены. Не существует, например, таких особых предметов, как добро или красота, но человек может отличать одни предметы от других по отношению к добру или красоте как цен­ностям. Предмет, отнесенный к ценности, ставший выражением или воплощением ценности, становится элементом культуры. Поэтому идиографические науки — это науки о культуре.

В неокантианском истолковании понятие культуры приоб­ретает всеобъемлющий характер. Все, что имеет ценностное на­полнение, автоматически становится фактом культуры. Послед­ним шагом на пути к формулированию программы синтеза наук на основе исследования культуры стало осознание того, что и само научное естествознание есть продукт культурного творче­ства. Подобные мысли высказывал уже Риккерт, но до логиче­ского завершения довел эту идею немецкий философ и куль­туролог Эрнст Кассирер (1875—1945), начинавший свою теоре­тическую деятельность как представитель марбургской школы неокантианства, а впоследствии сформулировавший собствен­ную версию неокантианской философии культуры.

Итоги теоретических изысканий Кассирера изложены в его фун­даментальном трехтомном труде “Философия символических форм”. Главный занимавший Кассирера вопрос, — функциональное един­ство всех способов осмысления опыта. С помощью каких средств человек превращает многообразие своего опыта в осмысленное един­ство? По мысли Кассирера, расчленение и разграничение мира, а также систематизация и синтез данных опыта осуществляются че­ловеком на основе символической функции сознания. Способность создавать символы, приписывая чувственным предметам идеальные значения, является специфически человеческой способностью и все­цело определяет способ ориентирования человека в мире. Именно в символах человек имеет дело с чувственным материалом, творче­ски преобразованным благодаря деятельности сознания.

Итак, человеческий мир — это мир символический. Суще­ствуют различные способы символизации опыта, различающие­ся как способом создания символов, так и способами установ­ления связей между ними. Такие различные функциональные способы построения символических миров Кассирер называет символическими формами. Каждая из этих символических форм имеет свою грамматику, свою внутреннюю смысловую цельность и по-своему выполняет задачу формального синтеза опыта. Культура, по Кассиреру, есть не что иное как многообразие символических форм. Кассирер выделяет три базовых символи­

ческих формы: язык, миф и научное познание (в “Философии символических форм” каждой из них посвящен отдельный том).

Для описания взаимоотношения между различными символи­ческими формами Кассирер предлагает различать качественные от­ношения, общие для всех символических форм (пространство, вре­мя, причинность и т.д.), и модальности этих отношений, т.е. спо­собы их конструирования, специфичные для данной символической формы. Например, само распределение событий во времени имеет место и в науке, и в мифе, но символические средства каждой вз этих форм создают свое собственное представление о времени.

Выявление внутреннего строения каждой из символических форм и их взаимосвязи на основе анализа представленных в них отношений и модальностей представления составляет для исследователя культуры главную задачу.

Культурно-историческая школа

Формирование культурно-исторической школы в немецкой культурологической мысли тесно связано с начавшимся в XX веке широким применением эмпирических методов при изуче­нии культурных явлений. Ключевую роль в этом процессе сыг­рали этнология и этнография, благодаря которым горизонты ис­следования культуры резко раздвинулись не только в простран­ственно-географическом, но и в содержательном плане. Изуче­ние культуры дописьменных народов, накопление огромного массива разнообразных сведений об истории, быте, нравах, тех­нологиях, общественном укладе, религии первобытных народов поставило перед этнологами серьезные проблемы. Собранные данные нуждались в истолковании, и тут неизбежно возникали вопросы об основаниях и методах такого истолкования. Таким образом, от конкретных исследований ученые-этнологи посте­пенно переходили к попыткам сформулировать на их основе некую общую теорию происхождения и развития культуры.

Одним из таких вопросов был вопрос о том, как следует интерпретировать наличие в разных (и зачастую сильно уда­ленных друг от друга) географических точках сходных и даже идентичных культурных явлений. В начале века существовали две противоположные позиции в его решении. Сторонники эво­люционного подхода предлагали опираться на признание еди­нообразия законов, которым подчиняется линейная эволюция любого человеческого сообщества: проходя одну и ту же стадию или ступень развития, разные общества создают однотипные

культуры объекты, соответствующие данному уровню развития. В противоположность эволюционизму защитники диффузного, или миграционного, подхода полагали, что возникновение иден­тичных культурных объектов не может быть объяснено иначе, нежели наличием прямых или Косвенных контактов между представителями разных обществ, благодаря которым происхо­дит передача или заимствование отдельных элементов культуры, так что их распространение напоминает диффузию жидкости или миграцию живых организмов. Попытки разрешить этот спор вызвали к жизни теоретические построения одного из ос­новоположников культурно-исторической школы, немецкого эт­нолога и историка Лео Фробениуса (1873—1938).

Проделав огромную работу по анализу отдельных фактов, Фро-бениус пришел к выводу, что аналогичные культурные объекты, как бы ни были разбросаны по миру, всегда оказываются сосре­доточены в более или менее четко очерченных географических ре­гионах, причем в тех же регионах в комбинации с ними встреча­ются, как правило, сопутствующие им и столь же сходные между собою другие культурные объекты. Скажем, данный тип семьи, как правило, наблюдается в комбинации с определенным набором тех­нологий, ритуалов, форм господства и т.д., и все они вместе ло­кализованы в том или ином географическом ареале. На этих ос­нованиях Фробениус предложил выделить в качестве особого пред­мета исследования устойчивые комплексы культурных элементов, которые он назвал культурными кругами (Kulturkreise). В своих первых работах “Западноафриканский культурный круг” (1897) и “Происхождение африканских цивилизаций” (1898) Фробениус на материале культур африканских народов разработал специальные статистические методы выделения культурных кругов (например, он картографировал географическое распределение комбинаций культурных элементов), заложив тем самым основы культурно-ис­торического подхода в этнологии.

Этот подход впоследствии был развит Фрицем Гребнером в большом сочинении “Метод этнологии” (1911). Гребнер предло­жил следующие критерии выделения культурных кругов. Если в какой-либо области земного шара имеются многочисленные (кри­терий количества) культурные объекты, слишком сходные по фор­ме, чтобы такое сходство можно было объяснить только одина­ковой целью или общностью материала (критерий формы), то следует предположить, что эти объекты не возникли независимо Друг от друга, а либо происходят из одного источника, либо яв­ляются заимствованными. Если такие элементы встречаются во

10

многих или во всех сферах культуры (в экономике, организации общества, религии и т.д.), то они составляют культурный круг. Меж­ду географически удаленными культурными кругами можно уста­новить связь, если в пространстве между ними прослеживается 'на­личие отдельных культурных элементов, играющих роль связующих звеньев (критерий непрерывности). Если можно показать, что сход­ство между отдельными комплексами элементов больше там, где территории их распространения наиболее близки друг к другу, то они принадлежат к одному культурному кругу (критерий степени связности). Критерии Гребнера стали в 20—30-е гг. методологиче­ской основой множества конкретных исследований как его самого, так и других этнологов школы (Б.Анкерман, В.Шмидт и др.).

Между тем Фробениус выступил с критикой подобных мето­дов. Размышление над теорией культурных кругов привело его к мысли, что связь между элементами, составляющими каждый из культурных кругов, н& может быть сугубо внешней. Статисти­ческие методы только фиксируют эту связь, но не позволяют про­никнуть в ее сущность. Фробениус предложил перейти от чисто описательного подхода в изучении культурных кругов к выявле­нию их морфологии, к исследованию сущности тех процессов, результатом которых является возникновение устойчивых комп­лексов культурных элементов. Возможность такого исследования обсуждалась им еще в 1899 г. в книге “Естественно-научное уче­ние о культуре”, но широко развернутое обоснование нового под­хода он изложил в 20-е годы в серии работ, важнейшей из ко­торых стала законченная в 1921-м и изданная в 1928 г. книга “Пайдема: очерки учения о культуре и о душе”.

В работах 20-х гг. Фробениус выдвинул предположение, что в основе общности всех культурных элементов, составляющих данный культурный круг, лежит глубокая внутренняя, функци­ональная взаимосвязь. Все элементы культуры составляют не­кое смысловое единство, проистекающее из общности идеаль­ных целей, которым они служат. Таким образом, все компо­ненты той или иной культуры соотносятся с ее смысловым цен­тром, служат проявлением ее “души”. Фрвбениус обозначил этот смысловой центр культуры словом “пайдема” (от др. греч. “paideuo” — воспитывать). Пайдема — тот общезначимый об­разец, в соответствии с которым формируются осмысленные дей­ствия каждого представителя данной культуры и отпечаток кото­рого несут на себе даже самые незначительные и повседневные проявления человеческой активности. Таким образом, общность различных элементов одной культуры обусловлена тем, что они являются воплощениями одной и той же пайдемы. На первый взгляд, пайдема близка по смыслу к тому, что О.Шпенглер на­зывал прафеноменом; однако специфика пайдемы в том, что это не просто общий символ, а именно поведенческий образец, способ установления целей для каждого действия.

Опираясь на представление о пайдеме, Фробениус, подобно Шпенглеру, развил учение о циклическом развитии отдельных культур. По мысли Фробениуса, каждая культура проходит в своем развитии три фазы, соответствующие трем этапам формирования пайдемы.

Первая фаза — “пробуждение” (Ergriffenheit), т.е. кристал­лизация идеальных смыслов, лежащих в основе данной пайде­мы, создание совокупности идей, отражающих смысл и сущ­ность предметов и явлений окружающего мира. Здесь определя­ющее значение имеет формирование фундаментальных религиоз­ных идей. Процессы, происходящие в этой фазе, недоступны пря­мому наблюдению и могут быть реконструированы лишь на ос­нове анализа последующих состояний культуры. Поскольку речь идет об идеальном осмыслении реального мира, Фробениус при­дает большое значение влиянию особенностей окружающей среды на формирование характерных черт данной пайдемы.

Вторая фаза — “выражение” (Ausdruck), т.е. период воплоще­ния уже сложившихся ценностей в некоей зримой, чувственно-на­глядной форме (в религиозном ритуале, социальной организации, произведении искусства и т.д.). Фаза выражения — период зрело­сти культуры, высшая точка ее развития. Именно в ней пайдема может быть выявлена и превращена в объект исследования.

Третья фаза — “применение” (Anwendung), т.е. переход от использования отдельных элементов культуры как выражений пайдемы к их сугубо утилитарному применению, что влечет за собою ослабление смысловых связей между ними и ведет в ко­нечном счете к дезинтеграции культуры. Фаза применения, отме­ченная преобладанием технико-цивилизованных форм активности, знаменует упадок данной культуры и завершается ее гибелью.

Таким образом, по Фробениусу, каждая культура развива­ется сообразно своим объективным внутренним законам, неза­висимым от воли конкретных людей. Эти законы определяются, с одной стороны, особенностями пайдемы данной культуры, а с другой, единой структурой жизненного цикла всех культур. Именно поэтому культурные процессы, подобно природным, мо­гут быть предметом обобщающего научного исследования.

III. КУЛЬТУРОЛОГИЯ ЛЕСЛИ А. УАЙТА

Лесли Алвин Уайт (1900—1975) — выдающийся представи­тель американской культурной антропологии, виднейший теоре­тик культуры. Его по праву называют “крестным отцом” куль­турологии, ибо он одним из первых ввел в научный обиход термин “культурология”, обосновал эту науку как самостоятельную отрасль в обширном комплексе гуманитарного знания, оп­ределил ее предмет и методы научного исследования.

“Культурология, — писал Л.А. Уайт, — совсем молодая отрасль науки. После нескольких веков развития астрономии, физики и хи­мии, нескольких десятилетий развития физиологии и психологии на­ука наконец обратила свое внимание на то, что в наибольшей степени определяет человеческое поведение человека — на его культуру... Объ­яснение культуры может быть только культурологическим” [2, с. 124].

Проблема культурологии как новой самостоятельной науки заинтересовала Л.Уайта еще в 30-е годы. Ее разработке он по­святил всю свою жизнь. Многие годы, занимаясь как практиче­скими изысканиями в области антропологии, так и теоретически­ми исследованиями, он пришел к выводу, что специфически че­ловеческая область бытия и сознания, именуемая культурой, тре­бует своего изучения особой наукой, объясняющей данный фено­мен в собственных терминах и понятиях.

Обосновывая этот вывод, Л.Уайт выстраивает следующую логи­ческую схему. Любой живой организм, чтобы жить и воспроизводить себе подобных, должен осуществлять минимум приспособления к окру­жающей среде. Однако только человек как вид осуществляет этот про­цесс символическими средствами. В отличие от животных, например, он способен охватывать и истолковывать свой мир с помощью сим­волов, достигая приспособления и понимания на более высоком уровне, чем они. Все это находит выражение в речевых формулах, которые можно назвать верованиями. Совокупность верований определенных групп людей мы обозначаем как их философию. Следовательно, философия есть тот механизм, с помощью которого человек приспосабливается к окружающему его миру. Она тесно свя­зана с другими аспектами культурной системы, частью которой яв­ляется: с технологией, социальной организацией, формами искусства.

Древнейшие люди истолковывали окружающие их предметы и явления в терминах собственной психики, приписывая, однако, все духам, демонам, богам. В своих философиях они творили мир по своему образу и подобию, но он объяснялся в терминах желаний, волений и замыслов сверхъестественных существ. Это была фи­лософия анимизма и супернатурализма, но прежде всего — ант­ропоморфизма .

По прошествии целых эпох произошло продвижение на новый уровень понимания — к новому типу предрассудков. Вместо того, чтобы объяснять явления действиями духов, стали оперировать ро­дами бытия, сущностями, принципами и т.д. Например, вместо того, чтобы говорить, что окаменелости созданы Богом, стали объяснять, что они образованы “камнетворящими силами” или являются ре­зультатом “застывания лапидифических соков”. Такой тип объяс­нения представлял собой существенный шаг вперед по сравнению с анимистическим, ибо ответы супернатурализма были исчерпыва­ющими и окончательными — это сделал Бог. Но главное — они закрывали путь к познанию. Новый, метафизический тип истолко­вания, будучи сам по себе также пустым, тем не менее составил определенный прогресс, он открыл путь к познанию, к науке. В самом деле, если окаменелости образованы “камнетворящими сила­ми”, то это являлось приглашением к проникновению в природу подобных сил, к контакту с реальным, а не иллюзорным миром с растворенным в нем собственным образом.

Приняв приглашение, в скрытом виде содержавшееся в ме­тафизическом типе объяснения, человек получил возможность по­степенно перейти к научной точке зрения и научной технике. Так возник новый, более высокий тип истолкования — н а у ч -н ы и. Предметы и события не истолковывались более ни в тер­минах целей или замыслов духов, ни как имеющие своей при­чиной некие принципы или сущности. Они объяснялись теперь в терминах других вещей и явлений. В науке человек достиг, наконец, реалистического и эффективного постижения мира, к которому он вынужден приспосабливаться.

Если философия — это механизм понимания, приспособления человека к окружающему миру, то человек — основной предмет философской заинтересованности. Можно проследить историю на­уки с точки зрения детерминант человеческого поведения.

Л.Уайт приходит к выводу, что ход расширения кругозора науки определялся следующим законом: наука будет продви­гаться и развиваться в обратном отношении к значимости тех или иных явлений как детерминант человеческого поведения.

Научная философия нашла свое первое выражение в аст­рономии, т.к. небесные тела, будучи наименее значимыми из детерминант человеческого поведения, могли быть легко изъяты из антропоморфической традиции. За астрономией последовали земные физика и механика. Физические науки оформились раньше биологических по той же причине.

В биологической сфере сначала получила развитие анато­мия и лишь затем — физиология и психология. Вначале эти науки были сосредоточены на индивидуальном организме, но с течением времени было осознано, что имеется целый класс яв­лений, лежащих за пределами индивида, оказывающих мощное определяющее воздействие на его поведение. При создании на­учной техники для интерпретации этого класса детерминант воз­никли социология и социальная психология.

Казалось, что категории детерминант человеческого поведе­ния исчерпаны: астрономия и физика занимались неодушевлен­ными детерминантами; анатомия, физиология и психология ох­ватили индивидуальные детерминанты; социология — наука об обществе — имеет дело с надиндивидуальными детерминантами. Какие детерминанты остались еще?

Но не пойти дальше означало бы упустить фундаментальное различие между человеком и животными. Все животные, а так­же человек ведут себя различно среди сородичей и наедине. Следовательно, можно различать индивидуальный и со­циальный аспекты поведения. Идя дальше, можно выделить индивидуальную и социальную системы. Однако в любом случае детерминантой поведения животных является биологиче­ский организм. Их социальные системы являются функ­циями соответствующих биологических организмов. У человека как вида, на уровне символического поведения, дело обстоит совершенно иначе — и в этом заключается фундаментальное различие между ним и всеми прочими видами. Человече­ское поведение есть функция культуры. Оно не варьируется в зависимости от изменений организма, оно изме­няется, если измеляется культура.

Таким образом, не общество или группа замыкают ряд ка­тегорий детерминант человеческого поведения. Для человека са­ма группа определена культурной традицией (ремесленная гиль­дия, клан, рыцарский орден и т.п.).

Открытие этого класса детерминант, — делает вывод Л.Уайт, — и отделение средствами логического анализа этих культурных детерминант от биологических — как в их групповом, так и в их индивидуальном аспектах — стало одним из значительней­ших шагов вперед в современной науке. С выработкой поня­тия культуры науке открылась совершенно новая область познания. “Сама новизна нашей науки, — пишет Л.Уайт, — тот факт, что открыта новая область опыта, которую едва только выделили и дали ей определение, сам по себе означает, что еще не было времени для дальнейших достижений. Значительно именно открытие нового мира, а. не относительная величина или значимость достигнутого в этом новом мире” [1, с. 147]. Социо-политико-экономические системы — короче говоря, культуры, — внутри которых живет и развивается род человеческий, гораздо бо­лее важны для будущего Человека, нежели весь остальной мир, — утверждает Л.Уайт. “Открытие” культуры когда-нибудь встанет в истории науки в один ряд с гелиоцентрической теорией Коперника или открытием клеточной основы всех форм жизни" [1, с. 147].

И тут мы вновь возвращаемся к пониманию, приспособле­нию человека к окружающему миру. Понимание, научное по­нимание само по себе есть культурный процесс. Его развитие, как в астрономии, биологии, так и в культурологии делают возможным более реалистическое и эффективное приспособле­ние человеческого рода к условиям Земли и Космоса.

Глубокие изменения в науке пролагают себе путь медленно, встречая враждебность,, преодолевая сопротивление. Поэтому пет ничего удивительного в том, что продвижение науки в но­вую область — область культуры, встретило известное противо­действие. Это объясняется тем, что научное истолкование — неантропоморфическое, неантропоцентрическое .

Противостояние теориям Коперника, Галилея, Дарвина было обусловлено антропоморфической и антропоцентрической, а также су­пернатуралистической концепцией человека и Вселенной. Научное истолкование — детерминистское, поэтому оно вызывает враж­дебность. Созданные человеком общественные науки в основном очи­щены от супернатурализма, однако по-прежнему в очень большой степени ориентированы антропоморфически и атнропоцентрически.

Антропоцентрическая точка зрения не может мириться с тем выводом, что культура, а не человек, определяет форму и содержание человеческого поведения. Для многих утверждение о том, что. культура образует особый порядок явлений, что она развивается в соответствии с ее собственными принципами и законами и, следовательно, объяснима только в культурологи­ческих терминах, неприемлемо. Для противников культурологической точки зрения, очевидно, что культура не может суще­ствовать без человека и что действуют именно люди, а не ка­кая-то овеществленная сущность, именуемая “культурой”.

Да, разумеется, культура не существует без человека. Но антикультурологи смешивают факт существования вещей с научным истолкованием вещей. Культуролог знает, что все в культуре создают люди, но он знает также, что наблюдение событий вовсе не то же самое, что их объяснение. Почему человек ведет себя так или иначе? Культуролог объясняет поведение человека в терминах внешних — экстрасоматических культурных элементов, которые функционируют как стимулы, вызывающие реакцию и со­общающие ей ее форму и содержание. Культуролог знает также, что культурный процесс объясним в его собственных терминах. Челове­ческий организм безотносителен не к самому культурному процессу, а к объяснению культурного процесса.

“Человек необходим для существования и функционирова­ния культурного процесса, но он не нужен для объяснения его разновидностей” [2, с. 165].

Объясняя человеческое поведение, культуролог поступает так, как если бы культура имела собственную жизнь независимо от рода человеческого. Подобный метод применяется во многих отрас­лях науки: физике, химии, биологии, филологии и др. Атом нельзя понять путем простого учета его составляющих: он представляет собой систему, которую необходимо понимать в ее собственных терминах. Свойства сахара невозможно познать через составляю­щие его атомы углерода, водорода и кислорода: его молекула фун­кционирует как молекулярная система. Живую клетку нельзя по­нять в терминах составляющих ее молекул; биологический орга­низм нельзя понять в терминах его клеток. Индивидуальные ор­ганизмы не обнаруживают общих свойств. Каждый тип системы объясним в терминах- собственной структуры и функций, собствен­ных принципов и законов. Общества человеческого типа являются социо-культурными системами. Они также могут быть истолкованы только в своих собственных терминах [2, с. 166].

Языковые системы объясняются в терминах лексики, грамматики, синтаксиса, фонетики и т.д. Без людей язык не мог бы существовать. Но наука о языке развивается так, как если бы людей не было вообще. Культуролог исходит из той же техники истолкования. Культуры могут существовать без людей не в большей степени, чем язык без человечества. Однако культуру можно рассматривать также независи­мой от человека. Это эффективные техники истолкования.

Эволюция культуры может быть представлена в виде причин­но-следственной связи культурных явлений. Влияние технологий на социальные системы, взаимосвязи между технологиями, соци­альными системами и идеологиями можно определять и анализи­ровать, не ссылаясь на людей как носителей этих систем. Пре­дельные абстракции являются тем самым средством, с помощью которого мы контролируем наше осмысление конкретных фактов.

Итак, культура является областью, требующей для своего изучения особой науки. И лишь новая наука культурология, и никакая другая, не охватывает в комплексе такого всеобъемлющего феномена, как культура, истолковывая его в собственных терминах и понятиях.

Понятие науки о культуре восходит по меньшей мере к первой главе “Первобытной культуры” Э.Тайлора (1871). Термин “культу­рология” использовался относительно мало. Выдающийся немецкий химик и Нобелевский лауреат В.Оствальд в своем сочинении “Си­стема наук” (1915) предложил именовать обсуждаемую область на­укой о цивилизации, или культурологией. В 1929 г. социолог Р.Бейн говорит о “культурологии” в сборнике “Направления аме­риканской социологии”. Л.А. Уайт впервые употребил в печати термин культурология в 1939 г. в статье “Проблема терминологии родства”, хотя, по его собственному признанию, он пользовался им в своих курсах за несколько лет до этого времени. Позднее этот термин получил более широкое распространение во многих странах, в том числе в последнее время и в России.

Тем не менее, — отмечает Л.Уайт, — принятие и употреб­ление термина “культурология” встретило возражения и сопро­тивление. Глубинные причины этого кроются в том, что куль­турология, выделяя определенную область реальности и опре­деляя новую науку, покушается на первейшие права социоло­гии и психологии. Точнее — она их присваивает, т.е. проясняет, что разрешение определенных научных проблем не лежит, как считалось прежде, в области этих наук, а принадлежит науке о культуре и может быть осуществлено только ею. Многие соц­иологи, психологи и философы не желают признавать этого.

До появления культурологии в процессе расширения сферы науки, о чем говорилось выше, натуралистическое (т.е. немифоло­гическое, нетеологическое) объяснение поведения людей носило би­ологический, психологический или социологический характер. Со­ответственно, то или иное поведение людей определялось либо их физическим типом, либо особенностями их мышления, либо особенностями процессов социального взаимодействия. Человек был причиной — культура следствием [2, с. 163—164]. Культурологи­ческая революция объяснила это соотношение так: “Люди ведут себя так, а не иначе потому, что они были рождены и воспитаны в определенных культурных традициях... Поведение народа явля­ется функцией его культуры” [2, с. 164]. Культуру же следует рас­сматривать как самостоятельный процесс, в ходе которого свойства культуры, взаимодействуя друг с другом, образуют новые комбина­ции и соединения, т.е. одна форма языка, письменности, социальной организации, технологии или культуры в целом развивается из пред­шествующей стадии или состояния.

“Итак, — делает вывод Л.Уайт, — культурология предпола­гает детерминизм. Принцип причины и следствия действует в царстве культурных явлений так же, как и повсюду в нашем опыте космоса. Всякая данная культурная ситуация определена другими культурными событиями. Если действуют определенные культурные факторы, определенное культурное событие стано­вится их результатом. Наоборот, определенные культурные до­стижения, как бы страстно их ни желали, не могут иметь места, если не наличествуют и не действуют требующиеся для этих достижений факторы” [1, с. 154].

Однако предрассудок антропоцентризма, иллюзия всемогуще­ства по-прежнему распространены, и именно в противоборстве с ними должна пролагать себе дорогу наука о культуре. Нет и не может быть никаких оснований для конфликта между психоло­гией, социологией и культурологией. Эти науки дополняют друг друга, а не конфликтуют. Все они важны для всестороннего ос­мысления того, что делает человек как представитель своего вида.

Что же такое наука о культуре, как не культурология? С вве­дением этого термина становится ясным, что экстрасоматический континуум символически порожденных событий — вовсе не то же самое, что какой-либо класс реакций человеческого ор­ганизма, рассматриваемого индивидуально или коллективно, что взаимодействие культурных элементов не то же самое, что ре­акции или взаимодействия человеческих организмов. Изобрете­ние нового слова часто необходимо для выявления отношения, и это слово будет творческим. Таково значение слова “культу­рология”. Оно выявляет связь между человеческим организмом, с одной стороны, и экстрасоматической традицией, какой является культура, с другой. Оно носит творческий характер, оно устанавливает и определяет новую науку. “Наука о культуре молода, но многообещающа, — писал Л.Уайт. — Ей еще пред­стоит многое совершить”... [3, с. 124].

ЛИТЕРАТУРА

1. Уайт Л.А. Наука о культуре//Антология исследований культу­ры. - М.- СПб., 1997.

2. Уайт Л.А. Культурология//Работы Л.А. Уайта по культуро­логии. Серия: Лики культуры. — М.: ИНИОН РАН, 1996. С. 162— 169.

3. Уайт Л.А. Энергия и эволюция культуры//Там же. С. 97—125.

IV. СИСТЕМНЫЙ ПОДХОД К ИЗУЧЕНИЮ КУЛЬТУРЫ^*

Культура, в разных своих аспектах, является объектом внимания множества гуманитарных наук — теории культуры, истории культуры, социологии культуры, философии культуры, психологии культуры и др.; то же самое касается отдельных ее сфер (искусства, идеологии, религии и пр., и пр.). Естественно, возникает вопрос: есть ли у культурологии своя специфика, свой ракурс в изучении культуры, или же она — это некий конгломерат знаний, заимствованных то из одной, то из другой гуманитарной дисциплины? Действительно, не­редко культурологию сводят к некоей 'сумме теоретике- и историко-культурного знания, к “истории культурологической мысли”, подме­няют историей и теорией искусства и т.д. На самом же деле, в процессе своего становления и развития культурология — именно как “наука о культуре”, в самом общем смысле этого понятия — выработала свой собственный, не сводимый ни к какому другому ракурс рас­смотрения этого “объекта многочисленного внимания”. И определяет этот ракурс, в первую очередь, сам подход — системный подход в приложении к сфере культуры, к анализу культурных процессов.

Обычно под системным подходом понимают в основном необхо­димость обеспечения комплексности и широты охвата предмета исс­ледования. Но в нашем случае дело связано в первую очередь даже не с этим, — хотя упомянутое тоже очень важно для культурологии, — и тем более не с необходимостью обеспечения системности знания (требованием, естественным для любой гуманитарной науки, как и любой другой научной дисциплины). Главным здесь оказывается то,что с позиции системного подхода возможно уточнить опреде­ление самого объекта культурологического исследования и вы­работать адекватную методологию его изучения. Культурология занимается исследованием системной сущности, системных параметров и свойств культуры, ее интересуют общесистемные характеристики культуры, протекающих в ней процессов и логика их изменений. В этом смысле культурологию можно назвать системологической наукой. Поэтому, обращаясь 'часто к тем же самым реалиям культуры, изучая те же культурные объекты и их совокупности, культурология отнюдь не подменяет и не заменяет искусствоведческого, историко-культурного и другого знания — она просто с иных позиций рассматривает эти объекты и реалии. В то же время применение системного подхода действительно обеспечивает интеграцию определенных аспектов знания из тех или иных наук, занимающихся исследованиями культуры, — в той мере, в какой это помогает решению собственно культурологиче­ских задач. Более того, опора на принципы системного подхода позволяет обеспечить интеграцию и самого культурологического знания, до сих пор включающего в себя очень разнообразный и разнородный теоретический и конкретно-исследовательский мате­риал.

Интегративный подход к культуре реализуется культурологией в рамках парадигмы, задаваемой одним из важнейших направлений меж­дисциплинарных исследований, активно развивавшихся с середины XX века, а именно, — общей теорией систем, которая занимается изуче­нием абстрактных моделей сложных реальных систем произвольной природы . Методологические установки, лежащие в основе теории систем, определяют характер реализуемого ею в конкретных обла­стях науки подхода, который получил название системного подхода. Назовем наиболее важные его принципы, выработанные учеными, занимающимися разработкой этой теории.^1**

— Рассмотрение не изолированных элементов, а их целост­ных совокупностей, которые и называются системами. Отметим, что целостность здесь считается первичным, определяющим свой­ством — в отличие, например, от математического понятия мно­жества (это проявляется, в частности, в том, что в одной и той же системе можно вычленить составные части различными спо­собами, в зависимости от целей и методики исследования).

— Противопоставление системы всем объектам, не вхо­дящим в нее (внешней среде).

— Фиксация внимания на взаимных связях и отношениях между элементами системы. При этом их связи с другими объ­ектами либо рассматриваются как присущие системе в целом (в этом случае она называется открытой), либо вообще исключаются из рассмотрения как несущественные (в закрытых системах).

— Выделение системообразующих факторов, придающих си­стеме упорядоченность и устойчивость. Универсальной качествен­ной характеристикой системы считается ее организация, опреде­ляемая как внутренняя упорядоченность, согласованность, взаи­модействие более или менее автономных частей целого, обуслов­ленные его строением (сюда же относят и совокупность процессов или действий, ведущих к образованию и совершенствованию вза­имосвязей между частями целого). В качестве универсальной ко­личественной характеристики системы используется энтропия, т.е. степень неопределенности состояния системы.

— Анализ интерактивных свойств системы (не присущих ни одному из ее элементов в отдельности, но проявляющихся при их взаимодействии) и механизмов их возникновения.

— Принцип иерархичности (один и тот же объект может рассматриваться как вышестоящая система по отношению к сво­им элементам и как подсистема системы более высокого уровня).

Применение принципов системного подхода к изучению куль­туры, к анализу культурных процессов собственно и определяет специфику культурологического знания. В центре внимания куль­турологии — культура как некий целостный системный феномен, его общесистемные параметры, смысл и логика их изменений от од­ной культурной эпохи к другой (причем это в равной мере относится как к культуре в целом, так и к более низким иерархическим уров­ням ее рассмотрения — культуре историко-культурной эпохи, региона, нации, общности, отдельным подсистемам культуры и т.д.). В центре ее внимания — то, что характеризует культуру как нечто большее, чем сумма составляющих ее элементов. В центре ее внимания — смысл взаимосвязей отдельных компонентов культуры, логика их вза­имоотношений, характер и специфика этих взаимосвязей в культуре в целом или в той или иной конкретной культуре. Системный подход является, следовательно, методологической основой культурологиче­ских исследований и самой культурологии как науки.

Отношение к культуре как к системе позволяет выявить феномено­логическую сущность культуры и понять, какие же процессы обеспечивают ее “жизнь и жизнедеятельность” в человеческом обществе. При­чем именно культурологический (системный) анализ дает нам воз­можность выделить и подчеркнуть значение ряда тех важнейших спе­цифических свойств культуры, совокупность которых как раз и оп­ределяет ее существование в виде целостно-системного феномена.

В частности, опора на основания системного подхода делает культурологию единственной из гуманитарных наук, в которой культура целенаправленно исследуется как система, складываю­щаяся, функционирующая и развивающаяся во взаимодействии двух форм ее существования — “объективной” и “субъективной”. Хотя идея эта впервые прозвучала в философской литературе, именно для культурологии этот момент становится принципиально важным, если она хочет иметь дело с целостной системой.

Под “объективной” формой культуры здесь подразумеваются любые “материализованные” культурные объекты, реалии и образцы — от тех или иных орудий труда, “опредмечивающих” человеческий опыт поль­зования ими, до произведений искусства, идеологических и религиозных концепций и т.д. (Специфической составляющей “объективной” формы культуры являются и “автономизирующиеся” от каждой конкретной личности, живущие как бы отдельной, самостоятельной жизнью явления социально-психологического порядка — обычаи, традиции, общественное мнение, общественный вкус и пр.) “Субъективная” же форма культуры — это некий ее “слепок” в сознании (сознании общества в целом, общностей и групп, составляющих его структуру, вплоть до сознания отдельной личности). Точнее, это, конечно, слепок не всей культуры, а определенной ее части; это совокупность “распредмеченных”, “присво­енных” сознанием как значимых для данной культуры, ставших досто­янием этого сознания ценностей из того культурного багажа, который постоянно нарабатывается человеческой общностью^2*** . Таким образом, функционирование культуры связано с системой процессов производст­ва, воспроизводства, распространения ("трансляции") и сохранения культурных ценностей, и рассмотрение этих процессов входит в число задач культурологического анализа.

В свою очередь, совокупность актуально функционирующих в данной культуре культурных ценностей, “актуальная” культура данного общества включает в себя и уже существующие, и заново создаваемые (опять же “опредмечиваемые” в объективной фор­ме существования культуры) социально значимые культурные образцы . В реальном бытии тех или иных конкретных культур и на разных этапах их существования наблюдаются различные вари­анты взаимосвязи и взаимообмена “актуальной” формы культуры и всего “культурного потенциала”, как и различное соотношение эле­ментов новизны и “традиционного”, определяющего облик данной культуры, основного массива культурных ценностей. Культурология, следовательно, имеет дело еще и с изучением процессов взаимодей­ствия культурно-новационных механизмов и свойственных культуре способов обеспечения ее себетождественности (сохранения основных свойств при внешних и внутренних изменениях).

Системный подход делает культурологию также единствен­ной из гуманитарных наук, для которой принципиальную зна­чимость приобретает положение о том, что существование куль­туры как целостного феномена обеспечивается системной вза­имосвязью подсистем “рациональной” и “эмоционально-чувст­венной” форм ее бытия. и функционирования. Правда, здесь культурология “приняла эстафету” у психологии, которая уже довольно давно занимается исследованием двух сторон процесса отражения сознанием объективной реальности; но и в этом слу­чае упомянутый момент становится именно для культурологии одним из важнейших методологических оснований анализа.

Процессы накопления человеком опыта отражения действитель­ности (как основы регуляции его жизнедеятельности) обычно свя­зывают прежде всего с развитием рационального мышления. Они обеспечивает возможность идентификации и классификации при­знаков, структурных характеристик и отношений объектов дейст­вительности (напомним, что еще И.Кант высказал идею о наличии устойчивых, инвариантных структур, схем сознания, накладывающихся на поток сенсорной информации и организующей его определенным образом), — а следовательно, и восприятия ее системности, на основе чего вырабатываются некие “правила игры”, по которым человек дей­ствует в окружающем его мире.³ Этот опыт обобщается человеческим сознанием, опосредуется (в том числе, знаковыми и символическими структурами) и фиксируется культурой. Но и механизмы, и процессы эмоциональной регуляции поведения отнюдь не утра­тили своего значения для человека — более того, с появлением человеческой культуры они приобрели качественно новые, вы­сшие, социальные черты и облик. Способность человека к фор­мированию и развитию опыта эмоционально-чувственных реак­ций на мир и его составляющие (компоненты, элементы), как и опыт рационального отражения, объективируется культурой человечества — но уже в виде определенной совокупности социально значимых образ­цов, “паттернов” эмоционально-чувственного восприятия. Причем особый интерес представляет та часть этого “чувственного культур­ного багажа”, которая связана с выработанной в процессах эволю­ции способностью человеческого сознания эмоционально реагиро­вать на наличие (и уровень) упорядоченных, закономерных отно­шений, отличающих неэнтропийность, системную организацию ми­ра, в котором он, человек, обитает (что в философско-эстетической традиции называется “опытом эстетического восприятия”). Эта спо­собность, как считают психологи, является не менее важной для обеспечения регуляции человеческой жизнедеятельности, ибо позво­ляет непосредственно, целостно и одномоментно ("симультантно") “воспринимать чувствами” и эмоционально принимать или отвер­гать те или иные системные параметры мира человеческого суще­ствования — мира в целом или отдельных его компонентов. С точки зрения системного подхода, кстати, очень важно выяснение того, как и в какой мере эта способность используется и реализу­ется в той или иной конкретной культуре, — это позволяет многое понять в ее специфике, в частности, разобраться в характере и содержательных особенностях такой ее сферы, как искусство.

Принимая во внимание охарактеризованные выше системные осо­бенности бытия и функционирования культуры, становится понятно, почему культурология при определении объекта своего исследования последовательно исходит из глобального понимания культуры как “ге­нетического кода” человечества. Хотя аналогичные взгляды встреча­ются опять же в философии и психологии, именно для культурологии это понимание оказывается принципиально важным, и прежде всего потому, что направленность на системное изучение культуры позво­ляет в рамках культурологического подхода сформулировать общемодель­ное представление о феномене культуры⁴ и содержательно его анализировать. Все другие трактовки термина “культура” оказыва­ются при этом частными случаями рассмотрения этого феноме­на, возникающими при введении тех или иных ограничений (подобно тому, как с появлением более общей концепции фи­зического мира ее частным случаем — в условиях скоростей, не­сопоставимых со скоростью света — становится теория Ньютона).

К примеру, когда говорят об “отсутствии” культуры у того или иного человека, понятие “бескультурье” вовсе не означает, что дан­ным индивидом не усвоены никакие, самые элементарные, человече­ские навыки — в таком случае это существо просто нельзя было бы назвать человеком ; на самом деле здесь имеется в виду то, что достоянием его сознания не стал определенный ряд норм и ценно­стей данной культуры, “генетически важных” с точки зрения соц­иума (или людей, как бы уполномоченных делать соответствующие оценки от имени этого социума), который является носителем этой культуры и к которому этот человек принадлежит.

Такая глобально-системная трактовка культуры была заявлена, по­жалуй, впервые, американским культурантропологом Лесли А.Уайтом (которого часто называют “отцом культурологии” ). В его работах “На­ука о культуре” (1949), “Эволюция культуры” (1959), “Понятие культу­ры” (1973) и др. четко прослеживается мысль о взаимосвязи культуры и существования самого человека как вида живых существ (интересно в связи с этим его суждение о том, что средой обитания человека является культура)⁵. При этом Уайт рассматривает культуру как целостную и са­монастраивающуюся систему материальных и духовных элементов, пыта­ется даже сформулировать некие законы, по которым функционирует эта система (например, общий закон развития культуры он определяет сле­дующим образом: “Культура движется вперед по мере того, как возрастает количество обузданной энергии на душу населения, или по мере того, как возрастает эффективность или экономия в средствах управления

энергией, или и то и другое вместе”). Конечно, на этом первом этапе становления культурологии как отдельной, самостоятельной науки⁶

— этапе поиска самого объекта, предмета и метода культуроло­гического исследования — многие операционально-конкретные со­ображения, высказываемые Уайтом, еще грешат неточностью, по­лемично-однобокой заостренностью (в частности, его суждение о том, что развитие культуры определяется исключительно имма­нентными ее свойствами), а отдельные слагаемые системного под­хода только лишь намечаются. Однако все это никак не может повлиять на общую оценку его научно-творческой деятельности, революционную значимость которой (во всяком случае, в гума­нитарной сфере) можно сопоставить, пожалуй, лишь с деятельно­стью З.Фрейда в области психологии.

Отметим, что имеющий полувековую историю процесс станов­ления методологии и методики системного анализа культуры далеко еще не завершен — как, в общем-то, далека от завершения и разработка общей теории систем. При этом в поисках своего тео­ретического фундамента и исследовательского инструментария культурология столкнулась с множеством трудностей. Объясняется это целым рядом обстоятельств, и первое из них то, что поиски эти шли во многом “наощупь”, часто — в трудных процессах адап­тации “чужого” опыта к своим задачам (следует, в частности, иметь в виду, что теория систем предложила более-менее четкие критерии системного анализа, когда исследования культурологической на­правленности насчитывали уже несколько десятилетий существова­ния. Важным является и то обстоятельство, что каждая отдельная сфера (подсистема) культуры (искусство, этика, религия, мифоло­гия, технологическая культура и т.д.) — как и культура в целом

— является системой чрезвычайно высокой сложно­сти. Эти подсистемы культуры, их характеристики и “внутренние” закономерности, собственно, и изучаются различными отраслями гу­манитарного знания, у любой из которых есть собственный предмет и ракурс исследования. В свою очередь, внутри каждой из этих отраслей существуют различные школы со своими научными “до­минантами”, где вырабатываются нередко полярные точки зрения на сущность и специфику культурных процессов.

Данная ситуация хорошо просматривается даже внутри са­мой сферы культурологических исследований: достаточно вспомнить, к примеру, длительный конфликт “эволюционист­ской” доктрины с концепцией “локальных культур”. Более то­го, в рамках различных смежных областей гуманитарного зна­ния существует множество теорий (философской, социологическои, этнокультурной и психологической ориентации), с раз­личных позиций интерпретирующих природу культуры, смысл и сущность происходящих в ней процессов . Однако, как бы ни различались выдвинутые ими концепции, в каждой из них так или иначе акцентируются одни и уходят на второй план (либо вовсе выводятся за скобки), другие составляющие про­цессов бытия и функционирования одного из сложнейших фе­номенов человеческого существования. Таким образом, с одной стороны, в распоряжении находящейся в процессе становления новой научной дисциплины оказывался огромный и чрезвычайно важный теоретический и конкретно-исследовательский материал; но, с другой стороны, его же перенасыщенность конфликтующи­ми, а иногда и взаимоопровергающими идеями усложняла Задачу поиска культурологией своей научной ниши.

Невозможность прямого заимствования культурологией общеме­тодологических построений той или иной теории из сопредельных отраслей науки, при всей значимости сделанных там отдельных на­учных выводов и полученных результатов, становится особенно оче­видной в тех случаях, когда соответствующие теории фактически стро­ятся также на принципах системного подхода. Так, в начале 50-х годов один из виднейших представителей теоретико-социологической мысли⁷, основоположник системно-функциональной школы в социоло­гии Толкотт Парсонс конструирует общую аналитическую логико-де­дуктивную теоретическую систему, охватывающую человеческую ре­альность, казалось бы, во всем ее многообразии. Одним из главных теоретических достижений Парсонса является разработанная им (и изложенная в написанной совместно с рядом других исследователей монографии “К созданию общей теории действия”) формализованная модель системы действия. Эта система включает культурную, соци­альную, личностную и органическую подсистемы, которые находятся в отношениях взаимообмена. На уровне самой общей системы че­ловеческого действия личность, по Парсонсу, ориентирована на вы­полнение функции целедостижения; социальная система обеспечи­вает интеграцию действий множества индивидов; культура содержит наиболее общие образцы действий, принципы выбора целей, цен­ности, верования, знания — иными словами, “смыслы”, реализуемые в действии, а также символические средства, обеспечивающие коммуникацию этих смыслов; наконец, организм рассматривается как подсистема, обеспечивающая функцию адаптации (дающая си­стеме действия физические и энергетические ресурсы для взаимо­действия со средой). В сложных системах взаимообмен между под­системами осуществляется не прямо, а опосредованно, с помощью обобщенных эквивалентов — “символических посредников”. К их числу на самом общем уровне системы действия Парсонс относит язык, во взаимообмене между организмом и личностью — удовольст­вие, между культурой и социальной системой — эмоции. Позже, в 70-е годы, развивая свою концепцию, Парсонс сосредоточился на анализе взаимосвязей, или “взаимообменов”, системы человеческого действия со средой, т.е. с такими подсистемами мироздания, как мир физических объектов, биосфера (включая самого че­ловека как биологический организм и вид) и трансцендентный мир “конечных символов бытия”.

Необходимо отметить, что теоретические построения Парсонса содержат немало важных выводов относительно свойств и харак­теристик столь высокосложных и высокоорганизованных систем, каковые выявляются при изучении сферы человеческого сущест­вования. Так, еще в 50-е годы, обогатив свою модель системными представлениями, почерпнутыми главным образом у биологов, Парсонс, например, формулирует инвариантный набор функцио­нальных проблем, решение которых обязательно для самосохра­нения границ системы. Это: адаптация к внешним объектам; целедостижение (получение удовлетворения или насыщения от внеш­ней среды); интеграция (поддержание “гармонического” отношения между элементами системы) и воспроизводство структуры и снятие напряжений. Вместе с тем, очевидно, что концепция Парсонса но­сит явно внекультурологический характер. Ограничение предмета исследования в рамках данной теории чисто социально-деятельностным аспектом приводит к тому, что феномен культуры здесь су­щественно редуцируется, а отдельные ее составляющие, средства и механизмы функционирования выступают в качестве отдельных, це­лостно не связанных друг с другом элементов модели. В результате “культура” присутствует в одном месте структурной схемы Пар­сонса, “язык” — в другом, “эмоции” — в третьем, “удовольст­вие” — в четвертом (причем, на различных структурных уров­нях); специфика отдельных подсистем культуры не находит сво­его объяснения и остается непроясненной. Вообще за пределами анализа остаются механизмы функционирования культурных ценностей и т.д.

С другой стороны, большинство фундаментальных культу­рологических теорий складывалось в тот период, когда методо­логические основания культурологического анализа были еще мало проработаны. Именно по этой причине многие из них носят скорее отвлеченно-философский, нежели исследовательско-аналитический характер; некоторые же вообще представля­ют собой субъективные социально-философские доктрины.

Таким образом, главной задачей культурологии на совре­менном этапе остается создание теоретической модели культу­ры, сущность, механизмы и результаты функционирования ко­торой исследовались бы адекватными объекту анализа средст­вами и получали бы четкую операциональную трактовку. Ме­тодологические основания этого анализа не могут, очевидно, лежать ни в русле философской, ни в русле социологической традиции (по причине принципиальной неоперационалируемости базовых категорий первой из них и в связи с изначально заданной локализацией предмета исследований второй), в связи с чем сознательная ориентация современной культурологии на принципы системного подхода, на целостно-системный анализ феномена культуры вполне оправданна и перспективна.

Но и в этом случае культурологии приходится иметь дело все с той же проблемой, с которой столкнулась в своем развитии сама общая теория систем, — на общесистемном уровне анализа культуры теория до сих пор в основном имеет дело с еще неоп­ределенными категориями философского уровня. Высокая степень неопределенности (неоперациональности) этих категорий чаще всего вынуждает культуролога работать на языке содержательно-структурной интерпретации культурных явлений и процессов, что пока еще мало удовлетворяет требованиям, предъявляемым со стороны общей теории систем. С этой точки зрения большую значимость представляют попытки “операциональной расшиф­ровки” тех или иных феноменов культуры в рамках так назы­ваемых “теорий среднего уровня”.

В частности, несколько лет назад культурологическое пони­мание феноменов “эстетическое” и “искусство” было выдвинуто автором этих строк (совместно с М.Князевой). Развитию пред­ставлений о системной специфике культурных процессов способ­ствует и активно ведущаяся в последние годы российскими уче­ными (К.Соколов и др.) разработка теории социокультурной диф­ференциации (в основе которой лежит понимание социокультур­ной структуры общества как системной совокупности многочис­ленных субкультурных общностей, различия между которыми определяются своеобразием систем их восприятия мира — “картин мира” тех или иных субкультур).

Однако наиболее специфические трудности применения систем­ного подхода в культурологических исследованиях задаются тем об­стоятельством, что при обращении к материалу культуры иссле­дователь имеет дело по преимуществу с ее объективной формой (теми или иными артефактами культуры, различиями наблюда­емых культурных процессов и т.д.), и ему необходимо найти и выявить в упомянутых культурных объектах некие признаки, характеризующие состояние, параметры и динамику субъектив­ной ее формы. В этом смысле огромный вклад в развитие куль­турологии внесло изучение “истории ментальностей”, начатое М. Блоком и Л.Февром в 30-е—40-е гг. и продолженное, начиная с 60-х гг., Жаком Ле Гоффом, ЖДюби, Э.Ладюри и др. (так назы­ваемой школой “Анналов” — по наименованию издававшегося ими журнала)⁸ . Отметим, кстати, что одно из ключевых для этих исследователей Понятие “картина мира” (характеризующее и описывающее не что иное, как способ мировосприятия, сис­тему специфических представлений о мире у человека той или иной культурной эпохи, той или иной культуры — социума, общности, группы) вводится в научный обиход еще до “анна­листов”. В частности, одним из первых в 20-е годы XX века к этому понятию обращается О.Шпенглер, утверждая, что “вся действительность может быть созерцаема в ее образе”, который представляет собой возможные способы понимания жизни “в фор­ме единообразной, одухотворенной, благоустроенной “картины ми­ра”. ("...В каждой душе, будь-то то душа народа, сословия или отдельного человека... живет одно не знающее покоя стремление... создать свой мир... Такая картина... есть необходимая нам форма воспринимания всего того, что действительно существует, как осу­ществляющего себя в устроенном порядке", — пишет О.Шпенг­лер). Но именно “анналисты” делают акцент на системной взаи­мосвязи Объективной и субъективной форм культуры и на невоз­можности анализа культурной истории человечества без учета спе­цифики ментальностей, присущих данной эпохе или определен­ным социальным группам (в этом смысле “историческая антропо­логия”, как называл это направление Ж.Ле Гофф, — это, по сути, на 90% культурология).

Одной из важнейших проблем одновременно методического и содержательно-исследовательского характера при реализации сис­темного подхода к изучению культуры является формализация культурологического материала (как и в математике, эта пробле­ма определяется как отвлечение от изменчивости рассматривае­мого объекта). Это означает, что с культурными объектами и про­цессами необходимо сопоставить некоторые стабильные, неизмен­ные понятия, в силу чего становится возможным выявить взаимо­отношения, существующие между этими понятиями, а тем самым вскрыть связи, наблюдаемые в реальной действительности.

Традиционно в конкретных гуманитарных дисциплинах под­ходят к решению этой задачи путем определения характера упо­рядоченности на различных структурно-иерархических уровнях изучаемого объекта. С этой целью многочисленными исследова­телями постоянно предлагаются те или иные классификации элементной базы культуры или ее отдельных подсистем (дру­гими словами, инструменты изучения соответствующих струк­тур), а характеристика объекта исследования фактически осу­ществляется с позиций оценки степени его упорядоченности. Безусловно, степень упорядоченности (т.е. степень непротиво­речивости деятельности подсистем и элементов) является одним из важных свойств — а, значит, и характеристик — сложных внутрисистемных отношений. Однако для целей культурологи­ческого анализа изучение этого системного параметра оказыва­ется условием необходимым, но недостаточным (поскольку, в частности, известно, что повышение степени упорядоченности увеличивает устойчивость системы, но понижает ее способность к эволюции). Уровень организации (тип структурных и функ­циональных отношений, определяющих в конечном счете жиз­неспособность системы) является в этом смысле более общим и широким понятием.

Кроме того, необходимо иметь в виду, что в основе любой классификации лежит принцип дифференциации, разделения на классы, образуемые объединением понятий или объектов на основе сходства тех или иных их признаков. Поскольку в системах столь высокой сложности, как культура, число этих признаков неопре­деленно велико, выбор их для процедуры классификации (а, сле­довательно, и результат этой процедуры) носит чаще всего либо произвольный, либо локально ограниченный целями исследования характер, а сами классы (поскольку принадлежность к ним обус­ловливается сходством признаков именно элементов, их составля­ющих) оказываются некими формальными объединениями этих элементов, их суммами. При анализе менее сложных систем и/или в случаях, когда для целей той или иной классификации достаточно выделения одного, наиболее значимого признака элементов (либо очень небольшой четко определенной их сово­купности), данным обстоятельством можно пренебречь. Но если элементами классификации являются, например, объекты куль­туры (когда — повторим — число таких важных признаков может быть неопределенно велико), произвольное ограничение числа этих признаков, неизбежное для любой классификационной процедуры, ведет к редукции сложных системно-смысловых вза­имосвязей объектов и реалий феномена культуры. А в резуль­тате и отношения между формально выделяемыми классами оказываются аддитивными, взаимно-дополняющими (т.е. структурно-формальными), но не отражающими смысл и ха­рактер их целостных взаимосвязей. Таким образом, при пере­ходе к более высокому уровню иерархии объект предстает не системно-организованным, а как бы “сложенным” из отдельных подсистем, взаимосвязи между которыми могут трактоваться опять же достаточно субъективно. Это, в свою очередь, позво­ляет лишь констатировать произвольным образом описанное со­стояние объекта в тот или иной момент времени, но не выявить, к примеру, что обеспечивает его целостность при достаточно существенных содержательных и структурных изменениях, ко­торые с течением времени могут претерпевать отдельные его составляющие. Все это соответственным образом сказывается на эвристических возможностях классификации, используемой, по определению, как “средство для установления связей между по­нятиями или классами объектов” и в идеале долженствующей “выражать систему законов, присущих отображенной в ней обла­сти действительности”.

Различия “традиционного” способа изучения структуры куль­туры и метода формализации культурологического материала, обес­печивающего выход на изучение культуры как системного объек­та, аналогичны различиям между семантикой (под которой в металогике понимают изучение связи между знакосочетаниями, входящими в состав какого-либо формализованного языка, и их интерпретациями) и синтаксисом (предметом которого являются чисто формальные, структурные свойства данного языка). Соот­ветствующая процедура культурологического анализа состоит в поиске таких свойств объектов и явлений культуры, которые, бу­дучи охарактеризованными в терминах произвольных интерпре­таций (концепций) этой культуры, были бы инвариантными относительно перехода от одной интерпретации к другой . Выяв­ление смысловых инвариантов, присущих совокупностям элемен­тов данной культуры, дает возможность определять признаки и характеристики самих этих целостных совокупностей, причем на верхнем уровне иерархии позволяет исследовать общесистемные параметры и характеристики культуры и, следовательно, ее спе­цифику. В свою очередь, это дает возможность изучения “пред­метного воплощения” системных свойств культуры данного периода, эпохи, этноса и т.д. применительно к любым ее сферам и выявления смысла происходящих при этом изменений в соответствующем куль­турно-историческом материале (культурных продуктах).

Учитывая, что характер протекания культурных процессов в каж­дый конкретный момент времени определяется состоянием “субъек­тивной формы” культуры (в силу активно-деятельностного характера сознания), общесистемные характеристики культуры на самом верх­нем иерархическом уровне анализа оказываются представленными именно параметрами сознания человека той или иной культурной эпохи, социокультурной общности и т.п. К примеру, обращаясь к культурологическому исследованию античной культуры, можно кон­статировать (и это будет инвариантом самых различных ее истолко­ваний) такие особенности эллинского сознания, как его направлен­ность на исследование окружающего мира (в том числе и его сис­темной организации), рационалистичность в синтезе с тенденцией предметно-чувственного (включая эмоциональную составляющую) восприятия и его — сознания — индивидуалистически-активный ха­рактер. Но именно тогда конкретным выражением этих общесистем­ных параметров окажутся такие различные явления, как агональность эллинской культуры, гармоническая “соизмери­мость” личности и полиса, очень существенный эстетический подтекст греческой философии (еще Гегель вскользь замечал, что древние любили облекать логические трудности в чувствен­ное представление), поиски идеала пластической организации человеческого тела в греческой скульптуре и вместе с тем стремление к рационально-логическому осмыслению такого иде­ала, и еще многое-многое другое⁹.

Методика применения системного подхода к изучению культу­ры, следовательно, состоит в идентификации необходимого и достаточного набора общесистемных характеристик, присущих той или иной культуре (культурно-историческому периоду), в том числе отдельным ее сферам, компонентам и элементам (в свою очередь, являющимися системными объектами), и инвариантной реконструк­ции хода и результатов культурных процессов, что помогает заново осмыслить как отдельные артефакты, так и в целом динамику и логику развития конкретного культурно-исторического периода (более того, смысл и логику смены одного такого периода другим).

Сказанное означает, кстати, что, ведя речь о функциониро­вании такой системы высокой сложности, которой является культура, необходимо исходить из признания существенной зна­чимости для нее любого актуально присутствующего в ней яв­ления (поскольку последнее включено в соответствующую куль­турную макросистему, существование и целостность которой обеспечивается всей совокупностью составляющих ее элементов, всей ее организацией). Отсюда вытекает еще одна важнейшая, но не всегда хорошо осознаваемая особенность культурологи­ческого анализа — его принципиально безоценочный характер. При этом, естественно, снимается вопрос о “нужности” или “не­нужности”, “полезности” или “вредности”, “значимости” или “незначимости” для данной культуры тех или иных культурных образцов. Более того, это исключает и возможность сравнитель­но-оценочных суждений при сопоставлении культур — даже при радикальных различиях масштабов и Содержательной сто­роны их элементной базы, поскольку каждая из них обеспечи­вает целостно-системное воспроизводство и своеобразный харак­тер развития социокультурного опыта той общности, которая является носителем данной культуры.

Отметим, в заключение, что в рамках культурологического (системного) анализа есть возможность упорядочить использо­вание многочисленных толкований понятия “культура” (вплоть до их представления- в виде своеобразного “терминологического древа”), выработать единые методологические основания для изучения и классификации функций этого феномена, а также выявить специфику взаимодействия “имманентных” законов, действующих в той или иной сфере культуры (например, в искусстве), с общесистемными закономерностями, свойственны­ми данной культуре в целом.

ЛИТЕРАТУРА

1. White L. The science of culture. — N.Y., 1949; The concept of culture. — Minneapolis, 1973.

2. Parsons Т., M Shils E. Toward a General Theory of Action. — Camb., 1951; Parsons T. Action theory and the human condition. — N.Y., 1978.

3. Ле Гофф, Ж. Цивилизация средневекового Запада. — M., 1992.

4. Общая теория систем; Пер. с англ. — M., 1966.

5. Исследования по общей теории систем. — M., 1969.

6. Проблемы методологии системного исследования. — M., 1974.

7. Князева M., Осетин Ю. Эстетическое как социальный феномен:

В сб.: «Эстетическое воспитание на современном этапе: Теория, мето­дология, практика». — M., 1990.

8. Субкультуры и этносы в художественной жизни общества. — М.-СПб., 1996.

9. Культурология. XX в. Энциклопедия: В 2-х тт. — СПб., 1998.

* Подготовка текста главы осуществлена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований согласно проекту № 96-06-80201.

1

*С общефилософской точки зрения, реальные системы неисчерпаемы в своих свойствах, и для познания действительности необходимо использовать те или иные уровни абстрагирования.

2 Следовательно, обращаясь к проблеме “человек — культура”, мы, по сути дела, ставим вопрос о характере системных взаимоотношений объективной в субъективной форм культуры — либо с общетеоретических позиций, либо касательно той или иной культурной эпохи; термин же “культура” в контексте упомянутой проблемы является ничем иным, как эквивалентом термина “объективная форма культуры”.

*

3 При этом нужно принимать во внимание, что часть этих ценностей по тем или иным причинам, на время или навсегда остается невостребованной — так же, как и часть “культурного багажа” человечества, не включаемая в “актуальную” культуру.

4 Кстати, одному из специалистов в области системного программирования принадлежит высказывание: “Модель — это то, что позволяет отвечать на вопросы”.

5 Психологами зафиксирован и изучен целый ряд случаев, когда детн младенческого возраста в течение достаточно длительного времени были “воспитанниками” стай тех или иных млекопитающих, после чего снова оказывались среди людей. Поскольку, как известно, решающим для формирования человеческого сознания и психики является именно период первых лет жизни ребенка, все попытки (причем предпринимавшиеся психологами-профессионалами) как-то “очеловечить” эти существа не приводили ни к каким реальным результатам.

6 “заметим, кстати, что сам термин “культурология” встречается в научной

литературе уже с 1915 года, по именно Уайт впервые достаточно четко определил предметное содержание и специфику того объекта, изучением которого будет заниматься получившая с тех пор статус отдельной науки новая область научного знания.

7 Не вдаваясь в рассмотрение всего спектра многочисленных концепций, назовем лишь некоторых наиболее крупных теоретиков-“концептуалистов” в интересующей нас области: Э.Б. Тайлор, Б.Малиновский, Н.Данилевский, П.Сорокии, Ф.Ницше, Э.Кассирер, Х.Ортега-и-Гассет, О.Шпенглер, А.Тойнби, З.Фрейд, К.Юнг, А.Вебер, В.Парето, К.Леви-Стросс, Ф.Боас и др.